Прекрасная пастушка - Копейко Вера Васильевна - Страница 1

Вера Копейко

Прекрасная пастушка

Пролог

Не отрываясь, Рита смотрела в окно. За мутным от дождя стеклом опускался вечер, мелкий дождь все еще моросил, но уже потерял свою силу, от ударов редеющих капель высокие цветы люпина — сиреневые, розовые, оранжевые, голубые — уже не клонились набок, а стояли прямо, неподвижно и несколько надменно. Эти простые цветы своими красками напоминали ей северные закаты, они завораживали ее на Чукотке, в поселке с таким, как оказалось, не обманным, а совершенно точным названием — Провидения.

Что ж, пожалуй, лишь вмешательством самого провидения — высших сил — можно объяснить все, что произошло с ней там. И происходит до сих пор.

Впрочем, более удивительного места в своей жизни Рита Макеева не видела. Этот маленький эскимосский поселок стоит на восточной оконечности Чукотского полуострова, и через Берингов пролив в хорошую погоду видны очертания Аляски. Местные эскимосы уверяют, что еще живы старики, которые зимой по льду пролива катались на нартах, запряженных в собачьи упряжки, в гости к своим собратьям. Правда, на Аляске их называют не «эскимосы», а «инуиты».

Рита засунула руки в карманы ветровки и покачала головой, словно продолжала с кем-то свой давний спор. Нет, неправда, что нельзя от себя уехать. Можно, еще как можно. Можно уехать на край земли, взглянуть оттуда на себя и на свою жизнь издали, признаться себе совершенно честно, что ты хочешь изменить, А потом вернуться в свой город… Самое удивительное, что город не узнает тебя. Впрочем, ты его тоже не узнаешь, потому что входишь в него снова уже совершенно другим человеком. Тебя нет прежней, значит, нет и твоего прежнего города. Это ведь только кажется, что город у всех один. На самом деле у каждого он свой.

Рита вздрогнула, ей послышались голоса, она напряглась. Сейчас ей никто здесь не нужен, дачный поселок пуст, и это хорошо. Но она быстро поняла, что ровный рокот звуков не был разговором живых людей, это строители на соседней улице включили радио, а ведущие отрывались по полной, кричали на весь эфирный мир.

Рита сдвинула рукав желтой ветровки и взглянула на часы — скорее по привычке, чем из желания узнать точное время. Она скользнула взглядом по циферблату и тут же выбросила из головы, который час. Она отвернулась от окна и пошла к лестнице, ведущей в мансарду.

Из широкого мансардного окна хорошо была видна крыша немытой ржавой «пятерки», которая уперлась носом в бурую металлическую дверь ее гаража. На пыльной крыше пальцем выведена надпись: «Не влезай, а то взорвется». Рита усмехнулась. Тоже умники! Потом глубоко вздохнула — похоже, влипла, проявив несвойственную себе сговорчивость. Вчера вечером ребята-строители попросили разрешения поставить машину до утра, мол, отгоним с благодарностью. А сейчас почти вечер, но никто не появился. А там, за дверью, в сухом просторном бетонном бункере, заправленная под завязку, помытая и отполированная, стоит ее новая серебристо-серая «восьмерка». Так что Рита оказалась запертой на своей даче.

Можно бы и откатить чужую машину, конечно… Но, окинув себя критическим взглядом, Рита отказалась от пришедшей в голову мысли: тонкие руки, тонкие ноги, ступня тридцать пятого размера, пятьдесят килограммов веса при росте сто пятьдесят шесть. Позвать на помощь некого — все разумные люди съехали с дачи еще днем. К тому же не каждый согласится помогать — чужая машина, а вдруг что случится? Не знаешь, чего ждать от лихих парней из сопредельных стран, которые приехали на заработки.

И, что же тогда? Тогда надо перевести мысли на что-то другое, более приятное, сказала себе Рита.

Такая мысль с легкостью обнаружилась: никакой спешки нет, ей незачем уезжать с дачи прямо сейчас. Она сама знает почему. И даже хорошо, что у нее нет возможности уступить соблазну и сбежать отсюда. Выходит, о ней снова заботится провидение?

— А не попить ли чаю? — громко спросила себя Рита и, согласившись с собой без всяких препирательств, быстро спустилась по ступенькам в кухню.

Рита любила свою кухню, здесь все устроено так, как ей самой хотелось. Новая кухонная мебель, а не облезлая домашняя, электрическая плита, умывальник с подогревом воды. Стены обиты светлой вагонкой, деревянный некрашеный пол. Этот дом она построила в то лето, когда Ванечке исполнилось четыре с половиной года.

Чайник зашипел, словно ужаленный целым семейством ос, которые у нее под крышей на чердаке устроили гнездо. Обычно они летали по веранде, не обращая на хозяйку никакого внимания. Но дело, конечно, не в осах, а в напряжении в сети — еще одно подтверждение того, что в дачном поселке пусто.

Рита добавила в чайник листики мяты и, пока заваривался чай, попыталась думать только о приятном. Она хорошо владела умением менять направление собственных мыслей, потому что если бы не смогла с собой справиться, то неизвестно, где она была бы сейчас и как бы жила.

— Вот тебе и хорошо, деточка, — раздался в голове знакомый шепот из прошлого. — Ты теперь сама знаешь, как бывает, когда хорошо. — Перед глазами возникли пушистые седые брови, похожие на заиндевелый кустик травы в осенней тундре, они взметнулись вверх и зашевелились, круглая бритая голова мерно кивала: — Раньше не зна-ала… Не знала…

— Н-не знала, — прошептала тогда Рита в ответ и почувствовала, как по щекам покатились слезы, они мешали водить металлической самодельной расческой по шкурке белого песца, снятой с правилки. Сысой Агеевич только начинал учить ее искусству таксидермии. Ей предстояло сделать чучело полярного песца.

— Ты вся была такая настороженная, натянутая… — продолжал он, медленно водя скребком по мездре, обезжиривая вторую шкурку песца.

К тому времени Рита Макеева уже прожила на Чукотке целую зиму, которая поразила ее своими сугробами выше крыш. Начиная с первого снега, Рита, как и все соседи по поселку, расчищала тропу от крыльца к соседнему дому, и эта тропа к весне все больше становилась похожей на дно глубокого снежного каньона.

— Твое тело стало мягким, как воск. Ты улыбаешься, ты живая, — шептал голос из полумрака, а языки пламени в открытой печи подпрыгивали и опадали, словно повинуясь ритму его речи.

— Д-да… — всхлипывала она, настигая указательным пальцем слезу на подбородке.

— Ты качаешься на волнах в теплом море, — монотонно говорил старик, закрыв глаза. — Вода теплая… как молоко оленухи…

— Так хорошо пахнет. — Рита внезапно почувствовала аромат мяты.

— Ага, свежей травой… Она пахнет душицей. Травой душицей, — пробормотал старик, не повышая голоса.

— По-нашему — мятой, — вдруг заспорила Рита и осеклась. В ушах тотчас зазвенел голос матери: «Не смей спорить со старшими!» — Но… может, и душицей, — быстро пошла на попятную Рита.

— Нет, ты правильно говоришь, — сказал старик. — Правильно, что споришь. Ты должна спорить…

Рита почувствовала, как ее лицо смягчилось при воспоминании о простеньком уроке старого человека, который незатейливо учил ее тому, что каждый должен уметь с рождения, — поверить в себя. Но не всем так везет.

За этим-то Рита и отправилась на край света. Подальше от дома, от собственной матери, которая учила ее совсем другому;

— Ты никому не нужна… Кому нужно такое страшилище? У тебя никогда не будет ни мужа, ни детей… Даже не думай. Тебя никто никогда не полюбит…

Все, хватит, оборвала себя Рита и посмотрела на свои руки. Они лежали спокойно на коленях, она навсегда избавилась от навязчивой дрожи в пальцах. Прежде руки дрожали всегда, когда в памяти всплывал холодный, насмешливый голос матери.

В ранней юности Рита мечтала уйти от матери обычным способом — выйти замуж и навсегда исчезнуть из дома. Но нескончаемая песнь о том, что она никому не нужна, сделала свое дело. Она ведь никому не нужна — и она никому не была нужна.

Была и еще одна причина не броситься на шею первому встречному и не увидеть в нем избавителя от суровой матушки. Рита давно влюбилась в одноклассника, и совершенно безнадежно, понимала она, потому что на предмет ее тайного обожания материнские слова проецировались как нельзя лучше: