Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Дашко Дмитрий - Страница 46

— Вы правы, — соглашается Гиляровский.

Он же помогает мне раздобыть комплект гражданской одежды, включая нательное бельё. Правда, брюки сильно на вырост, а тёмный пиджачок почему-то узок в плечах, но после ряда хитрых манипуляций я начинаю походить на обычного мастерового.

В качестве обуви сапоги (само собой, не офицерские), а надвинутый по самые уши картуз меняет мою внешность до неузнаваемости.

— Хорош! — смеётся Гиляровский, когда я предстаю перед ним во всей красе.

Соня, которую тоже пришлось посвятить в наш секрет, одобрительно улыбается.

— Тебе, Николя, это даже в какой-то степени идёт.

— Молодцу всё к лицу, — хмыкаю я.

Снаружи слышится подозрительный шум. На «часах» у входа стоит верный Кузьма. Никого постороннего, включая хоть самого генерала Куропаткина, без моего приказа он сюда не впустит.

На всякий пожарный прячусь, но тревога оказывается напрасной — пришёл с докладом Павел Петрович Скоропадский.

— Как было приказано: отправил вольноопределяющегося Всяких в Ляоян с поручением.

— Отлично. Как он среагировал?

— Обрадовался.

Ну, то, что обрадовался — это ещё ничего не говорит. Для нормального военного поездка в тыловой город сродни увольнению.

— Он попросил разрешения вернуться на следующие сутки, — добавляет Скоропадский.

А вот это уже действительно интересно.

— И? — многозначительно спрашиваю я.

— Я разрешил.

— Надеюсь, не стал выпытывать подробности, зачем ему это нужно?

— Обижаете, — подкручивает кончик щеголеватого уса Скоропадский. — Если бы не стал уточнять, он бы точно заподозрил. А так ему пришлось постараться. Еле-еле меня уговорил.

— Что он тебе пообещал? — интересуюсь я, понимая, что одними словами вольнопер не отделался.

Скоропадский не разочаровывает:

— Бутылку хорошего коньяка по возвращению. Как думаешь, не обманет?

Ага. Кажется, мы на верном пути. Вольноопределяющемуся очень нужно в город. Даже очень-очень.

— Пусть только попробует обмануть! Коньяк — это не шутки!

От части в Ляоян ведёт одна дорога, поэтому я выезжаю за час до отправления Всяких. Если быть точнее, выезжаем трое: я, Гиляровский и Павел.

В укромном месте снимаю с себя мундир, отдаю Скоропадскому, чтобы отвёз в часть, и переодеваюсь в штатское.

Пожимаю Павлу руку.

— Удачи, Николя! — говорит он.

— Удачи всем нам! — поправляю я.

— Конечно!

Вряд ли связной эсеров живёт по пути в Ляоян, так что вольноопределяющегося мы с Гиляровским ждём у городских ворот. Так надёжней.

То и дело мимо проезжают тяжелогружённые подводы, шастают вездесущие китайцы. Пару раз устало протопали небольшие отряды пехоты.

— Что-то задерживается господин вольноопределяющийся, — недовольно качает головой Гиляровский. — Непорядок.

— Появится, — успокаиваю я. — Мы не могли его упустить. А он не может не выполнить поручение. Пал Петрович тогда с него голову снимет.

— Он такой. Он может, — усмехается журналист.

Чтобы время летело быстрее, он рассказывает, как двадцать лет назад проник в закрытый от посторонних район железнодорожной катастрофы между Тулой и Орлом. Тогда мощный ливень размыл насыпь под путями, полотно буквально повисло в воздухе и разорвалось прямо под составом.

В итоге погибло больше сорока человек, включая и племянника самого Ивана Тургенева.

Власти пытались всячески замолчать трагедию, но Гиляровский сумел скрытно проскочить через оцепление и две недели сообщал читателям газеты «Московский листок» как ведутся спасательные работы.

— Громкая была история, — вздыхает он. — Больше всего погибших жалко. Сразу семь вагонов ухнуло в пустоту, а потом их ещё и засосало в жидкую грязь. Кто не сразу погиб, задохнулся в тине… До сих пор вспоминаю… и каждый раз становится не по себе.

Он затягивается папиросой, выпускает изо рта колечко сизого дыма и бросает окурок под ноги, чтобы затоптать башмаком.

— Осторожно, Владимир Алексеевич, — тихо произношу я.

— Что? Всяких появился?

— Явился — не запылился. Я ж говорил: никуда он от нас не денется. Теперь главное не упустить его из виду и следовать за ним. С богом, Владимир Алексеевич!

— С богом.

Дождавшись, когда всадник, в котором было легко узнать вольноопределяющегося, въедет через ворота, мы снова сели на лошадей и отправились за ним.

Ляоян — не Питер и не Москва, мелкий китайский городишко, но народа на центральной и, по сути, единственной улице — хоть пруд пруди.

Это одновременно и помогает, и мешает. Помогает тем, что так легче затеряться среди толпы, а мешает… этим же самым. В любую секунду можно зевнуть и упустить «объект». Всё-таки ни я, ни Гиляровский, профессиональными топтунами не являемся, а ведь слежка — это целое искусство.

На наше счастье, Всяких не подозревает, что ему сели на хвост, даже не проверяется — видать, плохо учил азы конспирации на своих эсеровских курсах. А, может, просто расслабился.

Такое бывает с бойцами в глубоком тылу, когда тебя убаюкивает ложное чувство безопасности.

Внезапно сразу перед нами умудряются сцепиться сразу две арбы. Погонщики — тощие, настолько, что от них даже не падает тень, в истлевших рубахах и драных штанах, яростно кричат друг на дружку, ещё сильнее ухудшая ситуацию.

Несколько мгновений, и на улице уже затор, а мы с тоской наблюдаем за удаляющейся спиной вольноопределяющегося.

Когда ценой огромных усилий удаётся объехать эту кучу-малу, Всяких исчезает из виду.

— Вот незадача! — злится дядя Гиляй.

— Всё в порядке. Сейчас мы его найдём.

— Это как?

— Элементарно. Я догадываюсь, куда он направился первым делом.

Логично предположить, что сначала «объект» порешает служебные вопросы, чтобы уже потом перейти от обязательной программы к вольной.

Так и есть. Обнаруживаю его кобылку на коновязи неподалёку от штаба бригады, куда собственно Скоропадский и собирался заслать вольнопера.

Мне и дяде Гиляю светиться там не с руки, нас в штабе знает каждая собака, поэтому, облегчённо вздохнув, ищем новую точку для наблюдения.

Примерно через час гражданин эсер снова оказывается на улице. Почему-то не желает забирать свою лошадку, а подзывает рикшу.

Долго пытается втолковать тому, что надо ехать на вокзал, наконец, рикша уясняет, что нужно господину русскому, и начинает часто кивать.

Возок рикши снабжён чем-то вроде козырька, так что даже если Всяких станет оглядываться через каждую секунду, ничего не увидит.

Пристраиваемся практически сразу за ним и, не роняя ни слова, скачем к вокзалу.

Интересно, зачем Всяких туда направляется? Хочет славно перекусить у графа Игнатьева?

— Через два с половиной часа приходит поезд из Мукдена, — внезапно произносит Гиляровский. — Я запомнил расписание.

Он говорит тихо, так что вряд ли пассажир рикши услышит хоть слово.

На самом деле, расписание поездов — чистой воды фикция и профанация. Составы приходят, как бог на душу послал. Чаще всего, конечно, опаздывают.

Рикша высаживает Всяких возле вокзала, вольноопределяющийся скрывается за дверями.

— Внутрь, за ним? — волнуется дядя Гиляй.

— Да. Только пойду я один, а вы пока отведёте лошадей к коновязи. Потом встретимся.

— Давайте, лучше я пойду.

— Почему?

— У вас много знакомых в среде офицеров. Опасно. Тем более, вы в штатском. Лишнее внимание. Представьте, что о вас могут подумать…

— Убедили. Только прошу быть осторожным. Нельзя спугнуть его раньше времени.

— Не спугнём. Даже если попадусь ему на глаза, что-нибудь придумаю. Можете поверить старому писаке.

В отсутствие Гиляровского, время словно застывает на месте. Спасает привычка даже не часами, а сутками сидеть в засаде.

Дядя Гиляй выныривает откуда-то сбоку.

— Купил газет, сел на скамейку и ждёт. Очевидно, я прав, ему нужен поезд из Мукдена.

— Надеюсь, состав не застрянет в пути на сутки, — криво ухмыляюсь я.

— Всё в руках господних, — соглашается Гиляровский.