Госпожа графиня - Орланд Лилия - Страница 10

Прежде я даже не задумывалась, сколько всего необходимо для моего комфорта. А сейчас приходится думать о множестве мелочей сразу, чтобы просто выжить.

Хорошо, что дрова я вчера покидала к двери, а не бросила в снегу. Вряд ли сейчас у меня хватило бы сил тащить таз.

Чтобы растопить печь, я снова отрезала кусок сорочки. Подумала, что неплохо бы сменить одежду. Да и вымыться не помешает. Но это потом. Всё потом.

Сначала – тепло и еда. Живот сводило от голода, а ноги зябли на холодном полу даже в шерстяных чулках. Сапожки, которые я не догадалась вечером просушить, отсырели и не вызывали желания совать в них ноги. Я поставила их у печи, дав себе ещё одно обещание – помнить о таких мелочах.

Зато меня порадовали спички. Они просохли. И после двух осыпавшихся третья наконец загорелась. Огонь заплясал в печи, даруя надежду.

А я занялась поисками еды.

Глава 9

Мне повезло с первого раза. Едва я открыла ларь, в котором кухарка хранила крупы, как на глазах выступили слёзы.

От радости.

На дне ларя лежало несколько мешочков с крупами. Точнее то, что от них осталось. Материя была изгрызена мышами, которые, видимо, жили здесь после отъезда Насьи и до морозов. А потом нашли себе местечко потеплее, оставив мне немного еды.

Я нашла глубокую миску и начала пригоршнями ссыпать в неё свой будущий завтрак. Остатки мешочков откладывала сразу, потом пущу на растопку. А вот с крупой подсела поближе к окну. Отбирала мышиный помёт и сухих жучков и, морщась, складывая в отдельную кучку. К моему сожалению, она оказалась даже больше первой. На мгновение мелькнула мысль, варить, как оно есть. Но я прогнала её, брезгливо скривившись.

Ещё чего не хватало!

Выбросив сор в топку, я несколько раз промыла крупу. Хорошо, снега много. Всего-то и надо, поставить чугунок на плиту и подождать несколько минут, чтобы растаял.

Что буду делать, когда снег сойдёт, и я останусь один на один с колодцем, не хотела даже думать. Может, ещё не доживу до этого светлого дня. Зачем пугаться заранее?

Наконец я решила, что смыла с крупы всё лишнее. Разделила её на две части. Одну накрыла крышкой и убрала в буфет – на потом. А вторую пересыпала в чугунок и залила водой. Крупы было немного, с четверть чугунка, но воды я не пожалела. Налила доверху. Пусть будет крупяной суп, на дольше хватит.

Ещё бы хлеба. Горячего, румяного, с хрустящей корочкой. При одном воспоминании о Насьином каравае, рот наполнился слюной. Почему-то я вспомнила именно этот хлеб. Хотя Гилберт выписал повара из-за границы, и тот готовил изысканные блюда. На званые обеды к нам знакомые записывались в очередь.

Но ни одного блюда заграничного повара я так и не вспомнила, а Насьин каравай прямо стоял перед глазами. Даже аромат почувствовала.

В животе требовательно заурчало.

– Подожди, сейчас суп проверю, – собственный голос в тишине, разбавляемой лишь треском поленьев и шипением чугунка, прозвучал странно.

Как я выдержу здесь совсем одна? Не сойду с ума, лишённая возможности поговорить с живой душой?

Крупа была ещё твёрдой и хрупала на зубах. Я накрыла чугунок крышкой, накинула плащ и вышла на крыльцо. Казалось, в доме не хватает воздуха.

Небо было низким и хмурым. Из прорех в тучах то и дело срывались снежинки, обещая скорую непогоду. Я смотрела, как шевелятся от ветра ветви сосны. Единственного хвойного дерева в Дубках. Кажется, её посадили незадолго до моего рождения. Или даже после.

В отличие от окружавших усадьбу дубов, чьи голые ветви были лишь припорошены снегом, на сосне красовалась настоящая белая шуба. Очень красиво. И дереву тепло.

Я почувствовала, что сама уже замёрзла, и засобиралась обратно в дом. И так еле держусь на ногах от слабости. Но вспомнила, как няня заваривала кому-то сосновые иголки. Не помню, от какой хвори. Может, от простуды, может, нет. Но вряд ли сейчас мне это помешает. Да и какой-никакой вкус придаст горячему кипятку.

Разнообразия вкусов в моей новой жизни очень не хватало.

Одна из ветвей под тяжестью снега свесилась достаточно низко, чтобы я, перегнувшись через широкий деревянный поручень, могла ухватить за самый краешек. Подтянув её ближе, отломила. Тут же запахло душистой смолой, склеившей пальцы.

Улыбаясь, я вернулась в дом и чуть не выпрыгнула обратно на улицу. Котелок на плите громко шипел, едва не подпрыгивая, и плевался во все стороны горячей кашей.

Выставив перед лицом руку, я бросилась спасать свой завтрак. Не подумав, схватила чугунок рукой. И тут же взвизгнула от боли. Теперь мы подпрыгивали вместе с чугунком, синхронно шипели и плевались.

Кое-как отыскав в углу за печью ухват, я перетащила кашу на край плиты. А сама снова бросилась на улицу. Сжала в ладони горсть снега, плача от боли и собственной глупости. Ведь знала же, что горячо. Знала, но забыла.

На пальцах появились розовые пятнышки ожогов, а у меня – новый опыт. Сначала думать, потом делать. Уверена, это можно применить не только к горячей каше.

Пришлось отрезать ещё одну полосу сорочки, чтобы замотать пальцы. Спереди она смотрелась уже неприлично, зато сзади болтался длинный шлейф. Пора бы уже озаботиться купанием и сменой одежды. Хорошо, что я здесь одна. Некому морщить нос. Всё же уже несколько дней я не меняла платья и пахла, наверное, совсем не розами.

Пока каша остывала, я оборвала иголки с сосновой ветки и заварила в другом чугунке. Аромат хвои принёс в дом свежести. Есть захотелось ещё больше.

Всё! Терпение моё закончилось. Пусть крупа будет хрустеть. Больше ждать я не могу.

Осторожно, натянув рукав на ладонь, приподняла крышку. К моему удивлению, вместо жидкого супа чугунок почти до краёв был заполнен густой кашей. Пахла она не особо аппетитно. Да и выглядела не очень: серая разваренная крупа.

Обозвав себя привередой, я наполнила заранее приготовленную миску. Ложки нашлись только деревянные. Но так даже и лучше – не буду обжигаться.

Каша была некрасивой и несолёной. И раньше я наверняка брезгливо сморщилась, если бы мне подали такое блюдо. Но в моей новой жизни это был первый и самый вкусный завтрак. К тому же приготовленный своими руками.

Я только оставила в памяти зарубку, что соль всё-таки нужно поискать. Вряд ли во второй раз каша покажется мне столь же аппетитной.

Хвойный отвар тоже не отличался изысканностью, к тому же горчил. И всё же я выпила целую кружку.

Глаза после еды закрывались, но я уже знала, что следует дождаться, пока прогорят дрова, и закрыть заслонку. Копилка моего жизненного опыта наполнялась с безумной скоростью.

***

Каши мне хватило почти на три дня. И всё это время я в основном спала. Всё же умудрилась простудиться и заболеть. Организм был слабый, вялый и будто не мой. Я заставляла себя иногда подниматься, чтобы растопить печь или подбросить дров. А потом снова засыпала.

Впервые я болела так спокойно – в полной тишине. Без настойчивой помощи Гилберта, которая обязательно была завуалированным унижением. В последний раз мне пришлось принимать врача обнажённой, а затем лежать на сухом горохе – в качестве покаяния за своё распутство.

Я глубоко вдохнула и улыбнулась. Мне даже нравилось болеть вот так. Никто не дёргает. Не нужно ничего бояться. Только дрова заканчиваются, и завтра придётся снова идти в дровяник. А ещё доварить кашу и искать еду. Но завтра будет завтра. А сейчас в полной темноте под далёкий волчий вой (кажется, они наконец сдались и отступили от усадьбы) я погрузилась в сон.

Проснулась ранним утром. Я уже научилась определять примерное время по положению солнца за окном.

Первым делом мысленно проверила весь организм. Подвигала руками и ногами. Слабость ушла. Значит, болезнь отступила.

Я поднялась с постели и с удовольствием потянулась. Как же хорошо!

Кхм…

Даже знаю, чем сегодня займусь. Устрою себе наконец купание и смену одежды. Запашок от меня шёл уже специфический и стойкий.