Барышня ищет разгадки (СИ) - Кальк Салма - Страница 9

Никаких предметов или татуировок не было, и следов насилия тоже — ни синяков, ни ран, ничего. А ещё он был бледен, как будто в теле не осталось ни капли крови.

Ну вот, первый день — а уже фиаско.

Нужно было предложить вариант причины — отчего нет возможности подвергнуть покойного посмертному допросу. Мне придумалась ещё одна.

— Скажите, а был ли он магом? — спросила я.

— Да ну, был бы он магом, разве бы сидел на паперти? — не поверил Василий. — Он, конечно, был хромой, говорил — нога отсохла, ходил с палкой, но зачем магу, даже хромому, жить на подаяние?

Сейчас мы отчётливо видели, что никакая нога у Игнатки не отсохла, и всё с ним было в порядке. Ну, кроме того, что уже не жив, и его очевидно убили.

— Может, то подаяние было поболее, чем заработок нашего друга грузчика? — я кивнула в сторону холодильной комнаты, куда отнесли моего самого первого клиента.

— Может, и так, — не стал спорить Брагин. — О том, есть ли кровь, посмотрим при вскрытии, — подумал и спросил: — А если маг, то можно молчать при допросе некроманта?

— Если маг, мог себя заколдовать. Как раз, чтобы не спросили.

— Ладно, нет — так нет. Всё одно одинокий, родни не имеет, где жил — никому не ведомо, и расследовать никто не будет. Не огорчайтесь, Ольга Дмитриевна, просто пишите, как есть, да и ладно, — говорил Брагин. — А сейчас вообще идите писать отчёты, как раз управитесь.

Управилась я уже в сумерках. Конечно, сейчас я уже не попаду ни в какую лавку, всё потом. Я записала на отдельном листе все данные о сегодняшних случаях — Соколовский говорил, что это важно, мало, ли что дальше будет, данные нужны. Сложила официальные отчёты в соответствующую папку, поверх отчётов, подписанных «Соколовский». Попрощалась с Василием — Брагин уже убежал, и пошла потихоньку домой. Можно было тенями, но я так устала, что подумала — лучше уж немного подышу морозным воздухом, вдруг голове полегчает?

Дома меня поджидали с горячим ужином — и это оказалось просто великолепно. Куриная похлёбка, тушёная капуста, горячий чай — божественно.

— Скажи-ка, Лукерья, а можно ли мне завтра с собой взять что-нибудь поесть? — спросила я, заглянув на кухню после ужина.

— Отчего нельзя-то. Можно. Хлеб с салом сгодится?

— Конечно, — я не очень жаловала сало в прежней жизни, но холодной зимой на непростой работе — отлично, съедим сало.

А потом я села в гостиной у печки и достала учебник — о некромантии в судебной практике. Потому что нужно было понять — вдруг я о чём-то забыла, и потому не смогла разговорить Игнатку?

Ещё один вариант нашёлся сразу — не он сам себя заколдовал от возможных посмертных воздействий, но — это сделал другой человек. Несомненно маг. И что же, тот маг отчего-то не хотел, чтобы узнали об обстоятельствах смерти?

Я размышляла об этом, и ещё о том, не пойти ли уже спать, потому что завтра подниматься к восьми, когда воздух в комнате затрещал на грани слышимости и ко мне с теневой изнанки мира явился господин Соколовский собственной персоной. И был он почему-то злющий-злющий. Сверкнул глазами и поинтересовался:

— И отчего же вы не изволите отвечать, если вас вызывают, уважаемая Ольга Дмитриевна?

8. Начальник пришел

8. Начальник пришёл

— Вызывают? — я не поняла. — Меня?

— Именно, — кивнул он. — Если вы находитесь на службе, и вас вызывают, предполагается, что вы услышите и отзовётесь.

— А меня… кто-то вызывал? Куда? Когда?

Я устала, я хотела спать, и отчётливо тормозила.

— Да раза три сегодня, как начал в три пополудни, так и не преуспел, — вздохнул он и сел.

Дверь скрипнула, в щель просунулся Надеждин нос, блеснули глаза.

— Ой! Ну точно, у барыни-то гости! — громко сказала она в коридор.

Я рассмеялась. Гости, да. От таких гостей…

— Надя, чаю подай, будь добра, — крикнула ей в спину.

— Чай не обязателен, а вот услышать ваши объяснения я бы хотел, — покачал головой Соколовский.

— Вы не мёрзнете? — удивилась я.

В больнице было… как-то. Во время осмотров и допросов я не помнила, насколько там холодно. А в кабинете, где писали отчёты, стояла небольшая железная печка, её Василий подкармливал дровами, труба от той печки торчала через небольшое окошечко наружу.

— Я? Мёрзну? Не жарко, конечно, но всегда же так, нет? — не понял он. — Где вы сегодня были и чем были так заняты, что ничего не слышали?

— Да в больнице я была, где мне ещё быть-то! Знакомилась с местным населением… живым и мёртвым, — фыркнула я. — Вот только недавно пришла.

До меня всё ещё не доходило, кто и куда меня звал, что я не отзывалась.

— Очень хорошо, — он смягчился. — Тогда рассказывайте о результатах вашего знакомства. Кого видели, что делали.

Он ведь мне начальник, да? В большей степени, чем доктор Зверев? Значит, нужно отчитываться. Я рассказала о Звереве, о Брагине и Василии, и о том, что прямо с ходу приступила к работе.

— Сейчас, я вам точно скажу, у меня ж записано, как вы просили.

Лист бумаги, на который я занесла все сегодняшние случаи, лежал сложенным вчетверо в кармане платья, я достала и разгладила. Добавила ещё один магический шар — потому что писала мелко, чтоб всё уместить.

— Давайте сюда, сам гляну, — он вытащил лист из моих пальцев и развернул.

Взглянул на мои каракули. Потом на меня. Потом ещё раз на лист. Положил лист на стол, выдохнул.

Я ничего не поняла кроме того, что он, кажется, снова злющий. А он рассмеялся.

— Что смешного вы нашли в этих записях? — всё же спросила я.

— Это гениально. Пишите, Ольга Дмитриевна, никто ничего не поймёт. Включая меня. Всё правильно.

Я не успела расспросить, о чём это всё, когда вошла Надежда, поклонилась Соколовскому и поставила на стол поднос с чаем, нарезанным белым хлебом, малиновым вареньем и мёдом. Он едва успел вытянуть из-под чашек тот самый злополучный лист. Надежда же разлила чай, а чайник поставила на печь, чтобы потом можно было налить снова.

— Благодарю вас, любезная девица, — кивнул ей Соколовский.

— Девицу зовут Надеждой. А это мой начальник, маг для особых поручений при губернаторе, его высокоблагородие господин Соколовский.

Надежда распахнула глаза широко-широко и низко поклонилась. И исчезла — только юбка мелькнула в двери. Соколовский же усмехнулся и протянул мне мой лист.

Я посмотрела… и рассмеялась. Потому что писала я для скорости карандашом и на чистом русском языке. Моём домашнем русском языке. И сокращала слова привычно, и значки некоторые ставила.

Вообще я неплохо научилась писать по-местному, лекции почти всегда писала именно так. Поначалу прорывались прежние навыки, я их давила — мне же здесь жить, нужно делать, как правильно здесь. Опять же, кто-то мог заглянуть в ту лекцию, и начать спрашивать — что за каракули.

А тут, видимо, холод и усталость добили, и вылезло то, что долго лежало под спудом, и здравствуйте, Ольга Дмитриевна, вы так глупо спалились.

— Так вышло, — пожала я плечами.

Он хищно огляделся, щелчком пальцев поставил завесу от прослушивания и спросил:

— Это язык вашей родины, я верно понял?

Что теперь? Сама виновата.

— Верно.

— Раньше… вы не подтверждали моего предположения о вашем происхождении, но и не опровергали его, — и смотрит пристально.

— Думаете, это легко — взять и рассказать? — усмехаюсь в ответ. — Когда вообще ничего вокруг не понятно?

— До сих пор не понятно? — приподнял он бровь.

— Теперь уже в меньшей степени, — отвечаю, берусь за чашку с чаем. — Берите чай, а то льдом покроетесь. Здесь прохладно, мягко говоря.

— Действительно, прохладно. Почему? — нахмурился он.

— Мощности печи не хватает на эту площадь.

— А в спальне?

— Да примерно так же.

— Дозвольте взглянуть.

Я пожала плечами и кивнула на открытую дверь. Он вошёл, понюхал воздух, потрогал печь.

— Так, я подумаю, что тут можно сделать, или спрошу тех, кто поумнее в таком деле. Пока же давайте ставить вашу кровать рядом с печью.