Роман - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 91

Татьяна водрузила померанцевый венок на голову Куницына. Толпа закричала и захлопала сильней. Куницын степенно поклонился.

– А теперь, чтоб поставить точку… – Антон Петрович подхватил с травы биту, размахнулся и метнул её в один из стоящих на лугу фонарей. – Гоп!

Фонарь с треском разлетелся.

Тётушка и стоящие рядом с нею попадья и Красновская ахнули, крестьянская толпа же восторженно закричала.

– Вот так! – заключил дядюшка. – Finita! А теперь – шампанского! Нам – шампанского, мужикам и бабам – водки!

– Ура-а-а! – кричала толпа.

Парни в кумачовых рубахах принесли шампанского, захлопали пробки, и вскоре гости вновь, в который раз пили за здравие новобрачных.

Аким, прикативший из подвала бочонок с водкой, потчевал обступивших его крестьян.

– Итак, друзья, хочу предложить всем новую игру! – начал Антон Петрович, беря новобрачных под руки.

– Никаких игр! – возмутилась тётушка. – Антоша, побойся Бога! Ты их совсем замучил, ты забываешься! Посмотри на Татьяну Александровну, она устала от твоих игр! Знаешь ли ты, что теперь третий час ночи?

– Третий час?! – вытаращил глаза дядюшка.

– Третий час? – удивился пошатывающийся Красновский.

– Быть не может! – удивлялись гости.

– Может, может… – бормотал полулежащий на траве Клюгин. – В этой дыре всё может быть…

– Позвольте, позвольте… – Антон Петрович полез в жилетку за часами. – Господи… и впрямь – два часа двадцать три минуты…

– Как быстро! – произнесла Татьяна, не отпуская руки Романа.

Роман смотрел на неё. Время для него давно уж перестало существовать.

– Убедился? – Заглянув в часы, тётушка зябко повела плечами. – Прохладно… Все устали, молодым пора уединиться, а ты – очередную игру затеваешь.

– М-да… – качал головой дядюшка.

– Лидия Константиновна, кто вам говорит, что мы устали? – начал Красновский, но Надежда Георгиевна цепко взяла его под руку:

– Я, я говорю, что ты устал. Очень устал.

Пётр Игнатьевич беспомощно улыбнулся, разведя руками.

– Да, вот как времечко-то летит! – теребил бороду отец Агафон. – Как птичка Божья. Фьють – и ноченька на дворе. Фьють – ан опять солнышко поднялось… так и живём.

– Не знаю, я был уверен, что все чувствуют время, – рассуждал Рукавитинов. – Это так просто – достал часы и посмотрел…

– Николай Иванович, а вы, когда женились, – тоже на часы смотрели? – спросила тётушка.

– Я? Ну… – улыбаясь, замялся Рукавитинов.

– Да. Жаль, жаль, но придётся подчиниться, – пробормотал Антон Петрович и движением пальца подозвал двух “кумачовых” парней. – Вот что, братцы, принесите-ка сюда во-о-он тот стол.

Парни побежали исполнять и через минуту в окружении притихшей толпы помогали Антону Петровичу взбираться на принесённый стол.

Утвердившись на столе, Антон Петрович потребовал себе бокал с шампанским и настоял, чтобы все так же наполнили бокалы и стаканы.

Когда просьба его была исполнена, он заговорил:

– Братья славяне! Грустно, беспримерно грустно сознавать, что чудесный день сей миновал, как минуют тысячи, миллионы других дней нашей земной жизни. Всё, всё проходит, сказал иудей Соломон. Но – не проходят вера, надежда, любовь, добавим мы, русские христиане. Не проходят и не пройдут они вовек, ибо они не камни, не песок, не плоть человеческая. Из поколения в поколение передаются они, нетленные и вечные, и благодаря этой нетленности мы знаем их и храним. Хоть и грустно, что солнце этого дня давно закатилось и через каких-то два-три часа ознаменует своим появлением другой, новый день, но зато как радостно, что день минувший положил отсчёт нового времени для двух любящих сердец и для всех нас. Вот я сказал про эту радость, и… о чудо: я и забыл, что грустил минуту назад о дне минувшем! Новое время, новая жизнь дали нам радость сию, а посему нет и не может быть места грусти в наших сердцах – радость и только радость, дорогие мои соплеменники. Пусть вечно длится для нас эта радость, пусть будет вечной эта свадьба, это веселье! И пока я жив, клянусь Богом, друзья мои, я сделаю это! Завтра, или, точнее, сегодня, продолжим мы наш праздник, непременно продолжим! А посему, селяне, поклонитесь новобрачным и с молитвою, я повторяю – с молитвою! – ступайте по домам, спите, набирайтесь сил, чтобы к обеду снова быть здесь и возрадоваться, так сказать, с новой силой. Да. Но с одним условием отпущу я вас, с одной просьбой – не запирайте нынче двери, оставьте их открытыми, как делали это некогда наши прапрадеды, дабы светлый дух праздника мог беспрепятственно войти в любой дом и осчастливить хозяев своим присутствием. Поистине счастье и достаток не уйдут из этого дома вовек, так что не запирайтесь, люди русские! И не торопитесь встать пораньше, как привыкли вы, выспитесь вволю, наберитесь сил, а к трём часам пожалуйте к нам, все, все, непременно все! С новой силой будем мы пить и есть во славу нового времени – времени любви! Поднимем же последний бокал ушедшего дня за день грядущий! Виват!

– Ура-а-а! – закричали мужики, поднимая стаканы с водкой.

Все выпили.

Роман с Татьяной пригубили игристое вино и посмотрели в глаза друг друга.

– Неужели нас оставят одних? – спросила Татьяна.

Вместо ответа он поцеловал её пальцы.

– Мне не верится, что весь этот народ уйдёт и будет тишина… – продолжала она.

– Я люблю тебя, – шептал Роман её пальцам.

– Да и как-то жалко, что они уйдут… они такие хорошие…

– Я люблю тебя.

– Милый… – Она провела рукой по его светлым мягким волосам. – Я так люблю тебя, что боюсь чего-то.

– Ты боишься? Чего же?

– Это трудно понять тебе… вот сейчас боюсь поставить этот бокал на поднос. А вдруг это разрушит нашу любовь?

Роман осторожно взял у неё бокал и поставил вместе со своим на поднос, который неподвижно держал “кумачовый” парень.

Татьяна смущённо улыбнулась и опустила голову.

– Я кажусь тебе глупой? – тихо спросила она.

– Я обожаю тебя, – сказал он и, осторожно взяв её за плечи, поцеловал прелестное опущенное лицо.

Вокруг же всё было в движении: крестьяне, выпившие по совету Красновского ещё “на посошок, чтоб дойти вернее”, кланялись новобрачным и отходили, направляясь к дороге, Антон Петрович громко упрашивал тётушку “спеть из «Нормы»”, Рукавитинов, отец Агафон и сидящий на траве Клюгин о чём-то спорили, Красновская что-то оживлённо пересказывала попадье, “кумачовые” парни мелькали среди гостей.

Тётушка, решительно отказавшись от “Нормы”, подошла к новобрачным.

– Ну вот, дети мои. Танечка, ты бледна, ты много вынесла сегодня, ангел мой… – Тётушка поцеловала её. – Ты прекрасная, красивая, я так рада за тебя и за Рому! Я так волновалась, наверно, не меньше твоего. Ромушка! – Она поцеловала Романа. – Счастье твоё вижу глазами покойных родителей твоих и радуюсь ещё больше. Милые, милые дети мои! – Она взяла их за руки. – Пойдёмте, я провожу вас в ваши покои.

– Как?! Они покидают нас? – воскликнул Антон Петрович, заметив движение тётушки.

– Да, да, друзья! – решительно сказала тётушка, держа новобрачных за руки. – Молодые давно уже хотят уединиться, мы утомили их своим стариковским весельем!

– Ну что вы, тётушка. – Роман поцеловал её руку. – Нам так хорошо с вами, но просто…

– Просто мы вам немножечко надоели! – вставил Антон Петрович, и все засмеялись. Роман и Татьяна переглянулись и заулыбались.

– Милые юные создания! – подошёл к ним дядюшка. – Мы вас прекрасно понимаем. Окажись мы с Лидочкой на вашем месте, то сбежали бы гораздо раньше! Вы оказались терпеливей, за что от всей нашей изъеденной молью и посыпанной перхотью стариковской камарильи низкий вам поклон!

Он поклонился.

Гости обступили молодых, а удаляющиеся с песней крестьяне махали платками, шапками и выкрикивали слова благодарности и прощания.

– Счастья вам, дорогие мои, – поцеловал молодых Куницын.

– Здоровьица, здоровьица, милуй вас Господи! – обнимал их отец Агафон.

– Деточек, деточек малых! – шептала, целуя их, попадья.