Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Дашко Дмитрий - Страница 28

— Что ж… Выбора у меня всё равно нет.

Вэй Чанг смотрит на меня, следует очередная порция тявканья.

— Он просит разрешения обнюхать вас… — поясняет жандарм.

— Конечно-конечно…

Процедура отнюдь не утомительная. Вэй Чанг тычется в меня носом, заходит то спереди, то сзади.

А я… Мне остаётся ждать его вердикта.

Амулет ведёт себя совершенно спокойно. Значит, это не какой-то там мифический персонаж, а просто человек с уникальными способностями.

Бывает и так.

Вэй Чанг возвращается, останавливается напротив Сухорукова и быстро говорит.

— Ну как? — волнуюсь я.

Жандарм отвечает не сразу. Сначала отпускает китайца и лишь потом обращается ко мне:

— Вэй Чанг сказал, что вы, конечно, офицер и должны часто стрелять, но ни ваша одежда, ни ваше тело — не пахнут порохом. Лекарством и больницей — да… В общем, Вэй Чанг считает, что вы давно не нажимали на спусковой крючок…

— Так значит я…

— Вы свободны, господин ротмистр! Приношу вам от своего лица и всего Отдельного корпуса жандармов мои глубочайшие извинения! — кивает и щёлкает каблуками Сухоруков.

Глава 13

— Господин штаб-ротмистр, мне надо переговорить с господином ротмистром… Наедине… — говорит Николов.

Жандарм понимающе кивает.

— Конечно-конечно… Не стану вам мешать.

Выходит из кабинета, оставляя нас с контрразведчиком тет-а-тет. Наступает неловкая пауза.

Искренне надеюсь, что жандарм не прильнул сейчас ухом к двери. Дворянская честь — штука, конечно, важная, но работа всё равно накладывает свой след.

— Сергей Красенович, вы что-то хотели мне сказать, — первым не выдерживаю я.

— Да-да, — спохватывается он и начинает как-то издалека:

— Николай Михалыч, мы уже принесли вам свои извинения…

— Считайте, что они приняты, — сухо отзываюсь я.

Он оглядывает меня критичным взглядом.

— Не похоже.

Я печально развожу руками. Николов продолжает:

— Вы пытаетесь замаскировать свои чувства, но я слышу в ваших словах обиду…

— Сергей Красенович…

— Не надо, Николай Михалыч! Прошу вас!

— Слово офицера: я ни капли не обижен на вас! Вы просто выполняете свою работу. Тем более, благодаря вам, я снова получил свободу! Так что — никаких обид! Скорее наоборот — я вам признателен!

— Слава богу! — улыбается он. — Признаюсь как на духу: у меня были все основания подозревать вас. У Соколово-Струнина, упокой господь его душу, была та ещё репутация! Вдобавок, промеж вас случился досадный инцидент с рукоприкладством…

— Меня он не красит!

— Тем не менее, симпатии офицерского корпуса целиком и полностью на вашей стороне. Должно быть именно поэтому господин Сухоруков так легко снял с вас обвинения, доверившись показаниям Вэй Чанга. Другой на его месте не стал бы так спешить…

— Выходит, мне повезло, — задумчиво произношу я.

— Более чем! Вы слышали, что у Соколово-Струнина имелся покровитель?

Вспоминаю, что мне говорил Обнорский.

— Великий князь Владимир Александрович?

Николов вздыхает.

— Он самый. Вас едва успели оправдать в глазах великого князя после истории с его любимцем — Вержбицким… А тут ещё убийство журналиста! Сухорукову было тяжело принимать такое решение.

— Понимаю. У него из-за меня могут быть неприятности?

Контрразведчик машет рукой.

— Неприятности? Слабо сказано, дорогой Николай Михалыч! Нашего геройского жандарма будут есть на ужин без соли и перца… Если он не разыщет убийцу!

— В таком случае… — начинаю говорить я, но Николов тут же затыкает мне рот:

— Ни в коем разе, ротмистр!

Разговор начинает напоминать знаменитый диалог из «Бриллиантовой руки». Я откровенно смеюсь:

— Вы даже меня не дослушали!

— Я слишком хорошо знаю вас! Можно сказать: уже читаю ваши мысли!

— Так-так… И о чём это я думаю?

— Пари?

— Какое ещё пари?

— Если моя догадка верна — с вас бутылка шампанского! И не поддельного китайского «шиппи-шиппи», а самого настоящего «Мартель» или «Бутийе»!

Морщу рот.

— Шампанское… Гадость! Лучше хорошего коньячку!

Потом до меня доходит.

— Сергей Красенович… Речь идёт о даме?

Редко кому удаётся заставить покраснеть контрразведчика, но у меня получилось.

Николов — мужчина хоть куда! В самом расцвете сил. Правда, в условиях тотального дефицита женского пола на войне, подыскать себе даму сердца не так просто.

— Не о том речь, ротмистр! В конце концов в госпитале вы тоже не тратите зря время…

Кхм… Мне показалось или он намекает на мой роман с берегиней?

— Так как — пари⁈ — продолжает контрразведчик.

— Пари! — мгновенно соглашаюсь я. — Итак, вы говорите, о чём я думаю. Приз — бутылка хорошего шампанского.

О том, что в условиях военного Ляояна она стоит конских денег, лучше не упоминать. Ещё и хрен найдёшь: в кабаках и лавках чаще всего палёный алкоголь, причём по цене крыла самолёта. Отравиться — пара пустяков. Всё остальное давно уже раскупили, поставки с «Большой земли» чрезвычайно редки и, как уже говорил, не дёшевы.

Николов довольно потирает руки.

— Придётся вам изрядно раскошелиться, Николай Михалыч!

— Это мы ещё посмотрим! — замечаю я.

— Да тут и смотреть нечего: вы сами собрались искать убийцу! Разве я не прав?

— Туше! — вздыхаю я.

Сегодня мой и без того не самый большой бюджет похудеет рубчиков так на пятнадцать…

В конце тоннеля брезжит свет.

— А теперь я готов поставить на кон ящик! Только не шипучки, а коньяку! Я найду убийцу! — заявляю я.

Николов осуждающе качает головой.

— Нет, ротмистр. Чего не будет, того не будет!

— Почему?

— Начнём с того, что вы — раненый!

— Это не помешало вам взять меня под арест, — напоминаю я.

— Во-вторых, ни я, ни жандармы не позволим вам путаться у нас под ногами!

Контрразведчик категоричен и даже раздражён. Давно я его таким не видел.

— Я как-то задел ваше профессиональное самолюбие?

— Неважно, ротмистр! Мои чувства к делу никакого отношения не имеют. Просто вы… Вы в первую очередь военный, офицер! Поиск преступников и убийц не входит в ваш круг обязанностей.

— Боитесь, что я накосячу и спугну убийцу?

— Что⁈ — глаза Николова округляются. — Накосячу⁈ Это какое-то уличное выражение вашего мира? Так сказать — жаргон…

— Жаргон, — подтверждаю я.

— В таком случаю, отвечу вашими же словами: да, мне очень бы не хотелось, чтобы вы накосячили, а мы потеряли убийцу! Думаю, мы прекрасно поняли друг друга…

Он усмехается.

— И разумеется, я предупрежу господина Обнорского и вашу прекрасную берегиню, чтобы они не сводили с вас глаз и лечили до полного выздоровления! Так что никакой самодеятельности не выйдет. Они об этом позаботятся! В госпиталь вас отвезут!

Пожимаем руки и расстаёмся.

Возращение в родные… не пенаты, палаты… происходит триумфально. Не успеваю покинуть жандармский возок, любезно предоставленный Сухоруковым, как меня, словно поп-звезду, окружает целая толпа: от своего брата — раненого, до медперсонала.

Растроганно вытираю предательскую слезу. Никак не ожидал, что до моей судьбы есть кому-то дело. Разве что самым близким людям.

А тут десятки лиц, которых вижу впервые.

— Господин ротмистр, вы как? — это взбудораженный Будённый.

Его аж трясёт от волнения.

— Всё в порядке, дружище! Произошла чудовищная ошибка, недоразумение. Следствие во всём разобралось. Как видишь — меня признали невиновным и отпустили!

— Николай Михайлович! Радость-то какая! А я уже собрался во все столичные газеты написать! Бить так сказать в колокола! — Гиляровский, хоть и взволнован, но собран.

С удовольствием жму ему руку.

— Слава богу! Всё обошлось! А для газет напишите лучше что-нибудь другое. Например, как самоотверженно сражаются за жизни пациентов в военном госпитале Ляояна, — говорю я, замечая Обнорского.

На нём просто лица нет.