Бандиты - Леонард Элмор Джон "Голландец" - Страница 37

Джек уставился на Бойлана. Попробуй-ка подлови этого парня, который с невинным видом попивает пиво, утирая рот тыльной стороной ладони! Он и тут, и там, он повсюду. И кузина-то у него монахиня, и брат – священник.

– Леон вовсе не деревня, – вставила Люси.

– Да и иезуиты не столь уж смиренны, – добавил Джек.

Но торжествовали они недолго. Бойлана не поймаешь.

– Все относительно, – сказал он. – Город, деревня, священник, революционеры – все зависит от того, как на это посмотреть. Теперь вот «контрас» сделались мятежниками. Каково! Эти палачи, кровавые убийцы невинных людей – мятежники! А люди, живущие в богатстве и довольстве, оплачивают их злодеяния.

На Бойлане был все тот же бесформенный пиджак в «елочку», тот же серый с красным галстук, должно быть, и рубашку он не сменил. Зачесанные назад волосы переливались в свете ресторанной люстры. Теперь он смотрел прямо на Джека.

– Джек, мы-то с сестрицей видели, как убивают невинных людей, а ты это видел? Ты видел? – Вновь откинувшись на спинку стула, Бойлан повернул голову к Люси. – Впервые это было двенадцать лет назад – через месяц будет ровно двенадцать. Я сидел в «Маллигане» за кружкой пива и услышал взрыв, этот ужасный грохот, означающий, что произошло нечто непоправимое… Я помню это по сей день, помню слишком отчетливо, что я увидел, когда вышел на улицу и завернул за угол на Тальбот-стрит. Эти крики и дым, висевший кровавым облаком.

Джек отвел глаза, стараясь не смотреть на сумрачное лицо Бойлана, но Бойлан упорно продолжал свой рассказ, и взгляд Джека вернулся к нему и остановился, прикованный к его глазам.

– И этот запах, навеки застрявший в моих ноздрях. Это не запах смерти, сколько бы ни твердили о нем, это запах человеческих внутренностей, вывалившихся наружу, валяющихся повсюду на мостовой. Какая-то женщина сидела, прислонившись к фонарному столбу, и смотрела прямо перед собой – то ли на меня, то ли в вечность, у нее не было обеих ног.

Джек резко поднялся.

– Что, не по нутру тебе это, Джек?

– Сейчас вернусь.

– Ты должен знать, каково это. Мы-то с сестрой знаем. Верно, сестра?

Джек прошел по ресторанному залу, кивая на ходу знакомым официантам, обходя столики – почти все были заняты, поскольку наступило время ланча, – и пробрался в дальний конец, к столику у самой стены.

Хелен уже закончила обед, посуду убрали, она сидела за чашкой кофе и читала какую-то книгу, низко опустив над ней рыжие волосы, свою завивку-перманент.

– Что читаешь?

Она подняла глаза – в зрачках отразилась, удваиваясь, люстра, – подняла носик, все тот же дивный, тонкий носик с изящно вырезанными ноздрями. Заложив одним пальцем книгу, она закрыла ее и посмотрела на обложку, потом снова подняла взгляд, но уже с другим, хитрым выражением, словно девочка, готовая поделиться своим секретом.

– «Любовь к себе и сексуальность».

– Хорошая книга?

– Неплохая. Смысл в чем: если ты не любишь самого себя, то и в постели удовольствия не получишь. Прежде чем полюбить другого, нужно полюбить самого себя.

– Если не любишь себя? Но как может человек не любить себя? Разве он – не самое главное для самого себя?

– Не знаю, Джек. Видимо, бывают люди, которые себя не любят.

– Думаешь, всякие засранцы понимают, кто они есть? Куда там, для себя-то они хороши. И потом, даже если человек не любит себя, разве в постели занимается самоанализом?

– Спасибо, что просветил, – съехидничала Хелен. – Какие планы в жизни?

– Я бросил работу в похоронном бюро. – Хелен явно ждала чего-то еще, и Джек добавил: – Что-нибудь подыщется.

Она все так же смотрела на него, неудовлетворенная его ответом. В открытом вырезе ее блузки виднелись веснушки, по которым Джек когда-то водил пальцем, от созвездия к созвездию, добираясь до двойного солнца, а оттуда – до средоточия ее вселенной. Какая-то связь сохраняется навсегда, если двое любили себя и, как им казалось, любили друг друга, если они помнят об этом – а они оба помнят, судя по выражению ее глаз.

– Что за красотку ты привел?

– Я не знал, что ты нас видела.

– Увидела, когда вошла.

– Она бывшая монахиня.

– Да? А сейчас она кто?

– Ищет себя.

– Как и все мы. Полжизни я ходила по собеседованиям, а чем занимаюсь в итоге? Печатаю рефераты для какого-то придурка, не пойму даже, чем он занимается. В конторах полно людей, все чем-то заняты, но если б они завтра же прекратили бы работать, никто бы и не заметил. Компании производят какие-то идиотские вещи, которые никому не нужны, но как же – они делают великое дело, служат человечеству. С тех пор как мы снова встретились, я все время думаю о тебе, Джек. Я и раньше думала. Скучала по тебе.

Как меняются ее карие глаза – то искрятся весельем, то подернутся печалью, то в них словно вся душа проступает. Одно выражение быстро сменяет другое, ее взгляд не отрывается от глаз Джека, чаруя его, стирая болезненные воспоминания.

– Ты все еще винишь меня в том, что случилось?

– Я никогда тебя не винил. Если кого и следует винить, так этого задрипанного юриста, на которого ты работала.

– Ты только так говоришь. Ты всегда был сама любезность, Джек. – Опять этот взгляд, выворачивающий душу наизнанку. – Позвонишь мне когда-нибудь, Джек?

Джек улыбнулся. Он охотно шел у нее на поводу, лишь бы она сама понимала, что он понимает, что она делает, – а она прекрасно это понимала, по улыбке видно. Да, с Хелен не соскучишься. Конечно, сказал Джек, позвонит непременно.

И пошел к своему столику.

Люси явно обрадовалась ему. Бойлан по-прежнему заливался соловьем, теперь он растолковывал ей, что революция вовсе не сводится к тому, чтобы захватить дворец, рассесться в королевском кресле, закинув ноги на стол, и попивать королевское вино.

– Как ты? – приветствовал он Джека, прервавшись на миг.

– Все в порядке.

Но Бойлан уже повернулся к Люси и продолжал:

– Захватить дворец – это парадная сторона дела, а потом начинается трудная работа. Нужно изменить мнение людей, их обветшавшие, никому не нужные традиции. Прошу прощения за прямоту, сестра, но эти люди считают законным во имя правого дела бросить бомбу, которая оторвет женщине ноги, но раздвинуть ей ноги – это для них смертный грех.

– Вы и дворца-то не взяли, – уколола его Люси.

Бойлан устало ссутулился.

– Все еще впереди.

– Очередная попытка?

– Это что-то вроде игры, сестра. Я должен играть в нее, иначе что мне останется? Мусор на улицах подметать? – С минуту Бойлан молча смотрел вниз, на стол, потом поднял глаза и обратился за помощью к Джеку: – Я хотел бы посетить уборную. В какой она стороне, Джек?

– Там, у выхода.

Бойлан с трудом поднялся и ушел. Люси как-то странно, задумчиво смотрела на Джека. Что-то в выражении ее лица насторожило его.

– Что такое?

– У тебя вчера был пистолет. Бойлан сказал: «На этот раз у тебя нет пистолета».

– Да, я потребовал, чтобы он назвался.

– Ты ходил туда с оружием?

– Нет, это была «беретта» полковника. Я положил ее на место. – Помолчав, Джек добавил: – Когда мы пойдем за деньгами, он не отдаст их нам по первой просьбе. Пойми, нам потребуется оружие. Другого способа нет.

Она призадумалась и ответила, едва шевеля губами:

– Да, другого способа нет.

Фрэнклин де Диос поджидал у входа в ресторан. Он видел, как Бойлан прошел в мужской туалет.

Он следовал за Бойланом по пятам от самой гостиницы, видел, как он присел за столик, как к нему присоединились мужчина и женщина – Фрэнклин помнил их, он видел их в катафалке на заправочной станции в Сен-Габриель. Особенно хорошо он запомнил мужчину в темном костюме, потом он видел его в похоронном бюро, тот еще предлагал ему пива. Интересно, не он ли был одним из тех двоих полицейских, которые ночью запихали их в багажник машины и оставили лежать там, пока не пришли еще двое полицейских, на этот раз в форме, и не выпустили их, а когда Криспин принялся что-то объяснять, терпеливо выслушали и повернулись к ним спиной? Но разве парень из похоронного бюро мог быть еще и полицейским? Вроде нет, но Фрэнклину все же казалось, что он узнал его в одном из первых двух полицейских, которые вели себя точно так же, как полицейские в Майами. Впрочем, Криспин сказал, что те двое были вовсе не из полиции. Тогда все сходится, и одним из них мог быть тот парень из похоронного бюро. Фрэнклин пожаловался, что он запутался и уже не понимает, кто есть кто, а Криспин ответил: «Тебе и не надо ничего понимать, даже думать не следует. Просто делай, что тебе говорят».