Прекрасная пастушка - Копейко Вера Васильевна - Страница 17

— Какие у вас тут страсти, это в нашем-то тихом захолустье. — Решетников покачал головой.

— Там, где деньги, там и страсти. А где нет денег, там просто злость, — вздохнула Рита.

— Рита Макеева, ты сыплешь афоризмами. Твои конкуренты должны локти кусать и водкой запивать!

— Ты тоже насчет афоризмов не промах, Сито-Решето.

— Не все же через дырочки утекает. Кое-что остается, — засмеялся он и прижал ее локоть к своему боку. — Слушай, да ну их всех, ладно? Вон уже наша беседка.

Это была не беседка, а самая настоящая старинная ротонда. Она стала выглядеть гораздо лучше, несмотря на прибавившиеся десять лет возраста. Тогда она походила на косматую немытую бабу, а сейчас ротонда выглядела как вполне ухоженная женщина, правда, сильно постбальзаковского возраста — набеленная, накрашенная. Но из-за возрастной дальнозоркости — небрежно.

Они вошли внутрь. Саша повернулся лицом к реке, на которой светились огоньки длинной баржи.

— Слушай, Макушка, а ты была влюблена в…

Она быстро повернулась. В кого же, он думает? В кого она могла быть влюблена? Рита уже собиралась открыть рот и обозвать его дураком.

— В меня, — сказал он.

— А ты как думал?

— А я тогда вообще не думал. Не умел. Знаешь ли, мальчики учатся думать гораздо позже девочек. Имей в виду, пригодится в воспитании сына, — хмыкнул он.

— Спасибо за наставление по воспитанию. Но по тебе было хорошо видно, что ты не думал.

— Кое-что еще тоже было заметно, — ухмыльнулся Решетников я протянул к ней руку.

Рита задержала дыхание, сердце билось громко, но не так неистово, как оно билось в ту ночь, десять лет назад.

— Ты помнишь… — прошептал он, и его рука скользнула под расстегнутый пиджак и обвила Ритину талию. Он потянул ее к себе. Он был намного выше ее ростом, и его рот уперся ей в макушку. Саша зарылся губами ей в волосы. — Как ты хорошо пахнешь, Макеева… — Он усмехнулся, от его фырканья кожа под волосами загорелась. — Тогда ты тоже пахла. Но вот чем… Я и тогда не понял, но кажется… от тебя слегка пахло ландышами. А может, они поблизости цвели. Но чем-то пахло и еще, — по голосу было ясно, что он наморщил нос, — этот запах хотелось втягивать в себя, втягивать, хотя он был не слишком… нежный, что ли.

Рита выдохнула. Значит, все-таки запах сработал, да? Или, точнее, он тоже сработал? А без него… то, что произошло, могло бы произойти?

Она вспомнила, что в ту ночь Решетников был довольно пьяный.

— Ты сейчас совсем не пьешь? — вдруг спросила Рита, заметив, что Саша сегодня ничего не пил, кроме минеральной, а к бокалу шампанского едва притронулся.

— Не могу сказать, что совсем нет, бывают события… Но свое я уже выпил, больше неинтересно. Трезвость — норма жизни, как писали на плакатах, когда мы с тобой были совсем юными. А что?

— А тогда ты был такой пьяный…

— Да брось, я больше куражился. — Он засмеялся, пытаясь убедить ее, что говорит правду. Хотя правду он не говорил. Ему даже казалось, что тот запах, который притягивал его к ней, возник от смеси чего-то с алкогольным духом, которым он был пропитан после парадного ужина в школе. Что ж, в ту пору он еще не знал своей нормы. — Но, Рита, если бы ты не была в меня влюблена, — пробормотал он ей, наклонившись к самому уху, — ты не оставила бы мне себя, верно?

Рита похолодела, хотя большая рука стиснула ее талию так крепко, что холоду места не должно было остаться.

Саша подтянул ее к себе, и в его теле тоже не было никакого холода. Жар. Рита почувствовала, как горло перекрыл ком. Такой же твердый, как тот, что уперся ей сейчас чуть ниже талии. Она боялась пошевелиться.

Но не могла же она замереть вот так навсегда? Любопытство, свойственное ей с рождения, она прежде подавляла — в детстве и в ранней юности. Она делала это в угоду матери, которая, в свою очередь, подавляла Риту целиком, заставляя дочь представать перед миром плоской и приплюснутой. Но Ритино любопытство давно высвободилось. В голове мелькали варианты — какой из них выберет сейчас Решетников?

Она… хочет его сейчас? И да, и нет. Рита научилась управлять своими чувствами, научилась одни желания переводить в другие и, напротив, разрешать себе то, что хочется.

— Так ты… помнишь? — спросила Рита тихим голосом.

Саша вздохнул и не ответил на вопрос. Он сказал;

— Как же ты хорошо пахнешь, Макушечка. — И снова уткнулся ей в темя. — Как жаль, что мы не можем сейчас… прямо здесь, правда? — Рита вспыхнула. — Так ты была в меня влюблена?

— Я скрывала свои чувства. Но видимо, не умела до конца… Если ты догадался. И запомнил на столько лет.

— Скрыва-ала, ты скрывала… — Он медленно качнулся вперед, а она вжалась ему в спину, хотя ей до ломоты в пояснице хотелось ответить таким же движением.

— От себя в первую очередь я скрывала.

— А зачем ты их скрывала от себя?

— Я думала, таких чувств у меня не должно быть. К тебе.

— Почему? Ты ведь была маленькая женщина?

— Тогда, пожалуй, я еще не была вообще женщиной. Тогда я считала себя чучелом с глазами.

Он засмеялся.

— Готовилась стать таксидермистом.

Она фыркнула, всеми силами сдерживаясь, чтобы не задрожать.

— Да нет, это вышло само собой. Но глаза у меня были, как я теперь понимаю, словно галька, что ли. Не светоотражающими, как у рыси… которые украли. Они у меня не блестели, правда?

— Сияния я на самом деле не видел в твоих глазах, когда ты училась в школе. Но в этот раз… я увидел… — Он помолчал, словно собираясь признаться в чем-то необычайно важном. — Это сияние было очень заметно. У тебя сейчас, — он приподнял ее голову и сам наклонился, — глаза не как гальки, а как камни, которые стоят немало…

— Да что ты говоришь… — Она снова фыркнула. — Знаешь, у меня однажды возникла мысль, — торопливо говорила Рита, — если бы у меня было много-много камней, я бы попробовала из них сделать картины, изобразить зверей… Я видела такие однажды в нашем музее.

— А вот в Африке все ходят по камням. Можно покупать горстями.

— Натуральные?

— Ну, как тебе сказать. Ты их покупаешь за натуральные. А дальше — если ты их никому не продаешь, не оцениваешь у ювелира, если ты не специалист, они для тебя натуральными и остаются. Ведь все это условность. А если они хорошо выполненная подделка… — Саша говорил, а его правая рука поднималась вверх от Ритиной талии.

— Да даже не подделка, — подхватила Рита. — Есть галиево-гадолиниевые камни…

— Ага, ты и это знаешь.

— А почему бы и нет? Знаю.

Как хорошо, думала Рита, когда владеешь искусством переводить одни чувства в другие с помощью слов, не имеющих никакого отношения к тому, что ты в данный момент чувствуешь.

— А знаешь, чучело — это не просто снятая и набитая опилками шкура, от которой пахнет старьем, — продолжала она, ощущая, что его руки уже не так, как прежде, стискивают ее талию. Она что же, на самом деле хочет его отвлечь от себя и от всяких чувств к ней? — Если угодно, чучело — это произведение искусства…

— Гм… — отозвался Решетников и пошевелился, отстраняясь от Риты. Она понимала, что ему сейчас, как и каждому человеку, который ведет беседу, хочется смотреть ей в лицо.

— Понимаешь, эти звери могут прийти к человеку в дом, и, как говорят знающие люди, они придают атмосфере особенную чистоту.

Саша медленно повернул ее к себе.

— Я хочу смотреть на тебя, когда ты говоришь. У тебя очень красиво двигаются губы.

— Знаешь, сколько народу теперь покупает ковры из шкур волков, медведей, рысей. Чучела птиц… Людям надоело жить стандартно.

— По тебе видно, — ухмыльнулся он. — Ты, Макуха, и раньше была нестандартной.

— Со знаком «минус», да? — бросила она, а потом поморщилась. Как все-таки прочно сидит в голове то, от чего, кажется, избавилась насовсем. — А теперь — со знаком «плюс»? — поспешила она перебить возникшее недовольство собой.

— А у тебя самой дома, наверное, очень… чувственная среда, верно? — Она увидела, как глаза его сощурились, а губы напряглись. — У тебя есть шкура белого медведя?