Соль под кожей. Том второй (СИ) - Субботина Айя - Страница 50

Утром я приехала в офис, мягко говоря, на стрёме, надеясь выяснить хоть что-нибудь, но и там до конца рабочего дня царила тишь да гладь. На всякий случай, даже пересмотрела криминальную хронику — ну мало ли, зная, как Завольский-старший мгновенно выходит из себя, я уже ничему бы не удивилась. Но и там не было никаких новостей о свежих трупах или о страшном убийстве (двойном или даже тройном) в доме известного банкира.

Под конец дня эта странная тишина стала настолько гнетущей, что я вне очереди побежала таскать железо, чтобы хоть немного привести в порядок голову.

И вот — гром все-таки грянул.

По дороге в «Стрелецкий» пишу Данте, что к чему и в шутку прошу считать это сообщение моей прощальной запиской.

На этот раз он отвечает почти мгновенно.

Данте: Что случилось? Где ты?

Я отправляю смайлик и сворачиваю к «Стрелецкому», около которого в глаза сразу бросается здоровенный «сарай на колесах» Завольского-старшего. Рядом охрана. Даже если бы я вдруг передумала и решила свалить — они уже заметили мою машину и один из них двинул навстречу.

— Валерия Дмитриевна, — он сторожит меня около двери, а второй становится за спину, едва я выхожу из машины. — Юрий Степанович ждет.

Странно, но несмотря на все очевидные странности, я меня нет того очевидного неприятного предчувствия, которое возникало и в менее опасных ситуациях. Может, я просто потеряла нюх? Данте предупреждал, что со временем, когда все будет удаваться с первого раза, чуйка охотника может начать сбоить. Поэтому так важно держать все под контролем.

Но что я, блин, могу сделать в этой ситуации? Бросаться на охрану Завольского как бешеный бультерьер?

Меня проводят в приватный маленький зал, где любит сидеть Завольский-старший, но сегодня нет ни накрытого стола, ни фруктов. Только наполовину пустая бутылка коньяка и стакан в его жирных пальцах, уже тоже почти пустой. Дверь за мной закрывается, и первую секунду, пока мы со старым боровом остаемся наедине, мне хочется подергать ручку чтобы убедиться, что у меня есть хотя бы один путь к отступлению. Хотя, охрана наверняка караулит меня за порогом.

Завольский смотрит на меня припухшими, красными как у бешенного хряка глазами. Смотрит испытывающе долго, как будто испытывает меня на прочность. Или просто дает повод первой открыть рот, чтобы потом обрушить поток матов. И вообще не важно, что и как я скажу, главное, будет прецедент — я посмела заговорить без разрешения.

— Где Андрей? — спрашиваю я, рассудив, что даже если за это мне немедленно прилетит, по крайней мере старый боров оценит, что в такой ситуации я в первую очередь подумала о его сыне, а не о спасении собственной шкуры. — Он не вернулся ночевать.

— Даю тебе последний шанс, девочка, — говорит Завольский, не спуская с меня какого-то лихорадочного взгляда. — Что еще ты знаешь о сговоре Андрея и моей суки бывшей?

Твою мать.

Я знала, что Андрей не промолчит. Я ведь задницей это чувствовала, но все равно позволила ему поехать к отцу. Сама взашей вытолкала. Хотя, если совсем уж честно, у меня просто не осталось выбора. Старый боров ясно дал понять, что давно раскусил нашу с Андреем игру в прятки, и если он продолжит прятаться дальше — он все равно достанет сына, но сделает это без реверансов. Я просто надеялась, что Андрей хотя бы не так быстро расколется.

— Я нашла у него запасной телефон, — говорю я, решив, что лучше всего говорить правду, раз уж меня все равно приперли к стенке. Что еще наболтал Андрей — неизвестно, так что лучше исходить из того, что он не выдержал папашиного давления и сдал с потрохами все и всех. Правда, на всякий случай, кое-что придержу за зубами. — Там была переписка с матерью. Они говорили о каких-то документах, которые Андрей обещал показать.

— Только говорили?

— Я видела, что он переслал ей что-то.

— И ты даже не сунула в них свой любопытный нос?

Я мысленно делаю глубокий вдох, прекрасно понимая, что сама же себя загнала в угол. А старый боров в том состоянии, когда ему критично необходим козел отпущения. Кажется, он назначил меня на эту роль.

— Сунула. Я видела, что он передал ей бумаги по фонду.

Завольский-старший с грохотом ставит стакан на стол, небрежно, разливая вокруг, наполняет до краев и сует мне жестом, в котором читается безоговорочное и категоричное: «Пей!»

Беру.

Делаю глоток. Крепкий алкоголь с непривычки так сильно обжигает горло, что его тут же хочется выхаркать из горла. Но я все равно продолжаю вливать его в себя, глоток за глотком. До тех пор, пока от всей порции не остается только маленькая лужица на само донышке. И точно так же громко возвращаю стакан обратно на стол.

Старый боров громко крякает, грузно опускается на стул и, подумав, милостиво разрешает сесть мне. Я украдкой вытираю набежавшие в уголки глаз слезы, потому что никогда в своей жизни не пила столько алкоголя за раз, и будет просто чудо, если мое сознание останется трезвым еще хотя бы минут десять.

— Ну и почему ты ничего не рассказала мне?

Завольский брезгливо отталкивает стакан к краю и когда тот с грохотом разбивается в дребезги, официантка тут же приносит новый, выметая осколки со скоростью звука. Видимо здесь к такому уже привыкли.

Но важен даже не этот акт показательной безнаказанности, которым старый шакал тычет мне в лицо: «Я могу точно так же проломить тебе башку, и вся здешняя братия поможет мне закапывать твой труп». Он так же дает мне время придумать себе оправдание. Как будто нарочно к этому подталкивает. Зачем? Потому что правда будет обозначать, что во всем его окружении я была единственной, кто подумал о семье?

— Я знала, что тогда пострадает Андрей, — говорю то, что в этой ситуации кажется наиболее правильным. — Хотела дать ему возможность выйти из-под удара.

— Чтобы они вдвоем с мамашей меня наебали? — как-то почти беззаботно хмыкает Завольский.

— Если честно, я надеялась что-то придумать, чтобы нейтрализовать Марию Юлиановну. Не думала, что она будет действовать так быстро. Она же знала, что подставит Андрея. Я просто хотела, чтобы вся эта ситуация… не знаю… вы же и так на ножах с Андреем. — Я корчу разочарование человека, которому до покорения Эвереста не хватило одного, последнего шага. — Я попыталась дать вам подсказку, что мать его шантажирует, но…

— Мать? — Завольский старается скрыть удивление, но я успеваю заметить, как жиденькие брови на секунду подскакивают к его лбу. Ему нужно приложить усилия, чтобы вернуть их на место. — Ты думала, что это моя старая корова…?

Он осекается, закрывает рот и снова пьет.

А я мысленно ставлю себе «плюсик» за первый маленький триумф.

Пусть старый боров думает, что я была уверена, что за шантажистом стоит его бывшая.

— Я предположила, что это она, — пожимаю плечами, как будто эта аксиома не требует доказательств. — Она шантажировала Андрея и ему пришлось сделать, как она хочет. Вы же знаете, как Мария Юлиановна умеет на него влиять. Андрей никогда не сделал бы то, что сделал, просто так. Он всегда очень боялся вас разочаровать.

Завольский громко матерится, пьет, снова матерится.

А я мысленно замираю, надеясь, что хотя бы отчасти отвела от себя подозрение.

— А твой отец? — неожиданно, как гром среди ясного неба, звучит вопрос Завольского.

Мои внутренности холодеют, моментально сворачивают в обледенелый комок, тяжесть которого намертво приколачивает меня к стулу.

Почему он спросил об отце? В моей «легенде» моих родителей нет уже несколько лет, и они были простыми людьми, которые учили меня всего добиваться собственным умом.

— Что на моем месте сделал бы твой отец? — расшифровывает свой вопрос старый боров и я мысленно с облегчением выдыхаю, но все равно не даю себе расслабиться. — Что сделал бы, если бы его предала собственная дочь?

— Мой отец был совсем другим человеком, — пожимаю плечами. Это правда, поэтому говорить ее легко. — А я была просто… обычным ребенком, наверное, не лучше и не хуже остальных. Меня даже за плохие оценки в школе никогда не ругали. Только мама иногда смотрела… немного укоризненно.