Туда Без Обратно - Сафарли Эльчин - Страница 33

Встаю на ноги. Стучу кулаками об стены. Безрезультатно. Вдруг ребенок начинает хныкать. Я разбудила или он проснулся от холода? Спустя минуту уже истошно кричит. Я теряюсь. Кажется, нужно покачать малыша на руках, но стена непонятного страха вырастает между мной и колыбелью. Никогда не держала грудного ребенка. А вдруг уроню? Наконец нахожу в себе силы подойти к колыбельке. Из-за волнения забываю о холоде. Поднимаю платок. Шок. Ребенка нет. Кроватка пустая. Кто же тогда плакал? Я кутаюсь в платок. Прижимаюсь к колыбели телом, чтобы согреться. Внезапно в области живота теплеет. Но что это? Я смотрю вниз, из моего влагалища течет кровь. По ногам. Две тоненькие струйки. Появляется боль в пояснице. Я падаю. Умираю?… Зову Аллаха. Молю о помощи. Открываю глаза. Хочу увидеть коридор солнечного света. Он должен появиться откуда-то сверху. Но не появляется. Какая же я дура! Такое бывает в фильмах, но не в реальности. Мне нужна помощь. Ради Бога…

57

…Сижу перед телевизором. Блеклые краски. Кто-то чересчур убавил цвет. Наблюдаю за действием на экране: небрежная съемка, кажется, любительской камерой. В центре кадра симпатичный смуглый мальчишка лет 18–20. Горящие карие глаза, добрая улыбка, почти незаметная черная родинка на правой щеке. Улыбается в камеру, посылает воздушный поцелуй. Я не могу отвести взгляд: очень знакомое лицо, которое, кажется, запечатлено на многих фотографиях моей памяти. Очень родные губы, которые, кажется, не раз блуждали по моему телу. Смотрю на его пальцы. Длинные, чувственные. Во мне пробуждается дурманящее желание. Медленно кладу руку на грудь, чтобы никто не заметил. Сжимаю между двумя пальцами выпуклый сосок. Свожу ноги. Хочется громко дышать. Хочется выгнуться. Нельзя. За мной наблюдают. Кто и откуда? Я не знаю…

Перевожу взгляд на тумбочку под телевизором, чтобы отвлечься. Через пару минут приятное оцепенение проходит. Мальчишка по-прежнему в кадре. У него мягкий волнующий голос. Отменный турецкий. Камера отдаляется от него, теперь он виден в полный рост. Свободная льняная майка навыпуск. Широкие плечи. Спущенные на бедра джинсы. Сейчас в руках он держит что-то завернутое в розовое одеяло. На уголке вышито «My lovely baby».[118] Младенец. Вот из одеяла выглядывают беленькая головка в чепчике, маленькие ручки, чуть кривоватые ножки в малиновых пинетках с завязочками. Внутри меня оживает боль. Мальчишка подносит малыша к камере. Крупный план. Это же мой ребеночек! Я его так долго искала. Я его так долго ждала. Встаю с железного стула, падаю на колени перед телевизором. Прикасаюсь рукой к экрану. Глажу щечки малыша. Хочу взять на руки. Между нами толстое стекло. Бью кулаками по экрану телевизора. Я должна вернуть своего ребенка. Ребенок не должен оставаться у того мальчишки. Он еще слишком юн, он не сможет правильно ухаживать за младенцем. Он не будет просыпаться по ночам, когда у сынишки будут резаться зубки. «Отдай мне его! Отдай…» — шепчу я. Мальчишка не слышит. Отходит от камеры, счастливо улыбаясь. Направляется к двери. Черт, он уходит! О боже, кто-нибудь, задержите его! Сильнее бью по экрану. Рыдаю. Мальчишка тем временем скрывается за дверью. Всё. Комната пуста. Наконец-то экран покрывается трещинами. Вспышка. Искры. Телевизор отключается. Я задыхаюсь. Из меня все еще течет кровь. Почему Аллах наказывает меня такой мучительно-долгой смертью?…

…Воняет лекарствами. С трудом раскрываю глаза. Белый потолок без люстры. Ноющая боль внизу живота. Силы иссякли. Где я нахожусь? Осторожно двигаю головой. Стараюсь рассмотреть окружающую обстановку. Большое закрытое окно. Сквозь жалюзи пробивается солнечный свет. В комнате все белое. Других цветов нет. Даже ручка двери светлая. Рядом с моей кроватью стоит табурет, на нем сидит ухоженная девушка. Блондинка в сиреневом платье. Она читает книгу. «Орландо» Вирджинии Вулф. Сосредоточена на романе и не заметила моего пробуждения. Внезапно тишину в комнате разрезает заливистая мелодия. Звонит чей-то мобильник. Уж точно не мой. А вообще есть ли он у меня? Блондинка откладывает книгу. Я закрываю глаза. Она отвечает на звонок на турецком. Значит, я нахожусь в Турции. Надеюсь, любимому городу вернули прежний облик. Или может, руины мне приснились? Пусть реальность окажется сном… «Нет, мама… Перестань во всем винить меня… Нет, я ее не прятала… И ключи не давала… Мам, прекрати… Надоели твои упреки… Кроме себя никого не любишь… Я тебе всем обязана? Нет уж. Вот здесь поосторожнее… Знаешь, в нем твоя проблема? Ты не можешь жить своей жизнью… И хватит все решать за Озана…» В ярости захлопывает крышку сотового. Книга падает на пол. Несколько минут молчит. Потом, судя по звукам, достает пачку сигарет. Чиркает зажигалкой. Резко встает и выходит из комнаты. Видимо, здесь запрещено курить. Значит, я в больнице. По какой причине? Кто эта девушка? Кто-то стер мою память. Кто-то нажал на кнопку erase all,[119] чтобы я забыла обо всем. Голова совершенно пуста. Открываю глаза. Напрягаюсь. Я должна вспомнить хоть что-нибудь из своей жизни. Уверена в одном: я приехала в Стамбул из какой-то дальней страны. И еще помню забавные пинетки на ногах кого-то ребенка. Всё. В настоящем сохранились два кусочка от ткани прошлого…

Блондинка возвращается не одна. Слышу мужской голос: «В принципе состояние удовлетворительное. Здесь больше психологические травмы, нежели физические. Сейчас она выходит из комы. Не знаю, в каком состоянии она проснется. Будем ждать…» Девушка просит врача соблюдать анонимность. «Не волнуйтесь. Вы же знаете, как руководство нашей клиники относится к вам и к вашей семье». Врач выходит. Спустя несколько минут уходит блондинка. Я остаюсь одна. Не могу уснуть. Я все обязательно вспомню…

58

…Я жива. Мой ребенок умер во мне. От ударов чужих рук, ног. Крошечное сердечко остановилось там же, где забилось впервые. Я хотела умереть вместе с ним. Передумала на краю пропасти, осознала бессмысленность поступка. Ведь мой сыночек попал в рай. Туда, куда меня не пустят. Я-то когда-нибудь окажусь в аду…

…Я жива. Чтобы осознать смысл жизни, нужно столкнуться со смертью лицом к лицу. Столкнуться и воротиться обратно. Я узнала смерть, вернулась к жизни и поняла, что жизнь не обладает смыслом. Жизнь — как длинное бесконечное шоссе. Цели придумывают люди. Нужно же им чем-то объяснить свое существование. Хотя тут и объяснять нечего: нужно просто жить. Идти по тому самому шоссе мимо целей, смыслов, постижений. Все банально. Люди привыкли усложнять…

…Я жива. У меня нет желания мстить, надежды и веры. Нет желания искать справедливости. Так комфортнее. Без веры. Без боли. Без радости, грусти. Я не верю в людей. Разочаровалась без побочного эффекта — ненависти… Меня спасло от смерти порождение того же человека, который заказал нашу смерть — мою и сына, Польшей примчалась сразу после звонка консьержа, обнаружившего меня недалеко от ортакёевского дома. Она подобрала меня — избитую, окровавленную, с мертвым ребенком внутри — и отвезла в больницу. Все оплатила, выходила, поставила на ноги. Разрешила пожить в своем маленьком домике в Диярбакыре.[120] О нем не знает никто, кроме Гюльшен. Здесь она изредка отдыхает от ритма мегаполиса… Когда мы беседовали в последний раз, я сказала ей «спасибо», а она промолчала. Попрощалась, повесив трубку. Как-то в больнице Гюльшен призналась, что ей стыдно за мать, брата, отца: «Я всегда была гадким утенком в семье. А сейчас, поверь мне, горжусь этим»…

…Я жива. Об Озане не вспоминаю. Любовь умерла вместе с моим ребенком. Гюльшен тоже о брате не заговаривает, лишь однажды обмолвилась, что он уехал на учебу в Европу. Как выяснилось, никто его не заставлял. Он улетел в тот вечер, когда Алексу избивали три парня, подосланные Бенал. Им не нужна была моя смерть. Им нужна была смерть моего ребенка…