Приорат Ностромо (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 42

Наташа вздохнула. Вот и сказочке конец… Страшной сказке со счастливым концом.

Скоро, очень скоро подвалит судно снабжения, и ими снова завертят дела. А пока…

А пока «Богатырь» всё еще далеко, и не глушит величавую тишину вечного наката, где шуметь позволено лишь волнам.

Четверг, 22 апреля. День

«Гамма»

Тихий океан, атолл Рароиа

Вайткус не спал часов с пяти утра. Возраст…

Лежишь, дремлешь, мысли перебираешь…

Губы его дрогнули, складываясь в улыбку.

Маруата… В переводе — «Тень облаков»…

Смуглая и миниатюрная, «гидесса» перекидывала копну черных волос на маленькую, но высокую грудь… Босые ножки уминали белейшие коралловые россыпи… Такой она ему и запомнилась.

Перистые листья пальм то целомудренно смахивали тени на юркую попку, то бесстыдно выставляли ее сверкать на солнце…

А рядышком, в двух шагах, блистала нереально голубая лагуна, и реял в лазурной выси фрегат, притворяясь огромной ласточкой…

Смешливая и озорная, в любви Маруата оставалась дикаркой, не знающей приличий, и не умеющей притворяться. Стоило ему потянуться к ней, как девушка ослепительно улыбнулась — и сбросила легкое платьице.

«Ты такой большой… — жарко лопотала вахине, уже дважды извалянная в песке. — Такой добрый… Я хочу любить тебя еще и еще, долго-долго…»

Смущенное бормотание любовника Маруата слушала, смутно улыбаясь.

«Старый я совсем… — выталкивал Арсений, впервые стыдясь своих лет. — Восемьдесят семь скоро…»

Девушка весело рассмеялась, встряхивая иссиня-черной гривой, шаловливо потерлась о Вайткуса грудями, и медленно, томно потянулась к его уху.

«Ты не старый, а большой… — шептала она, перебирая пальцами седые волосы. — И очень хороший…»

Маруата радостно взвизгнула, опрокинутая на спину, заерзала, подставляясь — ножки врозь, и вся навстречу! Выдержало сердце, сдюжил организм… Арсений Ромуальдович вздохнул.

Марта…

Забавно, но лишь вечером, когда «Сапсан» отплыл из ПМТО, его удивило сходство имен — супруги и «гидессы». Марту он забыть не сможет, а Маруату не хочет забывать…

С кряхтеньем сев, Вайткус оглядел тесную каютку. Узкая койка, откидной столик под круглым иллюминатором, коврик перед дверью. Одеваешься, когда — постоянно задеваешь гулкую алюминиевую переборку…

Натянув флотские шорты, обувшись, Ромуальдыч вышел в коридор, наполненный гулом и свистящим рокотом. Теплая вода, плескавшаяся в умывальнике, не бодрила, но как будто разгладила лицо, а чистое «вафельное» полотенце стерло сонливость.

Вернувшись в каюту, Вайткус накинул рубашку и выглянул в иллюминатор. Времени… Он посмотрел на серебряный «Ролекс». Ага… Второй час, как Володька перетащил их в гамма-пространство.

А вокруг — острова Туамоту. Детская мечта! А уж Рароиа…

Арсений нахмурился, и присел на скрипнувшую койку.

Марта…

Жена отошла зимой. Усохла за осень, а к декабрю слегла, и всё нашептывала ему, где похоронить, да где отпеть. Так и померла, не договорив. Выдохнула — и не стало Марты, одно лишь тщедушное тельце едва морщило накрахмаленную простыню, словно насмехаясь над былою красотой.

Маруата…

Как этой девчонке удалось растормошить его, избыть вялую горечь! Трижды заниматься любовью за каких-то полдня! В его-то годы…

«Я не старый, — вспомнил Арсений с нежной улыбкой, — я большой!»

— Внимание! — разнеслось по громкой связи. — По местам посадочного расписания! Дрон — к запуску!

Вайткус резко подался к иллюминатору — в нескольких кабельтовых, прямо по курсу, гнулись кокосовые пальмы. Рароиа…

* * *

«Сапсан» перелетел рифы с подветренной стороны, и мягко осел на воду лагуны. По инерции заехал днищем на скрипучий песок.

Пьянзин первым соскочил на берег, вторым был Вайткус.

Пышные кроны пальм смыкались, даруя зеленистую тень, отсвечивая круглыми боками зреющих кокосов.

Пышный кустарник осыпан белоснежными цветами, в благорастворении воздухов парили птички с перьями того же невинного цвета, что и лепестки…

А посреди тропического парадиза перекашивалась убогая хижина, крытая пальмовыми листьями. Перед нею, выстроившись в ряд, стояли трое робинзонов — грязных, заросших оборванцев.

Их трясло от волненья, а полубезумные глаза таращились синими и карими кругляшами.

— Хэллоу! Нас послали за вами, — официально улыбнулся Пьянзин, переходя на английский. — Кто из вас Майкл Дорси?

Из строя вышагнул тощий и сутулый доходяга, похожий на попа-расстригу.

— Кто вы? — хрипло и невнятно выговорил он.

— Не беспокойтесь, — зарокотал Вайткус. — Мы из вашей родной «Альфы»!

Робинзоны мигом оживились, улыбчиво разевая беззубые рты.

— Я Дорси! — сознался расстрига.

— Я Николс, — проскрипел его товарищ с неподвижным лицом и потухшим взглядом.

— Ван Хорн, — неуклюже поклонился самый косматый.

Арсений Ромуальдович внимательно осмотрелся.

— А где четвертый? Карлайл, кажется?

Дорси развел руками.

— Рон… Ушел от нас. Давно уже… Разругался со всеми, подрался — и ушел…

Лестер Николс передернулся.

— Рон не ушел, — вытолкнул он с натугой, мрачно глядя в сторону. — Он уплыл!

— Куда? — удивился Пьянзин.

— Да я-то откуда знаю? — ответил Николс с ноткой агрессии. — Уплыл… На яхте. Я сам видел… — помолчав, будто прислушиваясь к себе, он неохотно добавил: — Ровно три года назад… Я каждый день черточку ставлю… ножом на доске. Во-он там, на берегу, где риф. Доска тяжелая, будто каменная, ее бог знает когда штормом забросило… Вырежу семь черточек — и перечеркиваю. Неделя прошла… Насчитаю пятьдесят две недели — год минул… А в тот день… — Лес замер, невидяще глядя в пространство, и снова обмяк. — В тот самый день я плот смастерил. Буря прошла, и целую связку огромных пластмассовых поплавков закинула. Наверное, с какого-нибудь японского траулера сеть сорвало… А я на связку этих поплавков — настил, и сам сверху! Лагуна тут мелкая, вода спокойная… С самого утра плыл. А Рон на том конце атолла прижился, где раньше деревня стояла. Миль двадцать отсюда. Там его лачуга, и кострище… Только самого Карлайла я уже не застал. Зато видел яхту! Большая, такая… Она как раз пролив миновала, и ложилась на новый курс. К северу.

— И далеко была яхта? — недоверчиво нахмурился Дорси.

— Да где-то… За сотню ярдов от меня, — Николс равнодушно пожал костлявым плечом. — Называлась… «Дезирада», вроде.

— И ты не задержал ее⁈ Не просигналил⁈

— А зачем? — выговорил Николс с убийственным спокойствием. — Мне и здесь плохо…

— Всё с вами ясно… — забурчал Пьянзин, и вытянул руку в приглашающем жесте: — Прошу на борт!

Суббота, 24 апреля. День

Москва, площадь Дзержинского

Елена фон Ливен не слишком тряслась над своим статусом. И, когда освободился отдельный кабинет на цокольном этаже, рядом с «внутрянкой», она сразу заняла его.

Невозможно думать в общем помещении! Как сосредоточиться, если трое коллег всячески наводят суету? А тут…

Окна, правда, подвальные, да и те прикрыты щитами, зато тихо, как в пещере гималайского отшельника.

Первым делом, товарищ полковник затащила в кабинет пластиковую доску — из тех, что частенько мелькают в детективных сериалах, вроде «87-го участка», снятого Говорухиным по сценарию Эда Макбейна… Или Эвана Хантера? Ну, неважно.

Порывшись в папке, Елена прицепила на доску две фотографии — Гальцева, агента МИ-6 под оперативным псевдонимом «Кесарь», и Аркадия Панкова. Сняв колпачок с маркера, провела между снимками жирную линию.

— Связь между вами, голубчики, точно имеется… — хищно ворковала княгиня. — Знать бы, какая…

«Кесарь», вроде бы, раскололся на допросе. Он много и подробно говорил о вещах второстепенных, а то и вовсе третьего плана. Вся его болтовня проверена, вот только сей объемный ворох фактов здорово напоминает ту самую кучу опада, в которой легко спрятать важные листики…