Пожиратели душ - Фридман Селия С. - Страница 21

На миг ей вспомнился брат. Мать снова и снова расковыривала следы от зеленой чумы у него на лице, он так и остался обезображенным… Давно уснувшие темные воспоминания зашевелились в Камале, как ядовитые змеи.

– Обедать будешь, парень? Еще малость, и опоздал бы.

Она вздрогнула. В харчевне было темно, и тот, кто к ней обращался, разглядел только мужской наряд.

– Да… спасибо. – Может, ей и впрямь удастся сойти за парня, если она и голос изменит. У нее даже пальцы на ногах поджались, так захватила ее эта игра. – Я возьму все, что есть. – Она побренчала монетами в кошельке, давая понять, что может себе это позволить.

Здесь сидели в основном мужчины, которые весь день работали… или бездельничали. Руки грязные, ногти черные – Итанус их нипочем бы к себе не пустил. Она улыбнулась, вспомнив, какой чумазой сама бегала в детстве. Почти все жители Гансунга полагают, что частое мытье вредно для здоровья. Если принять во внимание, что Низ строился на болоте и вода в его канавах не только грязная, но и соленая, то это, в общем, резонно.

Она села в самом дальнем и темном углу, спиной к стене. Вскоре ей принесли деревянную тарелку и кружку с коричневой пенной жидкостью. На тарелке лежал жирный мясной пирог, где лук и чеснок преобладали над мясом. Камала достала монету, напитала ее чарами и протянула хозяину. Пока тот рассматривал плату при тусклом свете, она ждала, затаив дыхание. Но вот он кивнул, отсчитал сдачу и сунул монету в карман. Отлично. Когда чары рассеются и станет ясно, что это всего лишь полушка, она уже перемешается с другими монетами.

Камала перевела дух, тиски, сжимавшие ее сердце, разжались. Она уже прибегала к волшебству после ухода от Итануса, но только наедине с собой. Впервые она пустила в ход магию, чтобы одурачить кого-то.

«Умами манипулировать легче, чем преобразовывать материю, – учил ее Итанус. – Овладей искусством иллюзии, и риск несвоевременного Перехода уменьшится».

Откинувшись назад, она отпила из кружки. Ничего, терпимо. Да и пирог, пусть и не первой свежести, тоже съедобен. Из своего темного угла она следила за посетителями.

Они толкались и перебранивались у дощатых столов, а Камала вспоминала, как боялась раньше таких мужчин. Грубые, здоровенные, они пугали ее своей силой. Теперь сила на ее стороне.

«Но какой ценой? – подумалось ей. – Кто оплачивает мое мошенничество? Кто отдает свою жизнь за этот мой жалкий обед?»

Она потрясла головой, отгоняя непрошеную мысль. Итанус предупреждал ее о вреде таких размышлений. Нельзя магистру страдать из-за своего консорта, учил он. Как только он усомнится в праве пользоваться чужой жизнью ради собственных нужд, связь оборвется, и магистр станет тем, чем и должен был стать в мгновение своего первого Перехода, – пустой, безжизненной оболочкой. Трупом.

«Я и не страдаю, – упрямо сказала себе Камала. – Просто мне… любопытно».

Ее внимание привлек внезапно усилившийся шум. Двое, как видно, перебрали и теперь лезли в драку, как все пьяные мужики. Повздорили они, похоже, из-за служанки, но судя по ее испуганным глазам и растерзанной рубахе, которой она поспешно прикрыла грудь, служанка бы только порадовалась, если бы оба забыли о ней навсегда.

«Не помочь ли ей?» – подумала Камала. То, что она может выбирать в таком деле, само по себе было ново. Раньше она могла лишь смотреть, как обижают женщин, и пылать бессильным гневом. Но если она сейчас вмешается, что это изменит? Положим, утихомирит она этих двух забияк, но кто поручится, что к девушке не привяжутся другие? Колдовством, да еще за одну ночь, ничего не поправишь. Все дело в бедности, в горькой нужде. В том, что кровь, бросаясь мужчине в пах, отливает от мозга. Эти забулдыги думают, что они, взяв на грош эля, вправе лапать любую подвернувшуюся им женщину.

«Так было и в Первый Век Королей, – угрюмо думала Камала. – Так будет всегда».

Эти хотя бы друг с другом дерутся, забыв на время про женщину. Камала поморщилась от грохота перевернутого стола – такого обшарпанного, что с ним подобное явно случалось каждый вечер, – и решила, что уже сыта. Другие тоже вступили в драку. Надо же как-то развлечься, раз больше заняться нечем. Камала поднялась, прикидывая, как бы половчее пробраться к выходу. Кое-кто даже ставки делал – не на победителя, очень уж это просто, а на то, кого сильней поколотят.

Она ненавидела их всех. Их – и мир, из которого они вышли, эти трущобы и смрадные переулки, ненавидела этот город и его обитателей. Ненавидела так, что Сила шевельнулась в ней, и Камала не без труда уложила ее на место, чтобы она не вырвалась и не поглотила всех, кто был в харчевне.

Выйдя в теплую ночь, она испытала боль от мысли, что сама к этому миру больше не принадлежит. Не то чтобы мерзкий город Гансунг был чем-то ей дорог, нет – она теперь, можно сказать, перестала быть человеком, и со шлюхами и ворами Низа у нее было меньше общего, чем у тех с городскими крысами… но ее угнетало внезапное ощущение собственной отверженности. Здесь, как и в мирных лесах Итануса, она чужая. В ней поселилось что-то, для чего у нее пока не было имени, что-то сотканное из волшебной силы и боли, слишком огромное для простой среды вроде леса и городских улиц. Она жаждала, сама не зная, чего жаждет. Что она могла бы назвать теперь домом? Какие люди в ее преображенном состоянии могли бы стать для нее своими?

Дверь харчевни распахнулась, и на улицу вывалилась куча народу. От волны пота и перегара, сопровождавшей это событие, Камалу чуть не стошнило. То ли она в юности совсем не ощущала этих запахов, то ли привыкла к ним как к неотъемлемому свойству мужчин. Истратив толику атры, чтобы преодолеть дурноту, она пошла прочь, желая оказаться как можно дальше от этого места. Но тут кто-то сгреб ее за плечо и развернул. Пуговицы посыпались наземь, куртка и рубашка на груди распахнулись.

– Видали? – Схвативший ее человек пьяно махнул рукой остальным. От него попахивало мочой. Не иначе сукновал, который работает по локоть в этой жидкости в тех редких промежутках, когда не пьет. – Говорил я вам, это девчонка!

Магическая змея шевельнулась снова. Опасно, очень опасно. Им невдомек, что они играют с огнем.

Призвав на помощь всю свою выдержку, Камала протянула руку, и пуговицы, оторванные от ее куртки, вернулись обратно. Двое-трое уставилась на нее, раскрыв рты, но прочие так напились, что не соображали уже ничего и не вняли ее предупреждению. Мясистая лапа снова вцепилась в нее, да так, что она чуть с ног не свалилась.

– В чем дело, ведьма? Мы для тебя недостаточно хороши?

Они окружали ее, ухмыляясь – одни сознательно, другие в хмельном тумане.

– Не, ребята, – забормотал один, не совсем еще, видно, пропивший мозги, – с ведьмой сношаться негоже.

– Черта с два! Не слыхал ты разве, откуда Сила берется?

– Я слыхал, они могут поджарить человеку его стручок.

– Ни хрена подобного. Станут они жизнь на такое тратить! Так, что ли, ворожейка? – Камала отпихнула грязную руку, схватившую ее за подбородок. – По мелочам-то колдовать – одно дело, а по-крупному – и окочуриться можно, так ведь? – Допросчик показал полный рот сломанных зубов. – Пожить-то еще охота, поди, а?

Кто-то другой обхватил ее сзади и норовил повалить. Хорошо помня, как это бывает, она напряглась, а змея внутри между тем рвалась на свободу.

«Держи Силу в узде, – вспомнила Камала. – Не позволяй ей собой управлять».

Третий ухватил ее за руку. Она вырвалась, но еще миг, и было бы поздно. Четвертый, дыша пивом и гнилыми зубами, тянулся к вороту куртки. Слишком их много. Не успевала она отогнать одного, на его место лез новый. Попробуй сосредоточься, когда тебя обступили со всех сторон. Вал ухмыляющихся вонючих самцов грозил сокрушить ее… но Сила мощной струей вырвалась-таки наружу.

Дикий огонь взревел, обжигая ее страхом, ненавистью и вызовом. Из нее кипящей лавой излилось все, что копилось двадцать лет. Ужас ребенка. Страдания юной девушки. Ярость женщины. Камала, сотрясаясь всем телом, утратила власть над этим мощным потоком. Извержение атры ослепляло ее, делало весь мир кроваво-красным, и вдали ей чудился стук сердца, питающего эту струю. Оно билось все реже: жизнь уходила из ее консорта, как кровь из раны. Никто не может потерять столько атры, не ощутив этого на себе. Неужели этот человек умирает? Неужели Переход застанет ее здесь, на грязной улице, в кольце врагов? В первый раз после разлуки с Итанусом она испытала страх. Сколько нужно, чтобы атра кончилась насовсем? На сколько подобных доз рассчитана жизнь человека?