Наемник переродился на планете женщин! Или кратко: Хамелеон. Том 5 (СИ) - Боярский Пётр - Страница 46

Пробираясь через заросли кустарника, на которые в этом мире, казалось бы, всем было наплевать, Хамелеон увидел хижину. Небольшую, сооружённую из бревен, с соломенной крышей и маленькими оконцами. Возле неё, на верёвке, сушилось бельё. Старые, застиранные рубахи, штаны и три пары сапог.

— Блин, — пробормотал Димон, — воровать — очень не хорошо. Но ничего не поделаешь…

И, выйдя из кустов, огляделся по сторонам, после подошёл к хижине.

— Не Гуччи, конечно, — усмехнулся он, снимая с верёвки штаны и рубаху, — но сойдёт.

Заметив ещё и сапоги, присвистнул.

— Удача любит смелых! — и сгрёб и их. — Старые, падлюки, но добротные.

Юноша ещё раз огляделся, словно ища хозяев, но никого, не найдя, взглянул на другую пару сапогов. Сформировал в руке пачку налички, затем понял, что вряд ли баксы канают, хотя-я-я, доллар вечно хоронили. Кто знает, может он пережил весь этот звездец⁈ Но, все же, вместо налички достал из пространственного кармана золотой слиток и положил в один из сушившихся сапогов.

— Вот и прибарахлился, — прошептал Димон на прощание и свалил.

Натянув в кустах старые, грубые штаны и заправив в них рубаху, которая оказалась ему длинновата, юноша направился в сторону городка.

— И это её грёбаный идеальный мир? — пробормотал он, глядя на проезжающие мимо телеги. — Та баба… конченная психопатка. Как ей, вообще, пришло нечто подобное в голову?

В общем, он ещё долго возмущался, удивляясь контрасту пейзажей, пока не остановился у дороги и не посмотрел на каменный памятник, который возвышался на несколько метров, как безмолвный страж. На памятнике была высечена надпись: «Мария Фон Думс — Мать Нового Мира».

— Мать, пф, — усмехнулся Димитрий, — скорее, мачеха.

Позади него, громыхая колёсами по каменистой дороге, ехала повозка, запряженная парой тощих лошадей. Он, инстинктивно отвернувшись, спрятался за памятником. Зачем? На всякий случай. Кто знает, какие правила царят в этом новом мире. Именно тогда юноша увидел то, что заставило его печально улыбнуться. Небольшое огородик, огороженный плетёным забором. В центре же — пугало. Одетое в изношенные лохмотья, промокшие под дождём. На голове того — замученная соломенная шляпа.

— Н-да, и почему здесь не закопан какой-нибудь рыцарский доспех? — и вздохнул, предчувствуя, что это знак свыше. — Что ж, придётся снова побыть засранцем-оборванцем. Не привыкать. Да и какой смысл жаловаться, всё равно меня никто не слышит.

Он подошёл к пугалу и, не церемонясь, сорвал с него серый плащ и шляпу.

— Можешь перекурить, друг, теперь я на охране этой земли.

И, подмигнув огородному стражу, сорвал травинку, закусил её зубами, после, натянув на голову соломенную шляпу, направился к городским вратам, где уже собралась очередь на вход…

…В городе же царили напряжение с ликованием. По узким улочкам, среди грубых построек из дерева и камня, бродили жители. Отовсюду доносились звуки инструментальной музыки. Запах жареного мяса щекотал ноздри, смешиваясь с запахом дыма и навоза. Дети, с заливистым визгом, гоняли по улицам, их смех — единственное, что звучало искренне в этой наигранной атмосфере всеобщего веселья. Новое поколение, которое не застало старый мир. Пройдёт ещё несколько десятков лет, и о нём, и вовсе, будут вспоминать лишь в сказках.

Неудивительно, что за напускной маской праздника скрывалось нечто иное. Всеобщая боль. Безнадёга.

Взгляды взрослых, их улыбки, беседы — всё было натянутым, искусственным, нелепым. Они пытались жить в этом новом мире, где страх был их постоянным спутником. Где одно неверное слово, всего один неверный взгляд — и казнь. Ужасающий мир для одних и эдем для других.

На арене, возведённой на месте когда-то уникального Нью-Йоркского Центрального парка, уже собиралась толпа. Люди занимали места на грубых, каменных трибунах, с нетерпением ожидая начала зрелищ. Сегодня, в честь двадцатилетия новой эры, им обещали нечто особенное.

— Как же не терпится! Сегодня выпустят «Бешеную Птицу»!

— Ту северянку, что прикончила десяток гладиаторов? — уточнила её соседка, с глазами горящими любопытством.

— Ага! — кивнула первая, — она — настоящий зверь! Даже крылья и когти есть!

— Слышала, да, ради неё и пришла, — ухмыльнулась вторая.

Под ареной, в лабиринте тёмных коридоров, скрывались силы Медузы. Хильда, Алиса, Петра, Рин. Все были готовы к последней атаке, как и их доверенные люди и союзники. Переодевшись в форму охранниц арены, они ждали своего часа. У каждой на руках был металлический браслет, созданный Илоной, дабы спрятать их от магического восприятия Марии Фон Думс. В ушах — микрогарнитуры. Не все технологии исчезли, пока не все.

— А теперь поприветствуйте советницу её величества! — прогремел голос глашатая над ареной, перебив шум толпы, — Могучую и ужасную! Генерала Мириам Многорукую!

Толпа взорвалась восторженным рёвом. Люди повскакивали со своих мест, аплодировали, кричали, бросали в воздух цветы. Попросту не хотели лишиться головы.

На балконе, возвышающемся над всеми появилась лысоголовая Мириам. На ней были металлические доспехи, да не абы какие, а настоящий шедевр оружейного искусства. Сделаны из полированной стали, украшенной серебром и драгоценными камнями. На голове, испещренной крупными швами от шрамов — шлем, увенчанный острыми шипами. Позади неё развевался длинный, серебряный плащ, подбитый белым мехом. Она, как и положено, прибыла до прихода своей хозяйки, «нагреть место».

— Продолжайте, — просипела Мириам и уселась на стул рядом в пустующим креслом. За ней пристроилась её свита.

Глашатай, стоявшая на деревянной платформе, поклонилась ей и, повернувшись к зрителям, прокричала:

— Да начнётся новая битва! На арену приглашается «Бешеная Птица»! Гроза северных земель! Её крылья снесут десятки голов! А когти пуще прежнего голодны до плоти!

Толпа радостно взревела, предвкушая кровавое зрелище.

— И её соперница! — глашатай сделала паузу, — Легендарная! Всеми ненавидимая! Охотница! Снежана Кравцова! Чей топор познал вкус крови сотен!

И снова рёв толпы, при том куда громче! Охотница⁈ Как давно её не было на арене!

— Почему она здесь? Именно сегодня…? — тихо сказала Петра в микрофон наушника, нахмурившись от неприятного предчувствия.

Алиса сжала кулаки, понимая, что они не смогут вмешаться, иначе весь план рухнет!

— Пусть кровь нашей сестры прольётся не зря в этот день…

— Отбросьте чувства, — холодно произнесла Хильда, — мы ставим на кон абсолютно всё. Я позвала её.

— Но зачем?

— Умереть за нашу возможность отомстить, — ответила Хильда. — Действуйте по плану, об остальном не беспокойтесь.

Сама же сглотнула, глядя на Снежану, которая стояла в ожидании у ворот арены всего в десяти шагах. А она даже не может с ней попрощаться, чтобы не оказаться раскрытой.

Годы не прошли мимо Кравцовой. Её когда-то длинные, сводящие с ума жгучие волосы сейчас были короткими. Изящное аристократичное лицо с острыми чертами теперь в глубоких отметинах. В серых глазах больше не было места привычным спокойствию и хладнокровию, лишь огонь. Безумный. Всепоглощающий. Как червоточина в ад. Она как львица, вырвавшаяся из клетки. Лишённая разума и души. Едва ворота перед ней открылись и она в кожаных штанах, старых ботинках и кожаной куртке вышла на арену.

— Приготовиться! — прогремел голос судьи.

Толпа взорвалась восторгом. Многие вскакивали с мест, размахивали руками, разливали алкоголь.

— Убей её Птица!

— Замочи тварь!

— Охотница, порви её!!!

Снежана, не дожидаясь сигнала, со звериным рыком бросилась на соперницу. Безумно, неудержимо, впрочем, как и всегда.

Бешеная Птица — высокая, мускулистая негритянка с перепончатыми крыльями и острыми когтями, пыталась отбиваться копьём, но куда там! Сила Охотницы была слишком велика для неё. Каждый заблокированный удар отдавался острой болью в костях! Неудивительно, что Снежана довольно быстро пробила брешь в её обороне. Охотничий топор со свистом выписал дугу, разрубив ей крыло. Та закричала от боли. Следующий удар, и топорище рубануло по колену, перерубив. Последний удар, и голова негритянки упала на песок.