Пожиратели душ - Фридман Селия С. - Страница 50

Дантену не понять, какое сокровище его жена. Она стоит десятка таких, как он.

– Хорошо, – сказал Рамирус. – Я слушаю.

Тучи у них над головой разошлись немного. Понятно – это ведь ее сон, показывающий, что она теперь чувствует. Проблеск солнца позволил Рамирусу разглядеть, как она бледна. Смертного бы это обеспокоило.

– Что ты знаешь о магистре по имени Костас? – спросила она.

– О новом советнике Дантена? – нахмурился он. – Почти ничего. Другим магистрам это имя так же незнакомо, как и лицо, которое он носит теперь, – я спрашивал. Он либо новичок, либо очень уж стар и поменял имя и облик, не желая быть узнанным.

– Ты не мог бы разгадать чары такого рода?

– Разве что посмотрев на него вблизи. Предлагаешь, чтобы я это сделал? Он сразу узнает, если я попытаюсь, и это свяжет нас с ним нежелательным для меня образом.

«Это не совсем так. Хорошее соперничество для магистров что доброе вино… но смертной об этом знать незачем».

– В нем есть что-то темное, Рамирус. Я не могу назвать это верным словом, но хорошо чувствую. Не то темное, что мне случалось видеть в других магистрах… а словно что-то нечеловеческое. – Она обхватила себя руками, будто от холода. – Он управляет моим мужем, как марионеткой, поощряет худшее, что есть в короле… не знаю, для какой цели.

«Все правители – наши марионетки, милая. Вопрос лишь в том, насколько открыто мы дергаем за ниточки и насколько бережно обходимся с куклами, когда они нам надоедают».

– Он королевский магистр, – ответил Рамирус вслух. – Тот, которого Дантен выбрал для поддержки своего трона. Если ты просишь меня защитить короля от последствий этого выбора, то я таких услуг не оказываю.

– Я прошу тебя не об этом.

– О чем же тогда?

И она, запинаясь, рассказала ему, как муж ворвался в ее покои. Рассказала о том, что почувствовала в нем той ночью, об управлявшей им страшной силе, о своем страхе за дитя, которое она носит, – кто знает, во что превратит его эта темная магия?

– К кому еще я могла обратиться? – шепотом завершила она. – К ведьме, чтобы она посмотрела, нет ли на мне магистерского проклятия? Но могла ли я надеяться, что она сохранит это в тайне? Что же касается магистров, то все они способны солгать мне, чтобы получить преимущество в игре с Костасом. Все, кроме тебя. Ты ведь скажешь мне правду, какой бы тяжкой она ни была?

Настало долгое молчание. Тучи сгустились, и со всех сторон полил дождь. Сухо было пока лишь в кругу Копий.

– То, о чем ты просишь, грозит тебе большими бедами, – сказал наконец магистр.

– Знаю, – кивнула она.

– Вряд ли знаешь. – И он стал продолжать, тщательно подбирая слова: – Чтобы войти в этот сон, мой дух лишь слегка соприкоснулся с твоим. Костас обнаружил бы вторжение, лишь проследив, что тебе снится, – в противном случае он вполне может остаться в неведении. Твоя просьба потребует гораздо больших усилий. Ты хочешь, чтобы я заглянул в твою плоть и в плоть твоего ребенка, – это значит, что мои чары должны проникнуть туда, где лежит твое спящее тело, в замок Дантена. Если Костас следит за тобой… Я могу скрыть, что эти чары принадлежат мне, могу скрыть их цель, но он заметит саму попытку, а это очень плохо для тебя, королева.

Если его слова и заставили ее задуматься, виду она не подала. Оно и неудивительно – Гвинофар не из тех женщин, что стали бы ныть, заламывать руки и молить о пощаде.

«Вот почему мужчины готовы служить ей, даже если и не обязаны».

– Костас высокомерен не меньше моего мужа, – сказала она. – Он не станет следить за мной.

– Высокомерие не исключает предосторожности. А твой муж постоянно следит как за друзьями, так и за врагами.

– Костас не имеет оснований подозревать, что я знаю о его чарах, а муж сочтет, что раз уж я не воспротивилась ему в ту ночь, то и дальше буду покорна. Ведь я всего лишь слабая женщина, которую легко усмирить, овладев ею насильно.

– Ты готова поставить на это свою жизнь? Ее взгляд был ясен.

– Сейчас моей жизни больше угрожает неведение, чем риск, о котором ты говоришь.

«Она права», – со вздохом признал Рамирус.

Он устремил на нее свой Глаз, ища следы чародейского вмешательства в ее ауре. Темный ореол излучал страх и отчаяние, но ничего противоестественного, привнесенного извне, в нем не наблюдалось. Сказав об этом королеве, Рамирус велел:

– Обнажи свое чрево.

Поколебавшись немного, она распахнула платье и подняла рубашку.

Рамирус в сновидении приложил ладонь к ее животу – в действительности же его магия проникла куда дальше, в дворцовую спальню, где лежала под балдахином спящая королева. Вряд ли бы это удалось без помощи кольца, которое вручила ему Гвинофар. Ради ее блага Рамирус надеялся, что Костас не заметит чужого колдовского присутствия. Сам он, будучи королевским магистром, всегда держался настороже против своих коварных собратьев, но Костас, может быть, менее подозрителен.

На теле Гвинофар сохранились слабые следы давних чар, чей источник уже не поддавался определению. Если Костас действительно повлиял на зачатие, он мог оставить как раз такой след. Все давно остыло, и это к лучшему, но о цели вмешательства теперь можно только догадываться.

Он сказал ей об этом, и ему передалось облегчение, которое она испытала.

Он перенес внимание на плод – совсем крошечный. Обычная женщина даже не знала бы, что беременна, но Заступницы чувствуют это сразу. На Севере верят, что боги Гнева наделили их тайной безупречного деторождения, – и Рамирус, годами наблюдавший, с каким бессознательным совершенством Гвинофар производит на свет своих детей, не имел причин в этом сомневаться.

Он сосредоточился на слабом огоньке новой жизни, на первых робких проблесках душевного пламени. В этой стадии атра ребенка едва отличима от материнской – это все равно что разыскивать свечку, горящую в середине костра. Но у Рамируса был опыт, и он знал, как искать. Без ведома Гвинофар он пристально следил за каждой ее беременностью – именно с этой целью он предложил Дантену взять жену из рода Заступников. Он давно желал изучить одну из них досконально.

Ни Гвинофар, ни Дантен, насколько он знал, не подозревали об этом. Не должны были подозревать.

Вот и он, новый пришелец, – свивает себе гнездышко на ближайшие девять месяцев. Пол пока неясен, и даже на человека он с виду еще не похож. Но Рамирус давно уже научился понимать, во что впоследствии разовьется даже самый малый зародыш. Вот и теперь он вглядывался в мерцание этой атры и ауры, разгадывал узоры ковра Судьбы.

То, что он говорил при этом, звучало как будто издалека, словно эхо в пещере.

– Я не вижу никаких признаков того, чтобы магия повлияла на дух или плоть твоего ребенка. Какие бы чары ни сопутствовали зачатию, его природы они не коснулись, и тебе нет нужды за него бояться.

– Хвала богам! Ты говоришь «он» – значит у меня будет мальчик?

– Да, в свое время плод станет мальчиком.

– Можешь ли ты… сказать еще что-нибудь?

Рамирус замялся. Он придерживался мнения, что пророчества – удел рыночных гадалок. Пусть ведьмы зарабатывают свои медяки, выдавая желаемое за действительное. Люди не могут смириться с мыслью о неверности будущего и охотно выкладывают деньги тем, кто делает его предсказуемым.

Тем не менее, будущий ребенок ясно показывал, кем он может стать. Одно его зачатие уже привело в движение колеса Судьбы. Опытный магистр замечает такие вещи и делает из них выводы, а особо искусный может предположить, какое будущее ожидает едва зародившегося младенца.

Рамирус делал это нечасто, но ради такой женщины был готов попытаться.

Он открыл себя волнам Силы, омывающим это дитя. Он видел в них не только атру самой Гвинофар, но и мысли всех обитателей замка, в первую очередь Дантена и Костаса. Все эти думы и намерения касались ребенка, его будущего. Некоторые магистры верят, что процедура такого рода приобщает их к Вселенскому Разуму – или к богу, ведающему судьбами всего живого. Рамирус, судивший куда более трезво, полагал лишь, что любая человеческая мысль, любой поступок оставляют след в океане Судьбы – след, доступный правдивому толкованию.