Черные Земли - Фридман Селия С. - Страница 56

– Нет, – выдохнул он. – Остановитесь, прошу вас!

…А потом нынешнее путешествие, нынешнее чудовищное и заранее обреченное на провал путешествие: дни, и ночи, и схватки, и кошмары, и то мгновение на реке, то роковое мгновение, когда все его надежды пошли прахом и он посмотрел на Тарранта и понял – да, он сам понял, – что все кончено, что все их усилия пропали втуне, что все, кто погиб, погибли понапрасну, что Охотник в конце концов доказал, что он остается верен собственной природе, а природа его заключается в вероломстве…

Сила, объявшая священника, внезапно отхлынула, и он, обмякнув, прислонился к прутьям решетки. Обессиленный, потрясенный, он смог теперь закрыть глаза. И хотя он услышал, как Принц отошел от него, у него не было силы посмотреть в ту сторону, да и желания тоже не было. И хотя он услышал, как открыли дверцу в решетке, он не посмотрел и туда тоже. Казалось, будто вместе с этими воспоминаниями из него вырвали всю жизненную силу. И просто жить стоило ему теперь немалых трудов.

Но тут у него с запястий сняли наручники, и он получил возможность сдвинуться с места. Он опустился на колени – прямо на холодный каменный пол, и почувствовал, что девочка, подбежав, уже прильнула к нему. Дэмьен крепко обнял ее, черпая силы из телесного контакта.

– Благодарю вас, – послышались за спиной слова Принца. – Это было в высшей степени информативно.

И вновь он не пожелал обернуться. Не пожелал дать понять, что расслышал насмешливые слова, произнесенные с надменностью, так сильно напоминающей манеру самого Охотника. Обернувшись, он, должно быть, попытался бы убить этого человека, невзирая на решетки, на солдат и на все прочее. Слишком сильно было желание ударить Тарранта, слишком непреодолимо, а Таррант и Принц слились сейчас для него воедино.

«Будь ты проклят, Охотник! Я доверял тебе. По-настоящему доверял. Скольких еще заставил ты совершить ту же роковую ошибку за все прожитые тобою столетия? Сколько еще людей убеждали сами себя в том, что душа Охотника остается по-прежнему человеческой, и лишь в самом конце обнаруживали, что она холодна и безжалостна, как Избытие!»

У него за спиной Принц меж тем произнес:

– Это все, Катасах. Никакой стражи больше не нужно.

Катасах!

Священник резко обернулся, но они уже удалились в глубокую тень у начала лестницы. И увидел он только беглый отсвет фонаря на щетине, похожей на соболиную шерсть, на золотой гриве, рассыпавшейся по плечам, затянутым в мундир.

И когда они исчезли – и вместе с ними исчезла надежда (хрупкая и безымянная надежда), – он снова остался за решеткой в своей темнице. Думая о том, что неплохо было бы узнать об этом пораньше. И гадая о том, что предпринял бы, узнай он об этом пораньше.

– Он назвал его Катасахом, – шепнула девочка.

– Слышал. – Привалившись к решетке, Дэмьен закрыл глаза. Отчаянные планы замелькали у него в мозгу, рассыпаясь во прах, прежде чем успевали обрести мало-мальски реальные очертания. – Только нам теперь от этого никакого проку.

Однако в глубине души он сомневался в безнадежной правоте своего последнего утверждения.

Светало.

Одинокая птица кружила в небесной тьме. Ее когти были как рубины, ее глаза сверкали ослепительными брильянтами. Размах крыльев был шире орлиного, а на кончиках перьев искрилось холодное серебряное пламя.

Она зашла вниз, осмотрелась, вновь взмыла вверх. Она что-то искала.

На западе стояло какое-то тускловатое свечение, не связанное ни с солнцем, ни со звездами. Розово-красное свечение над вершиной одной из гор, окунающее ее в кровавое облачко. Птица полетела в ту сторону. На подлете воздушные потоки усилились, так что птице пришлось побороться и за то, чтобы не сбиться с курса, и за то, чтобы не разрушить собственный образ. Малейшая оплошность здесь, в окрестностях вулкана, могла стать для перевоплощающегося роковой.

Птица перелетела через горный гребень – и снизу ее обдало жаром. Холодное пламя на кончиках крыльев погасло, оперение затрепетало и принялось сворачиваться в клубки. Из вулкана дышало пламенем, порой высоко в воздух взметывались камни или же тучи пепла, и птице приходилось нелегко.

В конце концов она не смогла лететь дальше и опустилась наземь. Земное Фэа заклубилось жаркими потоками возле ее лапок, такое могущественное, что эту силу почти невозможно было приручить; и только через несколько минут птице удалось переплавить Фэа согласно собственному замыслу, вывести прочь непереносимый жар с тем, чтобы оно поддалось Творению. И наконец – через преодоленный страх – произошло перевоплощение. На смену перьям пришло человеческое тело, на смену лапкам – руки, появилась и одежда. Шелковый плащ, однако, оказался в нескольких местах прожжен. Соответствующее заклятие – и под рукой возник заговоренный меч.

Джеральд Таррант окинул взглядом длинный склон огнедышащей горы, всматриваясь в смертоносный ландшафт. Всего на полмили к западу от него земля треснула и по склону катилась раскаленная лава. Даже со своего места он чувствовал на щеках ее жар и понимал, что если ему дорога собственная жизнь, то идти в ту сторону не стоит. Извергающуюся лаву сопровождали потоки земной Фэа, настолько интенсивные, что подвергнуть их Творению осмелился бы только безумец. И лава, и Фэа текли к западу, в сторону моря, прочь от цитадели Принца.

«Прекрасно», – подумал Таррант.

Принц предложил ему поселиться у себя во дворе, от чего Таррант со всей учтивостью отказался. Он не собирался проводить время, в течение которого был наиболее уязвим, под боком у этого человека, независимо от того, союзники они или нет. Поэтому, распахнув крылья, он полетел на запад, к вулкану. Пусть Принц думает, будто он тем самым всего лишь ищет уединения. Пусть он думает, будто Таррант избрал это место потому, что огненные потоки воспрепятствуют любому Видению, любому Познанию, любой попытке со стороны Принца выяснить, где же Охотник залегает в дневное время. Конечно, и этими мотивами он тоже руководствовался, но только отчасти. А если бы Принц разгадал и остальное… тогда раскаленная лава и расплавившиеся камни показались бы Джеральду Тарранту сущими пустяками по сравнению со встающими перед ним задачами.

Земля задрожала, когда он опустился на колени, и по ветру до него донесся острый запах серы. Здешние места напоминали ему гору Шайтан в его родных краях – могучий вулкан, выбросами которого подпитывались потоки в Запретном Лесу. Однажды он совершил паломничество на эту гору, желая подключиться к могущественной энергии, и с тех пор знает, насколько убийственны бывают извержения.

Но тогда у него имелся выбор.

Посвященный положил руку на рукоять меча и извлек его из ножен. Холодное пламя яростно брызнуло, войдя в контакт с раскаленной энергией здешних потоков, остро заточенная кромка зашипела, от нее повалил пар. Меч ослепительно сверкнул – почти столь же ярко, как некогда в землях ракхов; ночь за ночью на протяжении всего последующего путешествия он подзаряжал его энергией, переплавляя земное Фэа с предельной тщательностью, чтобы оно полностью соответствовало его нуждам, а затем перенося энергию в сталь, пока все лезвие не заискрилось вложенной в него мощью. При помощи этого меча он мог предпринимать Творения, даже когда потоки Фэа становились смертельно опасными в результате землетрясений или когда он сам попадал глубоко под землю, где Фэа совсем слабое. И даже здесь, в этом враждебном окружении, меч позволял ему совершать Творения, оставаясь при этом в полной безопасности.

Еще один заговоренный инструмент, и тогда он будет ко всему готовым. Он достал его из кармана, раскрыл, выложил на теплую черную землю. Воспоминания нахлынули на него волной, и на мгновение ему показалось, что эта волна настолько могущественна, что некоторые из них сейчас проснутся к жизни. Однако пробудился лишь тонкий алый туман, который затем превратился в похожие на кровь капли, поплывшие перед Таррантом по воздуху.

Убрав из сознания все остальное, он собрался для Творения. Во всем репертуаре Действий не было равного по трудности тому, которое он решил произвести сейчас. Оно было не просто неестественно или сверхъестественно, но противоестественно, оно отрицало течение самой реальности. Всего один раз до нынешней минуты он решился на подобное, да и то лишь ради приобретения необходимого опыта, но даже так не больно-то преуспел. А вот на этот раз ошибиться было нельзя.