Убей меня нежно - Александрова Наталья Николаевна - Страница 4

После обеда начальник вернулся из милиции. Подошел к Надеждиному столу, постоял, посмотрел на умиравшую от любопытства Полякову, пожал плечами и вышел.

Надежда выждала три минуты, взяла грязную посуду, оставшуюся после одиннадцатичасового чая, и тоже вышла. Начальник стоял в коридоре у стенда «Наши достижения» и внимательно читал прошлогоднюю статью о научной организации труда.

– Ну что, Сан Саныч? Как там дела?

– Да ничего пока. Следователь спокойный, не въедливый. Вопросы задавал чисто формальные.

– А насчет ссоры шестого числа?

– Я рассказал все, как было. Да, застал ее в кабинете, да, ругал, за дело. Я начальник, имею право.

Из двери выглянула Полякова, посмотрела подозрительно.

– Сан Саныч, возьмите мой телефон в журнале и, если будет необходимость, позвоните мне в выходные.

– А вы – мне.

Надо же, он, оказывается, улыбаться умеет!

Полякова заглянула в туалет, остановилась у раковины.

– Надь, ну что там в милиции?

– Понятия не имею!

– А что он сказал-то тебе?

– Сказал, что депремирует тебя на пятьдесят процентов за хамство начальнику!

В выходные начальник не позвонил, и Надежда решила не навязываться. В понедельник с утра она занялась лаборантскими делами: заполнила табель, требования на комплектующие, потом позвонили антеннщики насчет задания, потом – из первого отдела, потом – из расчетного, и к вечеру от этой беготни она совершенно ошалела, так что смогла заняться Марининым столом только во вторник.

Так, в этой половине все по работе: увольнительные, бланки на табель, папки, инвентаризация, ведомости; порядка, конечно, нет, но разобраться можно. А в этой – личные Маринины вещи: чашка, щипцы для завивки, туфли. Это все надо Оле отдать. Вот в ящике карандаши, ручки, зеркалец три штуки, пинцет, чтобы брови выщипывать, сережка серебряная, недорогая, одна почему-то. Потеряла где-то вторую.

Аскорбиновая кислота в таблетках – понятно, тошнило беднягу сильно на втором месяце. А вот – надо же! – туалетная вода для мужчин, французская, коробка не распечатана. В подарок, наверное, кому-то приготовила, но не отцу же! Тоже надо отдать, не выбрасывать же такую дорогую.

Книжки какие-то, учебник английского.

Надежда заглянула, нет ли штампа. Нет, не из нашей библиотеки, значит, надо отдать.

Вот в последнем ящике документы: профсоюзный билет, комсомольский, фотографий пачка, вот школьные еще – Надежда узнала Олю, вот летние на даче. Кто же тут Маринкин хахаль-то? Нет, не то все, ребята там все молодые, почти мальчишки, а Маринка искала себе кого пошикарней. Может, женатый кто у нее был? Да, вот еще записная книжка и ключ какой-то.

Надежда пролистала записную книжку.

Фамилии, еще в школе записанные детским почерком, – что тут найдешь? А ключ от дома, что ли? Вряд ли. Ключ обычный, от французского замка, кто же в наше время входную дверь на один французский замок запирает?

У них в лаборатории похожий замок, так, когда дверь случайно захлопнулась, Стас-механик этот замок простой шпилькой открыл.

Ненужный какой-то ключ. И надо кончать с этим барахлом, и так себя уже мародером чувствуешь. Надежда собрала вещи в пакет, документы завернула отдельно, все мелочи сунула в ящик с карандашами, рука не поднимается выбросить, потом, когда уж сорок дней пройдет.

Евгений Петрович Киселев заглянул в дверь:

– Можно?

Следователь поднял голову от бумаг:

– Я вас вызывал?

– Нет, но я узнать...

– А, Киселев, потерпевший. Что вы хотите?

– Узнать хочу, как дело двигается, когда вы мне скажете, кто дочку мою убил.

– Ну, гражданин Киселев, об убийстве и речи не было, думали самоубийство, да и то...

Следователь с сомнением покрутил головой.

– Так ведь начальник ее...

– Ну, что начальник, что начальник?

Допросил я его, ну отругал он ее утром!

Кстати, за дело, если не врет. – Следователь вздохнул. – Да если бы все, кого начальство ругает, с крыши бы сигали, у нас и народу бы никого не осталось, в транспорте бы свободней стало.

– Так ведь нет на свете дочки-то!!!

– Ты погоди, – следователь заглянул в дело, – ты погоди, Евгений Петрович.

Следователь был родом из-под Вышнего Волочка, и после первых двух фраз начинал называть собеседника на «ты». Разумеется, на вышестоящее начальство это не распространялось.

– Ты мне вот что скажи: установлено, что ушла она с работы не позже четырех, а врач сразу же определил, что смерть наступила от семи до одиннадцати. Где она три часа была и с кем?

– Не знаю.

– А не могла она, – следователь помялся, – ну предпраздничный день, компания веселая, выпили там, а потом она.., ну оступилась случайно и...

– Да не пила она по помойкам! Вам бы только дело закрыть!

– Спокойно, гражданин Киселев. От вскрытия ведь вы отказались? Вот ваша подпись.

– Этого вскрытия две недели ждать.

А хоронить когда?

– Значит, ничем помочь следствию вы не можете? Тогда идите, гражданин, и не мешайте работать. Когда будут новости, вам сообщат.

Евгений Петрович вышел на улицу, прошел немного под дождем.

– Сволочи! Сами нарочно со вскрытием тянут, чтобы родственники отказались, возиться не хотят.

Он вспомнил, что так и не сказал следователю о телефонном звонке и как его отфутболили в консультации. Он повернул назад.

– Ну погоди, гнида очкастая! Через прокурора с тобой разговаривать будем!

В среду Надежда позвонила Оле на работу и договорилась встретиться с ней на «Горьковекой» перед вечерними занятиями в ЛИТМО.

– Здравствуйте, Оля, простите, что отнимаю у вас время.

Худенькая, незаметная девочка, с Маринкой ничего общего, а вот, дружили с первого класса.

– Пойдемте в «Лотос», выпьем кофе.

Скажите, – начала Надежда, – вы часто с Мариной виделись?

– Последнее время реже, а в этом месяце совсем не встречались.

Так, значит, Марина не говорила ей ничего про беременность.

– А на похоронах это все одноклассники были?

– Да, ребята из школы.

«Воспитанная девочка, – подумала Надежда, – будь на ее месте Маринка, царствие ей небесное, давно бы меня подальше послала с моими расспросами».

Оля продолжала:

– Она в школе другая была, училась всегда хорошо, все ей легко давалось. А потом как-то изменилась, как-то захотела всего сразу. Мне говорила: будешь мучиться шесть лет, глаза портить, а кем потом станешь? У нас, говорит, таких идиотов полный институт: мужики железки паяют, бабы бумажки перекладывают. Ох, простите!

– Ничего, я понимаю. Наверно, не очень лестно она о нас о всех отзывалась.

Оля промолчала.

– А как же она собиралась свою жизнь устраивать? Учиться, я так понимаю, она не хотела. Может быть, она замуж собиралась?

Молодые люди за ней ухаживали?

– В школе за ней много бегали, а потом она всех отшила, сопляками называла. Она говорила, кто-то у нее на работе был. Там какие-то сложности, она говорила, если выгорит, она сразу жизнь свою устроит: и машина будет, и квартира, и деньги. Он и так ее на машине возил. Она говорила: лучше один раз рискнуть, все на карту поставить, чем всю жизнь, как ее родители, лямку тянуть, хотя родители ее очень любили и никогда ничего для нее не жалели.

– А она не могла немного преувеличивать, скажем так?

– Вообще-то, она прихвастнуть любила, но со мной нет. Я ей не соперница!

– Да вы умница, Оленька!

Оля опустила голову.

– Зачем она это сделала?

– Что, с седьмого этажа бросилась? Скажите, Оля, а вы сами-то в это верите?

– Но ведь говорили, что начальник ваш...

«Ну, Полякова, зараза, и тут успела!» – это про себя, а вслух Надежда ничего не сказала и стала прощаться.

А назавтра начальнику позвонили и срочно вызвали к следователю. К вечеру он на работу не вернулся. Дома Надежда ждала звонка, не дождалась, стирала, потом залезла под душ, и тут-то зазвонил телефон. «Не пойду», – сонно подумала она, блаженствуя под теплыми струями, но почему-то сама не поняла, как оказалась в коридоре у телефона.