Нечистая сила и народные праздники - Афанасьев Александр Николаевич - Страница 25

Когда идет дождь и в то же время светит солнце, тогда, по мнению болгар, купаются самовилы, что соответствует немецкому и малорусскому поверью, что тогда черт = громовник бьет свою жену = ведьму. Наравне с эльфами, лесными и водяными духами, самодивы признаются за падших светлых ангелов; низвергнутые с неба, они населили воды, а иные остались в воздухе и по ночам нарушают тишину своими чудными звуками, которые слышатся то как отдаленная музыка, то как девичьи песни, то как скрип бесчисленных колес. Самодивы поют и пляшут по лугам и оставляют на траве большие круги, состоящие из узкой, убитой их ногами дорожки. Если человек, заслыша их песню, осмелится приблизиться к самодивскому хороводу, они или убивают его, или навсегда лишают языка и памяти. На связь их с губительными болезнями указывает и то, что Моровая дева причисляется болгарами к самодивам и юдам-самовилам. В качестве облачных нимф они влияют на земное плодородие: когда нивы стоят еще зеленые, в них, по народному поверью, прячутся самодивы и орисницы; последние колосья, оставляемые на полях жнецами, называются божя брада и считаются достоянием самодив; кто поскупится и не оставит для них колосьев на своей полосе, у того вихри отнимут ноги[135]; когда приезжают на мельницу с зерновым хлебом, то часть смолотой из него муки бросают в воду самодивам, а муку, которая, подымаясь пылью, осаживается по стенам мельницы, называют «дяволски хлеб».

Самовилам приписывается запирание водных источников и похищение зрения. Вот свидетельство песни:

Отвечает Марку-королевичу Димна-гора: «Гай ты, Марко – добрый юнак! не кляни меня, а кляни старую самовилу,

Когда услыхал это Марко-королевич, спрашивает он своего доброго коня:

Конь несет его на вершину горы; витязь поражает самовилу, отмыкает семьдесят колодцев и открывает их водам свободный исход. Точно так же и сербские вилы дозволяли юнакам пить из своих заповедных источников и поить оттуда коней – не иначе как под условием тяжелой дани:

Основная мысль этих поэтических сказаний – та, что облачные духи, хранители дождевых источников, только тогда допускают пролиться на землю обильному дождю, когда заволокут небо тучами и потемнят его светозарные очи. Скандинавский миф говорит о глазе-солнце, отданном некогда в заклад Одином за глоток воды из Мимирова источника. Эти черты: задержание дождевых потоков и сокрытие небесного света = зрения принадлежат вилам наравне с драконами и придают им демоническое значение; отсюда объясняется и выражение болгарской песни: стара самовила[141]. Валахская сказка рассказывает о драконах, похитивших зрение у одной старушки; добрый молодец нанимается к ней пасти стадо; звуками музыки он побеждает драконов и возвращает старухе зрение, омывши ее глазные впадины в молочном пруде, т. е. дождевой водою. Богатырские кони (кони бога-громовника), напиваясь из вилиных источников, лишаются ног, т. е. пролитие дождя сопровождается падением молний, ибо удары этих последних фантазия древних поэтов сравнивала с ударами конских копыт. Еще яснее указывает на стихийное значение самовил другая болгарская песня: ехал молодец Иван Попов, заступила ему путь-дорогу самовила и хочет выпить его черные очи. Но богатырь не поддался, схватил ее за русую косу, вскинул на своего борзого коня и привез домой; здесь отобрал у нее правое крыло, запер его в ларец и сделал самовилу своей женою. Прошло три года, родила она сына; на крестинах стали просить самовилу, чтобы показала свое искусство в плясках – поиграла малу ‘оро самовилско. Отвечала самовила: «Нек’ ми пущит (Иван Попов) десно крило, тако ‘оро да поигра». Но только что получила она свое правое крыло, как тотчас же улетела. Закричала вслед ей свекровь:

кто будет лелеять ребенка? кто накормит его грудью?» И слышится ответ самовилы: «Как заплачет дитя “за цицане” – я воздою его частой росою, а заплачет “за леляне” – убаюкаю его тихим ветром!» Но если, с одной стороны, вилы, сгущая облака, могли омрачать очи, то с другой, проливая дожди, они прочищали небо от темных туч, выводили из-за них ясное солнце и давали миру свет = зрение. Отсюда возникло верование, что вилы знают источники, обладающие чудесною силою исцелять слепоту. Когда великан – дивский старейшина вынул у Joвaнa оба глаза, ему помогла вила; она быстро прилетела с горы, умыла его водою и сотворила ему очи. По хорутанскому преданию, два брата ослепили третьего, отвели его на высокую гору и там покинули. Несчастный не знал, что делать, но явились вилы и стали говорить промеж собой: «Da bi ov človek znai da bi si zorjinum rosum (росой, падающей на зоре) oči namazal, mam bi pregledal». Слепой омочил свои глаза росою – и тотчас же прозрел[142].

Летучие облака предки наши уподобляли птицам; под влиянием этого уподобления облачным девам приписана была способность превращаться в голубя, утку, гуся и всего чаще в лебедя. Собственно, на этих птицах фантазия остановилась потому, что голубь издревле посвящался громовнику, а гусь, утка и лебедь – птицы водяные; облачные же девы (как известно) признавались нимфами рек и источников и постоянно плавали и купались в их водах. Сверх того, на сближение облачной девы с лебедем наводил самый язык. Выше указано, что эльфы, русалки, вилы и полудницы как духи, вооруженные молниеносными стрелами, являющиеся весною под легкими покровами облаков, согретых и озаренных яркими лучами солнца, представлялись существами светлыми, блестящими, белыми: бjeлa вила, bila pani. Что же касается лебедя (серб. лабуд, чеш. labut’, пол. łabędź, łabęć), то он получил присвоенное ему имя по белоснежному цвету своего пера. Слово это роднится с др. – и сред. – нем. albiz, alpiz, elbez, англос. elfet, ylfet, сканд. âlft, âlpt – cygnus, лат. albus (сабин. alpus), alba = славян, лаба, лабе и первоначально означало «белую» птицу; чеш. lebediti se – ярко белеть. Немецкие alp, elp, älf образовались от того же корня[143]. Так возникли сказания о девах-лебедях, и тем легче было сочетать эти различные представления, что слово «лебедь» в народном говоре большею частию употребляется в женском роде; в нем. albiz, elbez род колеблется между мужским и женским, а в сканд. âlft осиливает последний.