Красавица и Ректор: расколдовать любой ценой (СИ) - Солейн Анна - Страница 2

— Обратите ваши взгляды в учебник, адептка Танг, — прозвучал у меня за спиной холодный голос, и я почувствовала, как все тело деревенеет. — В стенах академии я бы советовал больше думать об учебе и меньше — о замужестве. А вы, адептка Уортон, к следующему занятию постарайтесь разобраться с тем, чем отличается структура заклинания от его содержания.

Леди Уортон удушливо покраснела: разница между содержанием и структурой заклинания была элементарна, это проходили в самом начале первого семестра.

— Да, лорд ректор.

Я обернулась и тут же напоролась, как на штык, на пронзительный и насмешливый взгляд синих глаз. Ректор Стортон. Он совсем не изменился с тех пор, когда я впервые увидела его вблизи. Хотя с чего бы ему меняться? Прошло чуть больше полугода.

Ректор Стортон был молод на вид, что ничего не говорило о его реальном возрасте, учитывая его запас магической мощи. Высокий лоб, тяжелый гладко выбритый подбородок, ухмылка на тонких губах и светлые лежащие волной волосы. Синие, как море, насмешливые глаза.

Он мне не нравился. Стортон был надменным, нелюдимым и опасным. Впрочем, он мог позволить себе любой характер и любые выходки — после того, что сделал для его величества.

Одет ректор Стортон был в черную мантию с красной окантовкой — такие носили все преподаватели. Мантия была расстегнута, под ней я видела черную рубашку и такого же цвета брюки. Ворон, да и только. Даже подходить близко рискованно.

В прошлый раз я позволила ему приблизиться и крайне об этом пожалела.

— Прошу прощения, лорд ректор, — проговорила я и постаралась изобразить реверанс. Что-то похожее на него, вернее: чему успела научить меня Ирма.

Он окинул меня взглядом с головы до ног и замер. Он смотрел на меня бесконечно долго, зрачки его расширились, а зубы сжались.

Стортон моргнул и коротко мотнул головой.

— Готовьтесь к занятиям, адептка Танг. Проверим, насколько хорошо вы знаете материал, — бросил он и пошел прочь.

Мантия за его спиной взметнулась, как черный парус, и я облегченно выдохнула, но тут же спохватилась: я же не готова к «Основам проклятий». Совершенно!

— Кто-то вылетит из академии, — пропела Уортон, довольно улыбаясь. — Давно пора. Тебе здесь не место, дворняжка.

Последнее слово она, как истинная аристократка, произнесла беззвучно, одними губами.

— Это мы еще посмотрим, — упрямо откликнулась я, чувствуя, как по спине ползет капля холодного пота.

Уортон права, ректор и правда может меня исключить. В прошлом семестре он выгнал из академии адепта, который прогуливал теоретические лекции и появлялся только на практике. «Учиться в академии магии — это привилегия, — сказал Стортон на общем собрании адептов. — Если вы этой привилегией не пользуетесь в полной мере, освободите место для того, кто более достоин».

Кажется, я теперь — первый кандидат для того, чтобы это место освободить. Но мне никак нельзя быть исключенной! Я во что бы то ни стало должна окончить академию. Иначе в родную деревню можно даже не возвращаться.

Глава 2

Я никогда не думала, что смогу стать адепткой академии магии: ну где я и и где самое престижное учебное заведение в стране, куда даже не каждый ребенок аристократов может попасть?

Начать стоит с того, что я сирота — меня вырастил деревенский староста, который решил взять на себя заботу о брошенных малышах, и его жена. Кроме меня в их доме росли еще трое приемных ребятишек и пятеро их собственных детей. Я была самой младшей и до пяти лет староста считал, что я блаженная: я все никак не могла научиться говорить, не играла с другими детьми и большую часть дня проводила, играя с ракушками и смотря на море.

Мой покойный отец, да спасут все святые его душу, был из нашей деревни, так что все отлично знали, кто я такая и как получилось, что растить меня некому. Из-за этого реагировали на меня люди по-разному: кто-то косился, любопытно или неодобрительно, кто-то — плевался вслед, кто-то сыпал проклятиями и пытался убедить старосту в том, что такие, как я, приносят одни несчастья.

В память мне врезался случай, который произошел, когда мне было двенадцать. Хозяин таверны, у которого сын утонул в море, притащил меня за ухо к старосте и потребовал выгнать меня из деревни, потому что такие, как я, прокляты.

— Она — отродье низвергнутых, — брызгал он слюной. — Таким тут не место! Из-за нее мой Уолли…

— Твой Уолли погиб, потому что не просыхал месяц, — отрубил староста. — И с пьяных глаз вывел шхуну в море, хотя все птицы летели к берегу [1]. Давай, Трэвис, тебе надо поспать. — Он взял хозяина таверны под руку и повел к выходу, взглядом приказав мне подниматься наверх.

Я в тот день долго плакала, потому что подумала, что в самом деле виновата в смерти Уолли, которого видела пару раз и то мельком.

Жена старосты, Норма, пышная и светловолосая, потом объяснила мне, что к чему, и, вытирая мои слезы, сказала:

— Люди по-разному будут к тебе относиться, Унни, но ты должна помнить, что ты — хороший человек, пока не сделала ничего плохого. И ты не должна стыдиться того, кто ты есть. И своих родителей тоже.

Легко ей было говорить. Уже в детстве мне отчаянно хотелось сбежать куда-нибудь, где никто и ничего бы обо мне не знал. Повзрослев, я поняла, что воду в треснувшем кувшине не удержать, и мне не удастся забыть о том, кто я, и кого-то обмануть.

Чем старше я становилась, тем больше привыкали ко мне деревенские. Со временем они стали относится ко мне так же, как многие относятся к трещине, которая пошла по каменной стене дома: некрасиво, глаза от нее хочется отвести как можно быстрее, но жить, в целом, не мешает и срочной починки не требует.

Все изменилось, когда мне исполнилось семнадцать. Перемены не были молниеносными, произошедшими в один день, скорее они назревали постепенно. Все чаще мужчины вместо того, чтобы отвести взгляд, рассматривали меня, пристально и липко. Даже хозяин таверны, который за прошедшие годы успел состариться и поседеть. Я не понимала, что происходит, ходила по деревне, уткнув глаза в землю и ждала новых нападок.

Мне казалось, дело в том, что в последнее время шторма в море не утихали, и жители деревни по привычке винили в этом меня: отродье, мол, низвергнутых, одни беды от нее, вон и куры нестись перестали, и сети пустые.

Но оказалось, что дело в другом. Понимать я это начала, когда Рыжий Джимми как-то вечером зажал меня в углу за таверной и попытался поцеловать. Пахло от него алкоголем и глупостью.

В небе над нами загрохотало, хотя секунду назад погода была ясная.

— Тебя все равно никто замуж не возьмет! — в сердцах заявил он, когда я его оттолкнула. — А я — не обижу.

— Я и не хочу замуж! — воскликнула я. — И целоваться ни с кем тоже не буду!

— Да ты не протянешь одна, — вальяжно хмыкнул он.

— А вот и протяну!

Раньше, чем я закончила, с неба на нас хлынул дождь стеной, засверкали молнии. Джимми задрал голову и ругнулся, а я поняла, что поменяла погоду, видимо, стихийной магией и нужно успокоится, иначе удар одной из молний попадет в деревню.

Оттолкнув Джимми, я убежала, но проблемы на этом не закончились. Вскоре оказалось, что к оценивающим мужским взглядам прибавились ненавидящие — женские.

— Блудня, как и ее мать, — услышала я как-то голос в спину. — Все они такие, даром, что среди людей росла. Вцепилась в нас, как полип, одни неприятности от нее.

Норма, жена старосты, пыталась мне помочь. Однажды она дала мне платок, широкий и шерстяной.

— Купила на ярмарке, — сказала она. — Волосы прикроешь.

Я согласилась и с тех пор не выходила из дома с непокрытой головой, но помогало это мало.

У моей привлекательности для противоположного пола были свои причины, помимо внешности. Вспоминать о них я не любила и с удовольствием бы от них, от этих причин, избавилась. Но увы, это было так же невозможно, как отказаться, например, от носа, глаз или от головы целиком.