Отдай туфлю, Золушка! (СИ) - Разумовская Анастасия - Страница 62

Профессор универа, ни дать, ни взять. Я нахмурилась:

— То есть, Эрталия — всё же выдумка? Ставшая явью? Потому что её придумали братья Гримм?

— Не совсем, — Фаэрт поморщился.

— Не совсем, но я близка к истине? То есть, если я в детстве сочинила сказку про Кандрату, королеву синих шнурков, то где-то образовался мир Вонючих Носков и город Рваных Колготок?

Он покосился на меня:

— Странные фантазии для девочки… Нет. Не значит. Не всякая фантазия влияет на иные миры. Для этого она должна ожить. И, согласно сорок восьмому закону термодинамики, ожив, она отразится в среднем на пяти-шести уже существующих миров. Вселенная похожа на зал со множеством различных зеркал, которые отражают друг друга.

— А Первомир?

— Тоже зеркало. И тоже отражает отражения других зеркал, иногда перехватывая то, что изначально послало само, но через миллионы отражений оно может выглядеть совсем иначе.

— Поняла. А время? Мама рассказывала, что пока она была в Эрталии, у нас время не двигалось, а если так, то… То наоборот же! Белоснежка должна была прожить счастливую жизнь до глубокой старости и умереть, а мне бы и пяти лет не исполнилось!

— Время не столь прямо пропорционально, как принято считать, — Фаэрт устало присел на край стола. Он выглядел каким-то почти измученным и бледным. — Им можно управлять, его можно ускорять и замедлять. Так же, как и пространство. Каждый поворот времени вспять добавляет зеркал миров во вселенную.

— Тогда верните меня в тот день, когда я поехала в Выборг! И я просто никуда не поеду. А вам достанется ароматная тыква. Тоже неплохо.

Чертополох провёл рукой по лицу и мрачно взглянул на меня:

— Нет. Время Первомира изменить невозможно. Только в отражениях. Смотри, — он коснулся рукой шпингалета, перекрывающего модель, — это Первомир. Через него протягивается спираль остальных миров. Первомир в каждой секунде бывает лишь однажды.

— Не понимаю…

— В нём нет времени. В Первомире есть только миг: здесь и сейчас. Нет ни будущего, ни прошлого, только настоящее. Время в остальных мирах можно вращать, можно ускорять и замедлять, но тогда точки пересечения с Первомиром меняются.

Я сжала виски. Зачем так сложно-то⁈

— Хорошо, а тогда можно вернуть меня в день пробуждения в Эрталии? Я не стала бы запускать сказку и…

— Можно, — Фаэрт усмехнулся. Его кривая усмешка мне не понравилась.

— Я могу это сделать?

— Нет. Только хранитель времени.

Он выразительно помолчал, и я задала естественный вопрос:

— И какой ценой?

— Вот этой, — он коснулся изуродованной щеки. — Нарушать законы времени запрещено.

— Кем?

— А кем запрещено нарушать законы гравитации? Или законы сохранения массы? Нарушение любых законов всегда приводит к определённым последствиям.

Мы помолчали. Я попыталась вместить в себя всё услышанное. Вмещалось с трудом.

— Мама рассказывала, что фея Карабос уже помогала Золушке… Но Синди…

— Спираль, Аня. Это почти круг, но спираль. В трёхкоролевствии может быть тысячи Золушек. И тысячи Белоснежек. Сюжеты повторяются, разнясь лишь нюансами. Люди разные, их жизнь — разная. Сюжет — неизменен.

— А Кара это Карабос?

— Да.

— Другая, не та, которая помогала маме?

— Та же. Герои сказок меняются, но феи… Они вечны. Их невозможно убить, и невозможно лишить магии.

— А как же сожжение на костре?

Чертополох хмыкнул:

— Все сделали вид, что помогло.

— И ты… бессмертен? Как Кощей?

— Да.

Я вздрогнула. Поёжилась. Стало зябко.

— Аня, ты можешь уехать из Вечного замка с Гильомом. Ты можешь остаться со мной. Я даю тебе возможность выбора.

— Ха. С чего такая милость?

— Мне нужен ученик, — Фаэрт встал и подошёл к окну. — Возможно, я смогу тебя обучить чему-то толковому.

— С чего вдруг такие перемены?

Но колдун вдруг нахмурился и резко вытянул руку по направлению к городу.

— Что за… — пробормотал зло.

Обернулся ко мне. В его лице уже не было ни тени прежней усталости. Гнев. Удивление. Досада.

— Оставайся здесь, — бросил Чертополох. — Я скоро вернусь.

И шагнул в зеркало. А я опустилась в кресло и уставилась на макет спиральной вселенной.

Глава 29

Зеркальный коридор

Марион поднялся с колена, на которое приземлился в прыжке, огляделся. Отовсюду на него смотрел он сам.

— Проклятье, — прошептал принц, — я в зеркале.

— … лятье… лятье… лятье… — отозвалось стеклянное эхо.

— … кале… кале… кале… — ответило другое стеклянное эхо.

Надо было выбираться как-то из зеркального лабиринта. Принц не знал как, и вообще есть ли выход, но лучше сдохнуть, борясь за жизнь и свободу, чем умирать долго-долго и покорно.

— Здесь нет смерти, — напомнил он сам себе и двинулся вперёд.

Вечность. Не-жизнь.

Он шёл, продираясь через дробящиеся отражения, каждое из которых отражало его, искажая в световых преломлениях. Вот — высокий и тощий Марион, а вот — низкий, толстый, а вот… Марион-ребёнок, забившийся в угол и зажавший уши. Три поджарых гончих рвутся с поводков, рыча и лая, словно он — добыча, загнанный кролик.

А вот там Маргарита, любовница его отца, бьёт мальчика розгой по пальцам и шипит: «Ты — никчёмный, такой же, как твоя мать».

Выпученные глаза монфорийца, кровь, хлынувшая из губ мужчины на светлую бороду. Он глотает воздух, ещё не осознав, что уже мёртв, и в его сердце торчит шпага Мариона. Лязг, вопли, дым, грохот. Рядом падает Гортран, тот, с кем принц час назад хохотал над тупой шуткой про баб, с кем наворачивали пшеничную кашу… У Гортрана больше нет руки, но Марион не слышит его криков — грохот артиллерии заглушает. Принц запрыгивает на стену, бьёт кулаком в чьё-то лицо под каской, отпрыгивает от каменного осколка стены…

Почему-то таких отражений очень-очень много, они нависают кроваво-серой пеленой.

Юта. Юта в голубом платьице. Они вдвоём идут по кривой улочке, и девушка радостно грызёт подаренный ей леденец. И мечтает, мечтает о счастливой и сытой жизни. Марион молчит, жмётся и не знает, как сказать ей, что он не паж, а принц, как признаться в собственной лжи. И уши парня горят, словно два фонаря.

Марион, пьяный в дробадан, валяется в стогах ароматного сена, а к нему жмутся три красотки…

Принц резко остановился. Его замутило.

— Можно без этого⁈ — прорычал зло.

— С каких пор тебе это не нравится? — насмешливо уточнило отражение.

— Никогда не нравилось, — рыкнул Марион. — И ты это знаешь.

— Ну-у…

— Мне нравилось себя убивать и втаптывать в грязь. Нравилось думать о том, какая я сволочь. Я был идиот. Самолюбивый мальчишка, обидевшейся на весь мир. Но я изменился.

Отражение подняло брови и насмешливо посмотрело на него:

— Давно ли?

— Я встретил Дрэз. Хорошую девчонку, — пояснил принц, продолжая путь вперёд. — Иногда для того, чтобы понять, что мир стоит того, чтобы жить, нужно встретить хорошего человека.

— «Стоит мне свистнуть, и любая поспешит задрать юбку», — съехидничал голос. — Тебя зацепило, что эта не задрала? Так ты ж просто не пытался свистеть, Марион.

— Проваливай в бездну! — заорал принц и ударил кулаком в ненавистное лицо.

Зеркало пошло трещинами.

— Она не такая, — устало добавил Марион и снова двинулся вперёд.

— Они все не такие, — передразнил ехидный голос позади.

Принц зарычал.

И вдруг вспомнил, что всю эту мерзость говорил ей. И вспомнил сердитые карие глаза. В них сверкал гнев и обида.

— Тебе надо было мне врезать, — прошептал Марион. — И очень-очень больно. Я — идиот. Прости меня.

— Нет, Марион, нет, — зашептали голоса со всех сторон. — Ты не идиот. Ты — сволочь и мерзавец. Ты неизлечимо болен душевной проказой. Ты заразен, Марион. Ты испортишь её, твоё дыхание пропитает её гнилью цинизма и разврата. Ты слишком испорчен и больше не способен любить.

Принц замер.

Это был удар прямо в сердце. Потому что правда.