Приорат Ностромо (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 38

— Помню! — фыркнул я. — Вой стоял, как вонь!

— Да-а… — зажмурился Борис Соломонович. — Впрочем, все тогдашние заголовки, вроде «Вторая культурная революция», отличались, на мой взгляд, излишней крикливостью. А самое интересное… — он стыдливо хихикнул. — До меня лишь годы спустя дошло, какую колоссальную работу провернул Юрий Владимирович. Мы становились свободней, не растеряв ни равенства, ни братства! Наши «звезды» стали чаще выезжать за границу… А сколько у нас новых авторов появилось, вокально-инструментальных ансамблей, художников? Но ведь Главлит никто и не думал закрывать! Любую книгу, песню, фильм или полотно обязательно пропустят через фильтры худсоветов. А как же! Свобода творчества допускает детскую порнографию или, там, половые извращения? Значит, надо отмыть эту свободу от грязи, выстирать и высушить! — помолчав, пожевав губами, он продолжил вполголоса: — Лет десять назад это началось… Да нет, раньше! Политика гласности! Никаких указов в «Правде» или в «Известиях» не печатали. Помню, нас тогда — редакторов, режиссеров и прочих худруков — собрали в Кремле, и Андропов негромко так, доходчиво внушал: «Творчество — это важнейший культурный ресурс, это бескровное оружие в борьбе с империализмом, и победы нужно одерживать „мягкой силой“!»

— Гласность… — хмыкнул я невесело. — Помню, как же. Газеты стали на диво интересными! Я тогда только «За рубежом» брал в киосках, да «Неделю». Ну, «Комсомолку» еще. А потом, смотрю, и «Труд» расхватывают, как горячие пирожки! И «Красную звезду»… Даже «Сельскую жизнь»!

— Да-да-да! — со смехом подхватил Каплан. — А я-то во всем этом варился, можно сказать! От нас как раз «Всеобщее Вещание» отпочковалось, на Шаболовку переехало… Ох, и суеты было… Им только года через два настоящую Шуховскую башню выстроили, в триста пятьдесят метров — в двадцатых-то, при Ленине, металла не хватило на полноценную вышку… «Шаболовцы» просто горели энтузиазмом! Да мы и сами тогда раскрутились. Раньше, знаете, я ходил на работу, а в те годы — бегал! Ах, какие мозговые штурмы мы затевали… Какие идеи воплощали… «Поле чудес»! «Последний герой»! «Орел и решка»! До сих пор жалею, что не успел зазвать «АББУ» — распалась группа… Зато как гремела «Куин» в Лужниках! Как выкладывался Фредди Меркьюри, хоть уже и болел тогда, исхудал весь… А во Дворце Съездов надрывался Майкл Джексон — он с Москвы, по-моему, и начал свое мировое турне… Как бишь его… «Дэнжурез Уорлд Тур»! И хоть кто-нибудь имел понятие, под каким строжайшим контролем всё происходило? Насколько въедливо, дотошно проверялись и перепроверялись сенсации в прессе? Помните, как в «Ленинском университете миллионов» грамотно препарировали «Архипелаг ГУЛАГ»? А как тонко высмеивали солженицынские перлы? И ведь никто не видел телевизионное закулисье изнутри, не ведал, чего нам стоило вернуть доверие зрителей! Но сейчас я доволен. Почти счастлив! Если бы еще о девчонках не тревожиться…

— Аналогично! — фыркнул я невесело.

— К погружению! — рявкнули динамики.

Заворчала могучая лебедка, натягивая тросы. «Пионер» чуть приподнялся над палубой, чиркая полозьями. Наташа с Инной истово замахали в обзорное окно, старательно лучась.

Прибежала Рита, бросив свой пост модератора, и замахала обеими руками, закричала:

— Пока, пока!

Экипаж батискафа ее не слышал, но понял — девичьи улыбки за иллюминаторами зацвели еще пуще. «Пионер» заскользил по слипу, и погрузился в холодное море. Волнение было несильным, но, стоило отцепиться стропам, батискаф закачало.

Тросы пошли вверх, качаясь вислыми маятниками, а глубоководный аппарат плавно скрылся под водой. Минуты не прошло, как розово-белая тень стала смутным пятном, постепенно растворяясь в биении волн.

Тот же день, чуть позже

Курильский желоб, борт батискафа «Пионер»

Наташа, не отрываясь, смотрела за борт. Чернила… Тушь…

Прожектора высвечивали воду, на диво прозрачную, но ничего, кроме планктонного «снега» да огромных креветок, не попадало в скрещенье лучей.

«Надо же…»

Каких-то полчаса назад Эдуард Второй бодро отрапортовал по ультразвуковой связи: «Готов к погружению. Отпускайте!», и вот уже… Талия бросила взгляд на глубиномер. Мерцавшие малиновые цифры складывались в «3810 м».

Батискаф скользил вниз, будто пикируя. Солнечный свет пропадал быстро. Серо-зеленые краски меркли на глазах, вода наливалась мраком бездны…

Смешно, конечно, говорить о бездонности, когда до этого самого дна считанные километры. Но хихикать можно наверху, на суше или на палубе, а здесь, в титановой скорлупе, поглощенной влажной тьмой, смеяться как-то не тянет…

Оттикала четверть часа. Коротко прошипел кислородный соленоид. Замигал зеленый огонечек, и громкоговоритель сказал «металлизированным» голосом:

— «Пионер», это суша. Проверка связи.

Пилот подтянул микрофон, и забубнил, шаря глазами по панели управления:

— Суша, это «Пионер». Глубина — четыре тысячи семьсот шестьдесят метров. Скорость погружения — один и восемь метра в секунду. Системы жизнеобеспечения работают штатно.

Сообщение пронизало воду со скоростью звука, и вот донесся отклик:

— Повторите.

Эдуард Второй дисциплинированно докладывает во второй раз, а Эдуард Первый осоловело пялится в переднее смотровое окно, за которым падает и падает белый планктонный «снег» — полное впечатление, что ночная метель утихает за ветровым стеклом такси…

— Левицкий! — грозно прошипела Наталья. — Слева!

«Режиссенто» сильно вздрогнул, и схватился за камеру — в окне по левому борту распускал щупальца кальмар, розовый, как поросенок. Головоногий опускался с той же скоростью, что и батискаф, будто утоляя любопытство — экая зверюга в наших краях!

Пилот оглянулся.

— Снял? Молодец. Даю вводную…

— Ой, — спохватилась Инна, — а давайте мы вас заснимем! И вводную — на камеру!

— Ну-у… — оробел Эдуард Второй.

— Левицкий!

Фиолетовый блик объектива отразился в зрачках глубоководника.

— Э-э… В общем… — промямлил пилот, но собрался, выдохнул и заговорил в обычной легкой манере: — Курс у нас простой — идем на дно! Только у нас не прогулочная экскурсия. Дело вот в чем… Все слышали про Марианскую впадину, а самое ее глубокое место названо «Бездной Челленджера» — со дна этой бездны до поверхности Тихого океана… Ну, если верить беспилотному подводному зонду «Кайко», смастерённому японцами… то он намерил десять километров девятьсот одиннадцать метров. Почему я так подробно всё рассказываю? А потому что наш, советский беспилотник «Витязь-Д» спускался в Курильский желоб на еще большую глубину — одиннадцать тысяч сто сорок метров! В «Бездну Тускароры»… Вот туда-то мы и направляемся, к самой глубокой точке поверхности Земли. Ученые-океанологи предполагают, что «Бездна Тускароры» образовалась пятого ноября тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Тогда на дне Курильской впадины вдруг углубился разлом, вызвав сильнейшее цунами, смывшее Северо-Курильск… Ужас, что творилось! К-хм… Но нам опасаться нечего, батискаф способен «нырять» и на двенадцать километров! Так что…

— «Пионер», это суша, — молвил звучатель. — Проверка связи.

— Суша, это «Пионер», — мужественным голосом ответил Эдуард Второй. — Глубина — семь тысяч семьдесят метров, скорость погружения — один и четыре метра в секунду. Температура за бортом — плюс два градуса. Все системы работают нормально.

— Повторите, — невозмутимо передала «суша».

Талия закусила губку, чтобы не выдать улыбку. А батискаф по-прежнему скользил вниз с сильным дифферентом на нос, как на салазках с горы…

* * *

— Глубина десять тысяч восемьсот пятьдесят метров. Скорость погружения — ноль двадцать шесть метров в секунду. Температура за бортом — плюс двадцать семь…

«Пионер» опускался в манере падающего листа, медленно и плавно. Хотя восходящие течения ощутимо покачивали батискаф.