Соль под кожей. Том второй (СИ) - Субботина Айя - Страница 8

Еще у нее для угощений всякие разные деликатесы — хамон, прошутто, ветчина двух сортов, салями из оленины, сыры. Все это красиво выложено на доску и разбавлено крекерами, сухофруктами и орехами. Если бы я была не в курсе, кто она теперь, то Марина буквально не оставила мне выбора кроме как подумать, что она — умница с кухни дорогого ресторана.

Я тянусь за ломтиком «стружки» Tête de Moine, кладу его на язык и жмурюсь от вкусовых ощущений.

— Боже… — слышу неловко спрятанное удивление и когда смотрю на Марину, она выглядит явно очень удивленное. — Тебе это… правда нравится?

— В смысле — сыр, который на вкус как амброзия? — не могу не поддернуть и заедаю вкус кусочком соленого крекера, чтобы тут же отправить в рот еще один ломтик.

Кстати, у Марины он очень качественной — правильной однородной кремовой текстуры, достаточно сливочный и мягкий, но раскрывается легкой горчинкой. Довольно редкое явление, потому что желающий подделать знаменитый вкус далеко не дешевого лакомства, явно больше, чем тех, кто готов его пробовать за полную стоимость.

— Он на вкус как грязные мужские носки, — кривится Марина. И тут же виновато морщится, потому что третий ломтик я раздумываю класть в рот. — Прости, прости! Но просто… ох, как это вообще можно есть?

— Ну, знаешь… — Я все-таки съедаю и третий ломтик, на этот раз разбавляя вкус парой фисташек. То, что нужно. — Говорят, если положить что-то в рот и немного поработать челюстями, то можно съесть даже тушу слона. А еще, я слышала, есть такая старая народная традиция — не держать в холодильнике то, что не собираешься есть.

Марина смеется, потом с опаской берет один из кусочков, разламывает его на две части и пытается прожевать. Но потом быстро срывается с места, выплевывает все в мусорное ведро и запивает вином. Вид у нее при этом такой, будто она пыталась проглотить что-то противоестественное.

— Нет, это явно за гранью возможностей моих вкусовых рецепторов.

— Ну, просто не бери в следующий раз — говорят, помогает.

Я не говорю ничего обидного, но Марина внезапно как будто сдувается и от ее настроения, и так довольно подпорченного, не остается и следа. Она достает из ящика другую бутылку вина — какого-то красного, точно с градусом, наливает его в простой стакан и сразу выпивает треть. Легко, не морщась, как виноградный сок.

— Его очень любит отец Стати. — На ее лице появляется рассеянная улыбка.

Черт.

Я надеялась, хоть это и было слегка наивно, что мы не станем заходить на территорию обсуждения ее личной жизни. Что мы просто поболтаем о разном, посмеемся над сыром, она перестанет страдать и я, с чувством выполненного долга, смогу поехать домой.

«А может хватит прикидываться одуванчиком и признаешь, наконец, что ты приехала к ней чтобы разнюхать, что между ними вообще происходит?» — лезет со своей неприятной правдой мой едкий внутренний голос.

Но ведь в самом деле — почему она не называет Вадима мужем или хотя бы своим мужиком? Да она даже имя его ни разу не произнесла.

— А где твоя дочь? — из последних силы пытаюсь перевести разговор в безопасное русло.

Я могу справиться с чувствами.

Я могу отрезать любопытство и запретить себе думать о том, что Марина и Вадим иногда трахаются вот в этой квартире. Возможно, даже вот на этом столе.

Машинально отодвигаюсь до самой спинки диванчика, и тоже жадно пью колючее от обилия пузырьков игристое.

— Она сегодня с папой — по вторникам и четвергам он возит ее на конюшню и катает на пони.

— Ничего себе.

— Не смотри так на меня — это была не моя идея. — Марина как будто отмахивается, но на самом деле ей, как любой матери, приятно, что отец ребенка принимает такое живое участие в сего жизни и воспитании. — Он обожает лошадей, держит парочку каких-то породистых жеребцов и считает, что когда-то дочь обязательно сознательно разделит его увлечение.

— Недешевое хобби, — говорю как будто себе под нос, но Марина, конечно, все прекрасно слышит.

— А кто-то собирает раритетные машины и часы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Значит, чутье на счет Вадима подвело меня как минимум дважды. Сначала, когда я приняла его за вариант, с которым не будет проблем, а потом — когда решила, что он просто мужик из офиса.

— Ну, значит… — Я поднимаю бокал, в который Марина тут же доливает еще немного. — За мужчин, которые созрели не просто заделать ребенка, но и заниматься его воспитанием!

Какое-то время мы просто болтаем о разном, хотя «болтаем» — не совсем верное слово для практически полного монолога Марины. Но мне действительно интересно ее слушать. А еще это безопасно для меня — когда один человек так увлечен пересказом своих мытарств на тернистом пути к славе, он не особо интересуется жизнью другого. От меня требуется только иногда поддакивать, вставлять уместные по градусу беседы фразочки и шутки, и выражать сочувствие, восхищение или удивление.

В конец концов, мы с ней обе — сломанные хорошие девочки, с той лишь разницей, что она не носит за плечами кости прошлого, которые никак не может похоронить. Ну или Марина так же ревностно бережет свои тайны, как и я.

— И потом он говорит: «Мадам Рогожкина, я вынужден признать, что этот blanquette de veau…

Ее рассказ перебивает телефонный звонок. Марина сразу схватывается, на ее лице появляется теплая улыбка, стоит ей бросить взгляд на экран.

Это Вадим.

Догадаться вообще не сложно, потому что только мужчины, в которых мы без памяти влюблены, способны вызывать у нас кучу эмоций одним лишь звонком. А то, что Марина влюблена в него — не требующая доказательств аксиома. У меня было ровно такое же выражение лица каждый раз, когда Сергей писал мне после долгого перерыва.

— Папа Стаси? — Зачем я спрашиваю если и так все понятно?

— Да, — шепчет она и начинает разговор.

Я снова отодвигаюсь подальше, чтобы на меня не дай бог не упала даже тень их милой болтовни. Достаю телефон и делаю вид, что у меня там что-то гораздо более интересное. Жаль, что заткнуть уши наушниками будет уж слишком грубо, хотя лично я была бы не против. По обрывкам фраз их разговора, понятно, что Вадим уже где-то на полпути к дому. На часах уже половина десятого. Значит, он останется с ночевкой. Что в целом логично — они ведь не могли сделать дочь просто обмениваясь рукопожатиями.

«Они трахаются, — зудит моя внутренняя стерва, — потому что ни одна женщина не сможет просто так лежать в постели с таким мужиком. Ты вот даже до постели не дотерпела».

Вадим не должен застать меня здесь. Вот черт.

Я так резко срываюсь с места, что Марина удивленно округляет глаза. Говорит в телефон, что ждет и сварит ему чай, как он любит, и заканчивает разговор.

— Что-то случилось? Я думала…

Я показываю на часы, и Марина понимающе кивает.

Проводит меня до двери, протягивает куртку.

— Помнишь, как я осталась у тебя ночевать и как мне потом влетело от матери? — вспоминает она. — Мне тогда было так ужасно стыдно перед твоей мамой.

Я прекрасно помню, потому что это случилось на следующий день, после моего двадцатилетия, и все подруги (тогда их еще было много) остались у меня с ночёвкой, и мои родители отдали нам на растерзание весь второй этаж. А на утро явилась мама Марины, устроила скандал, угрожала полицией и наговорила столько гадостей, что даже моя максимально спокойная мама под конец вышла из себя. После этого отец категорически запретил нам общаться. Но мы, конечно, потихоньку продолжили дружить дальше.

— Может, как-нибудь повторим? — предлагает она, пока я очень быстро одеваюсь и, плюнув, не трачу время на зашноровывание ботинок.

— Скандал и угрозы устроить шмон?

— Мммм… не обязательно повторять дословно.

— Я подумаю, но это точно не в ближайшие недели.

И пока Марина не придумала еще одну тему, чтобы меня задержать, чмокаю ее в щеку.

Выхожу на площадку, но характерный скрежет лифта заставляет свернуть в сторону лестницы. Совсем не обязательно это Вадим — вряд ли бы он успел подъехать так быстро, но мне не по себе от одной мысли, что мы можем вот так запросто столкнуться втроем в таком маленьком пространстве. Точнее, вчетвером, он ведь с дочкой.