Ужас в городе - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 61

Чудно, грустно склонились над обрывом две могучие сосны, неизвестно как уцепившиеся за склон. Казалось, упадут под ударами ветра и утянут за собой всю гору. Но шли годы, десятилетия, и ничего подобного не происходило.

Жизнь деревьев иногда еще загадочнее, чем жизнь человека.

Две ночевки в палатках, одна под дождем, тяжелее всех дались Спиркину. Избалованный довольством и негой последних лет, он, видно, не подрассчитал своих сил и к третьему дню сник, почернел лицом, и его постоянно знобило. После второй ночевки еле выполз к костру, сидел смурной, нахохленный, с презрительно оттопыренной губой. С каким-то детским удивлением обозревал каменистый ландшафт. Егорка осмелился спросить:

– Может, вернемся, Иван Иванович? Вроде вы немного приболели.

– Эх, малыш, – со странной улыбкой ответил Спиркин. – Такие, как я, на попятную не ходят. Запомни хорошенько, чтобы не попасть впросак.

Неожиданная немочь его злила, он шпынял попутчиков, как свору недоумков, за любую оплошность, чаще мнимую, грозя оторвать башку, а тех, что неудачно подворачивались под руку, иногда доставал неуклюжим пинком. Больше всех почему-то доставалось Ирине. Ей он грозил такими карами, из которых самой гуманной было обещание испечь ее заживо на углях. На первом привале, когда подала ему, не предупредив, чересчур горячую кружку с чаем, плеснул ей кипятком в лицо, но женщина ловко увернулась. Лишь несколько капель задели щеку.

С собой Спиркин взял пятерых боевиков, среди них были и монгол, водивший Егорку в туалет, и двое мужиков, которых он запомнил по побоям в подсобке, и, конечно, неугомонный Микрон, не выпускающий из руки пушку, снятую с предохранителя. Еще в поселке матерый бандюга сообщил Егорке, что живым из путешествия тот не вернется, пусть зря не надеется. На робкий вопрос:

"Чем я вас так обидел, Микрон Микронович?" – бешено рявкнул: "Ты, падаль, мне колено прострелил, видишь, хромаю. Ничего, недолго тебе куковать".

– Это же не я, – напомнил Егорка. – Это Жакин.

– Он тоже никуда не денется, – с ужасающей уверенностью ответил Микрон. – Его очередь вторая. Я вас, падлов, научу родину любить.

С каждым часом пути его ненависть к Егорке все крепла и наконец достигла фантастического уровня. Он не спал по ночам, сидел на корточках напротив Егорки, поигрывая пушкой, наводя дуло то в живот, то в лоб, иногда щелкал вхолостую – и дико гоготал. Глаза его светились невыносимым голодным блеском.

Егорка пожаловался Спиркину:

– Вот вы, Иван Иванович, обещали сохранить мне жизнь, а как же Микрон? Он непременно меня укокошит.

Видите, какой у него большой заряженный пистолет?

Спиркин цинично усмехнулся:

– Уж это, голубчик, твои личные проблемы. Или тебе нянька нужна?

– Он же совсем как будто невменяемый.

– Да, Микрон – человек непростой, обид не прощает. Так у него судьба сложилась. Никто его в жизни не жалел, он и одичал… Но ты неглупый парень, найди с ним общий язык.

– Как?

– Подари чего-нибудь. Он подарки любит.

– А вы не замолвите словечко? Он же ваш подчиненный.

– Казну отдашь, разберемся.

За Егоркой приглядывал не только Микрон, но и все остальные. Наверное, каждый получил особый приказ не спускать с него глаз, и, хотя он шел расконвоированный, без пут, но, куда бы ни оглянулся, отовсюду встречал зловещий прищур: чего, мол, чего?! В рыло хошь?

Егорка ни к кому не набивался в собеседники, разве что с монголом, которого звали Михря, завязалось у него мимолетное приятельство. Как-то тот, судя по неловкости – истый горожанин, оступился на скользкой тропе и чуть не ухнул в канаву, полную гнилой воды. Егорка успел ухватить его за руку, выдернул наверх, как репку из грядки. Михря, оглянувшись на братков, тихо сказал: спасибо!

С тех пор протянулась меж ними ниточка взаимопонимания, хотя ни о чем серьезном не говорили. Однако в его повадке не было той ледяной, свирепой настороженности, как у остальных. Михря среди всех братков выделялся богатырской статью, оттого, наверное, и тащил на себе поклажи столько, сколько все другие, вместе взятые.

И ни разу не выказал неудовольствия, только улыбался всю дорогу рассеянной амбальской улыбкой.

Ирина, одетая в яркую альпинистскую куртку поверх свитеров и в меховые штаны, держалась с Егоркой подчеркнуто предупредительно, как с давним знакомцем, но не больше того. Правда, на вторую ночь в палатке подкатилась под бочок, чтобы перекинуться тайным словцом.

Вероятно, по распоряжению Спиркина, потому что иначе нельзя было сделать это незаметно.

– Егорушка, милый, ты как?! – завороженно прошептала в ухо.

– Да так как-то… Микрон донимает. Тычет пушкой в брюхо, неприятно же…

– Он бешеный, бешеный. – Ирина просунула руку ему под ватник. – Но ты не бойся, Спиркин его урезонит.

Без его указки никто тебя не тронет.

– Хотелось бы верить… Иван Иваныч слово дал, как только казну найдем, тут же мне отпускной билет. Плюс – вознаграждение. Как думаешь, не обманет?

– Как можно, что ты! Спиркин человек солидный, авторитетный. В команду тебя хочет взять, сам мне говорил. Ты только не оплошай, Егорушка.

– В каком смысле?

– Не придумывай ничего. Делай, как он велит. От тебя наша судьба зависит.

– Твоя тоже?

– А как же? Коли ты какой-нибудь фортель выкинешь, моя бедная головушка первая с плеч слетит.

Ее рука уже бродила по его животу, от быстрой, умелой ласки ему стало тепло, как от грелки.

– Ирина, услышат!

– Да мы потихоньку, все же спят, – заворочалась, пристраиваясь половчее. – Ох соскучилась, Егорушка, ох соскучилась… Жду не дождусь, когда удерем на волю.

– Вместе удерем?

Лишь на мгновение отстранилась.

– О чем ты, родной? После тебя все одно ни с кем не смогу. Веришь мне?

– Еще бы, – самодовольно сказал Егорка.

* * *

…В первый день, когда мотал дружину по песчаным карьерам, уже уверился, что Федор Игнатьевич жив-здоров, взял их под караул, повел. У них этот маневр на всякий случай был отработан с лета. Жакин много чего приготовил к приходу гостей, это лишь одна из его уловок. Его нельзя было застать врасплох, и, честно говоря, Егорка недоумевал, как умный и прожженный Спиркин на такое понадеялся. Может, слишком уверен в себе, а может, упустил из виду, что таежные тропы отличаются от городских перекрестков. Так или иначе Егорке понадобилось только пригнуть на ходу молодую березку, да еще, будто невзначай, спихнуть в овраг каменюку величиной с телячью голову. И через два часа на выходе из карьеров он увидел ответный знак – небрежную насечку на коре старого дуба. Как дружеское рукопожатие учителя.

Правда, когда обвалил камень, подозрительный Микрон, шедший сзади вплотную, чуть не толкнул его следом.

– Ты что же, гад! – заревел в спину. – Озоруешь?!

А ну подыми!

– Что поднять? – искренне удивился Егорка.

– Чего скинул? Ах ты, вонючка! Думаешь, не видел?

Подоспел на шум Спиркин. Микрон путанно начал объяснять, что эта сволочь только что пыталась улизнуть и… Спиркин остановил поток горячечных фраз, обернулся к Егору:

– Что такое?

Егорка сочувственно покрутил пальцем у виска.

– Беда, Иван Иванович. Видения начались.

С диким возгласом: "Ах, видения, гад!" – Микрон кинулся на него, перехватив пистолет за ствол. Егорка уклонился, и если бы не удержал бойца сзади за куртку, тот бы уж точно помчался следом за каменюкой в глубокий, крутой овраг с веселым ручейком на дне.

– Хватит, – прикрикнул на обоих Спиркин, а Микрону пригрозил отдельно:

– Гляди, парень! Уговор дороже денег.

Егорка окончательно с огорчением понял, что с Микроном им в лесу живыми не разойтись.

К Святым пещерам поднялись около полудня, скудное желтое солнце стояло прямо над горной грядой. Ирина узнала место, радостно всплеснула руками, потянулась к Спиркину:

– Здесь, Иван Иванович, точно, здесь. Вон костерчик наш, видите. Здесь мы ночевали.