Отдел дознания (СИ) - Путилов Роман Феликсович - Страница 16

— Да, хотелось бы к весне возмещение получить, да… Ой, прошу прощения, это не важно. Скажите, а вы ведь будете с Пал Палычем встречаться?

— Естественно, мне с ним встретится придется.

— А не могли бы вы ему намекнуть, что если он возместит мне моральный вред, то я заявление из ментовки заберу. А то мы ему звонили, а он нас, извините, на хер посылает. А если у вас получится, то я вас отблагодарю…

Я оторвал от газеты в столе маленький клочок, написал на нем «10%» и показал заявителю, после чего клочок бумаги полетел в урну.

— Это очень много, с меня итак… — заявитель прикусил язык.

Я пожал равнодушно плечами.

— Вам же всего две фразы надо сказать, а вы хотите…- ветеран нервничал, видимо, очень не хотел делится.

— Я от вас ничего не хочу, это вы от меня что-то хотите… — я ткнул пальцем в протокол.

— Тогда верните мне мое заявление, я его на полтора миллиона переделаю. — мужчина даже повеселел от такой простой мысли.

— Да пожалуйста. — я подвинул к заявителю мелованный лист с логотипом адвокатской фирмы.

Уходя мужчина вполголоса бормотал что-то о том, что его, со всех сторон, окружают исключительно хапуги.

Криминальный Пал Палыч приехал ко мне в самом конце рабочего дня, на стул «с помойки» сел не чинясь, протянул потрепанный паспорт.

— Здравствуйте, товарищ Воронцов. — я переписывал данные с паспорта в протокол: — Знаете по какому поводу я вас вызвал?

— Да уж догадался. Эти пидоры мне каждый день названивают, угрожают. Я в этот клуб ветеранский пришел, будь он неладен, потому, что в моем доме находится, все для меня занятие, чем дома сидеть и в телевизор пялится. А так пригласили из райисполкома, все честь по чести, я и пошел. А потом слышу за спиной шу-шу, шу-шу. В лицо не говорят, глаза отводят, но я понял, что претензии у ребят ко мне есть, во всяком случае, у части из них. Они же типа честные фронтовики, а я НКВДешник. А ничего, что я еще в сорок втором немцев под Сталинградом убивал, а половине этих, с юбилейными медалями в клубе, кроме того, что успели в сорок пятом призваться, и похвастаться то нечем. Детишкам только героические истории рассказывают, из фильмов, подсмотренных. А с этим хмырем, с Воронковым, я из-за чего схлестнулся? Я его голос, когда слышу, мне все время кажется, что он на «западенском» суржике говорит, а я три года на Украине после войны прослужил, и у меня на этот говорок чуйка на всю жизнь осталась. А недавно был случай, перед праздниками майскими, прибежал он в клуб и начал на меня орать, а я ничего не пойму, чего он от меня хочет. Пока я ему не сказал, что еще одно слово матерное из его поганого рта услышу, то он от меня знатного леща отхватит, он не затыкался. Потом оказалось, что кто-то за него праздничный заказ в райисполкоме получил, а у нас с ним фамилии то похожи, и этот чудак на букву «м», почему-то решил, что я два пайка получил. Ну потом разобрались, он вроде извинился, даже несколько раз в домино сыграли. А в последний раз он играл, как му… чудак последний, ну я и не сдержался, вырвалось у меня.

— То есть с заявителем у вас стойкие личные неприязненные отношения?

— Как ты сказал? — дед, про себя, погонял мои слова в уме: — Да, наверное, так и запиши — стойкие неприязненные отношения.

— Он вам просил передать, что если вы ему полтора миллиона заплатите, то он заявление заберет… И не надо на меня так смотреть, я заявителю не друг и не приятель мне до него дела нет. Он попросил, я передал, может быть у вас есть виденье, что вам проще денег ему дать.

— Вот скажи, командир, он что — оху… обалдел? Он откуда такие суммы берет?

— Я не знаю, но меня он уверял, что вы очень богатенький Буратино, имеете машину, дачу, квартиру, а он все это тоже очень хочет.

— Да пусть выкусит. Правильно говоришь, имею и машину, и дачу, только все это в прошлом. До «Мишки-меченного», не спорю, жил хорошо. Пенсия полковника, да плюс доплаты за наградные, позволяла ни в чем себе не отказывать, а теперь все — финиш. Иногда не знаешь, что купить — колбасы двести грамм, себя с женой побаловать или лекарства. Раньше мы детям помогали, а теперь, когда мы обнищали, дети нам даже помочь не могут — оба бюджетники.

— Это дело безусловно ваше, но у нас суды больше нескольких тысяч за клевету не присуждают, моральный ущерб у нас в стране мало котируется. И, если вас наличие записи о судимости в каком-то архиве не пугает…

— А что мне до этого архива? Мне жизни этой на пару раз вздохнуть осталась. Может быть, я даже до конца суда не доживу. Так что передай этому хмырю…

— Но тут, уважаемый Пал Палыч, для вас есть еще одна опасность — ваш оппонент может заключить договор на судебное представительство с дорогой юридической фирмой, и если вы дело проиграете, а судя по всему, вы его проиграете, вас обяжут оплатить Воронкову затраты на юриста, а там очень много можно накрутить. И адвокатам хватит, и Воронкову, и купленным свидетелям.

— А он что, еще и свидетелям денег дал?

— Пока, я думаю, не дал, но пообещал, уверен в этом. Так что идите, хорошенько подумайте, как дальше поступать. Если что-то надумаете — позвоните мне. Только обязательно, сами не в какие авантюры не влезьте.

В это время зазвонил телефон на моем столе.

— Да, Громов.

— Через двадцать минут, Союзпечать. — голос в трубке звучал глухо, обезличено, после этих слов мой собеседник на противоположном конце провода положил трубку.

— Все, Пал Палыч, прочитали, все верно написано? Тогда ставьте вашу подпись и до свидания, и еще раз прошу вас — сами ничего не предпринимайте, позвоните, не сочтите за труд, а я вам, глядишь, что-то посоветую. — я выпроводил озадаченного ветерана из кабинета и начал собираться.

Локация — Город, Спокойный центр

Бросив машину на соседней улице, я, прихватив с собой чехол с удочками, быстро дошел до «замороженной» стройки предприятия Союзпечати, что десять лет уродовала улицу Социалистическую своим пятиэтажным остовом, пролез через прутья ржавых ворот на огороженную территорию и двинулся к лестнице, идущей наверх недостроенного здания.

На втором этаже, на куче кирпичей, накрытых чистой газеткой, сидел Руслан Конев, в серой футболке, обтягивающей литые плечи и «вареных» джинсах, серо-голубого цвета, приживая к животу темный целлофановый пакет.

— Здорово. Что в пакете? — я оптимизмом относительно морального облика бывшего приятеля не страдал, поэтому направил на здоровяка чехол с удочками, положив палец в специальный вырез в брезенте, откуда виднелся спусковой крючок карабина, закреплённого в чехле, среди тонких бамбуковых удилищ.

— Да ничего такого. — Руслан, опасливо глядя на меня, медленно вытянул из пакета ярко-красную ветровку, с американским флагом на спине: — Жарко стало, вот и снял.

Руслан врал, как дышал. Ну сказал бы, что прочитал в учебнике для средней школы милиции, что в использование ярких элементов в облике фигуранта помогает последнему уходить от слежки или вводит в заблуждение очевидцев, но Конев предпочел соврать.

— Прости, братан… — я вскинул чехол с оружием на плечо, впрочем не отводя ни на секунду взгляда от своего визави и не убирая палец со спускового крючка: — Нервы ни к черту, от каждого шороха шарахаюсь. Все-таки, ты с корефанами из «тяжких» душегубы со стажем и с творческим подходом к делу, из каждой подворотни выстрела жду. Ладно, все это лирика. Что у тебя нового?

— Да что нового? Все по-старому — парни бухают. Раньше шлюх заказывали, потом деньги кончились, стали просто бухать с местными девками. Ну и планы строят, как тебя кончить.

— И в чем проблема? Взяли бы и кончили…

— Я не знаю. Мне кажется они чего-то ждут. Тебя лично кончать не хотят, им надо, чтобы на этот момент у них у всех алиби было. Меня хотели на это дело подписать, но я отказался. Сказал, что просто так на «мокрое» дело подписываться не буду, тем более, что на грехов поменьше, чем у них.

— Так может быть их сейчас брать? Шефу скажешь адрес, и пусть их там спеленают. Зачем тянуть? — меня этот вариант вполне устраивал: — Скажи адрес и завтра их на рассвете повяжут.