Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 54

Поездка в Крым… Квартира на Фрунзе… А скоро и вовсе отдельная «двушка»! Оформлю ее на «Софию Ивановну»…

Вот только здравомыслие здесь ни при чем. И Мелкая, и Софи помогают мне жить. Они, сами не зная того, заземляют мои страхи и тревоги, снимают тяжкий напряг. Я отдыхаю с ними душой.

А деньги… Ну что – деньги? Кладов еще полно…

…На вокзале я сел в троллейбус и доехал до сквера Ленинского комсомола. Где-нибудь за Крымскими горами, в степи, сегодня жарковато, но у моря – хорошо!

Ветер собирал на синем просторе запахи соли и йода, и доносил их слабыми порывами, колыша лучезарный воздух. С наслаждением вдыхая, я резво перебирал ногами ступени Синопского спуска.

Впереди качал переливы вход в Артиллерийскую бухту, рассыпался блеском севастопольский рейд, крепко сидела Константиновская батарея. А над Хрустальным мысом белел навеки поднятый бетонный парус – громадный, но изящный обелиск в честь города-героя.

Я не спешил. Столик на четверых заказан к двум часам, время есть. А то я за последние дни больше сидел и лежал, чем ходил и бегал! Пройтись, прогуляться в хорошую погоду – что может быть лучше? Прогуляться, держа за руку девушку…

Я усмехнулся своим мыслям и позывам: бывает и хуже. Да, бывает…

Выйдя к Хрустальному пляжу, с удовольствием обвел глазами ресторан «Баркентина», очень необычное питейное заведение – самый настоящий парусник, вытащенный на сушу.

Эту трехмачтовую баркентину спустили на воду еще до моего рождения, окрестив «Кропоткиным». Курсанты ходили на ней в плаванья, осваивая трудную моряцкую науку, но вышел срок, и корабль завели в самый конец Камышовой бухты, в отстой.

Спасибо судоремонтникам – починили парусник, а громадный плавучий кран вынес его на берег. И теперь «Баркентина» привлекает тех гуляк, кому не чужда морская романтика…

Я поднялся на палубу, и сразу увидал всю троицу – величественную и загадочную Жозефину Гессау в глухом белом платье без рукавов, кокетливую и оживленную Софи в приталенном сарафанчике, а между ними металась безмерно счастливая Тома. В синей юбочке и белой блузке, она улыбалась и городу, и миру, и морю, и небу.

«Ей бы еще пионерский галстук для законченности картины… Хм… Да нет, выросла Мелкая из юных пионерок…» - мимолетное размышление прервалось – Тамара Гессау-Эберлейн заметила меня.

Она сорвалась с места с детской непосредственностью, а вот затормозила с девичьей робостью.

- Андрюша, здравствуй! – воскликнула Мелкая, беря меня за руку.

- Привет, Томочка!

Я видел, я чувствовал ее желание прильнуть, обнять и замереть, но… Позади эти двое, и люди кругом… Но Томины пальцы ласково скреблись в мою ладонь, тайно выражая симпатию и признательность.

- Дюш, все так хорошо! – выдохнула девушка. – Ну, просто прекрасно! Лучше не бывает! И письмо твое я еще в Москве сбросила!

- Молодчинка ты моя! – обронил я, не думая.

Засмеявшись от нахлынувших чувств, Тамара повела меня к столику. Жозефина Ивановна понимающе улыбнулась, а Софи испытала такое облегчение, что захихикала:

- Виновница торжества виновника ведет!

- Ага! – радостно воскликнула Тома. Села и заерзала: - А что у тебя в портфеле?

- Тому-уся… - с ласковым укором выговорила бабушка.

«Ага… - подумал я. – Мелкая признала родство!»

- Мы тут проявили инициативу, - с притворным оживлением заговорила Жозефина Ивановна. – Заказали салаты, горячее… Против «Мадеры» ты ничего не имеешь?

- Полностью «за»! – уверил я ее, щелкая замком портфеля. – Понимаю, что рано… Но к чему терпеть нетерпение?

Яркая упаковка привлекла внимание всей троицы.

- Масляные краски «Роуни», - объявил я без обязательного придыхания, - тридцать шесть цветов. Это тебе, Томочка!

- Ой! – Мелкая накрыла ладонями пылающие щеки. – А я еще не умею, чтобы из тюбиков… Масляными…

- Научишься! – воскликнула Ёлгина, постреливая глазками – морские офицеры и курсанты-нахимовцы так и вились по палубе.

- Спасибо… - Тома часто заморгала.

- А это от всех нас! – Жозефина Ивановна поспешно выложила ладную коробочку, и пододвинула ее ко мне.

Я распечатал подарок, и достал… ремень. Блестящая кожа с узором так и переливалась на солнце.

- Только не говорите мне, что это было крокодилом…

- Нет, конечно! – рассмеялась Гессау. – Они в Средней Азии не водятся! Это было коброй.

- Коброй?! – ахнула Софи. – Ничего себе…

Освоившись, я подхватил бутылку, и плеснул в четыре бокала, слегка обделив Тамару. Пить не хотелось, на меня и так накатил релакс.

Чувствовалось, что скромный «деньрожденный» пир удастся, что мы хорошо посидим и наболтаемся вволю.

Я расскажу про Лондон, Жозефина Ивановна – про свою старую подругу, которая поселила у себя всех троих и, конечно же, пустит на постой четвертого… Софи натанцуется с капитанами и старлеями, повесившими кители на спинки стульев… И Тома нарезвится всласть, и мне станет легко и просто, до того, что стану подкалывать «фрау Гессау», дерзко намекая на «темное» коминтерновское прошлое…

- Я хочу выпить за то, что наконец-то стану летать по паспорту, а не по свидетельству о рождении, как детёнок… - луч солнца запутался в моем бокале, высвечивая золотистый цвет вина. – Но этот тост – за тебя, Томочка. Я как-то глупость сморозил, пожелав законсервировать твою свежесть, твою юность и чистоту… Зачем? Ты и так останешься юной и чистой, только станешь еще красивее, еще умней! За тебя, Томочка!

- За твои чудесные пятнадцать годиков! – воскликнула Софи.

- Будь счастлива и любима, Томуся, - проворковала Жозефина Ивановна.

- Буду! – вытолкнула Мелкая, глядя мне в глаза, и стеснительно улыбнулась.

Пятница, 21 июля. День

Винница, 2-й переулок Черняховского

Я малость заплутал в лабиринте частного сектора. Помнил, что Тома упоминала Черняховского. Улицу его имени я нашел, прогулялся по ней, но нужный дом оказался магазином «Продукты»…

Уже отчаявшись, случайно набрел на 2-й переулок, названный в честь славного командующего – и вздохнул с облегчением, увидав Томину бабушку, протяжно сзывавшую квохчущих кур:

- Цы-ып… цы-ып… Цып-цып-цып, проклятущи…

- Здравствуйте! – громко сказал я через забор. – А Тома Афанасьева здесь живет?

Бабушку Томы я видел всего раз, на фото в альбоме у мамы Любы. Ошибиться было нельзя – те же гладко зачесанные седые волосы, скатанные под гребешок; круглые очки в тонкой, некогда золотой оправе… И даже платье то же самое, с белым кружевным воротником.

Глянув на меня из-под руки, старушка напевно ответила:

- А вона на ричку пошла, купатыся! А шо?

- Спасибо! – торопливо обронил я, и зашагал к Южному Бугу – река проблескивала за огородами, та садочками.

Мои губы повело вкривь. Помнится, еще в школе грозился заехать в гости. Только вот после Ленинграда случилась Черноголовка – и мне расхотелось навещать одноклассницу.

«Одноклассницу, значит…» - подумалось с издёвкой.

А память назойливо замещала негатив видениями последних дней – как мы купались на Хрустальном и в Казачьей бухте… Как мне спалось на старой тахте под шелестящим балдахином из виноградных лоз – теплая ночь звенела цикадами, в звездном свете белели стены дома, сложенные из ракушечника, и толкался в уши слабый шелест прибоя…

Я кисло поморщился, и повел головой, отмахиваясь от воспоминаний, как от зудящего комарья.

Смутно было на душе. Даже четко выразить, зачем я приехал сюда, не получалось. Подлизываться к Томе, чтобы простила измену? Так она не знает ничего про Олю, и не узнает, во веки веков. Аминь.

«И никому я не изменял! – сорвалась мысль. – И отстаньте вы все от меня…»

Просто выполняю данное впопыхах обещание? Может быть. Мы порой мучаемся догадками, не разумея собственной натуры. А мозг даже не ставит нас в известность о решении, принятом в обход сознания. По велению некоего, незамеченного нами импульса, вдруг срабатывает сложнейшая химия, нейромедиаторы где-то в коре окропляют синапсы – и человек бежит туда-не знаю куда, за тем-не знаю, чем…