Полковник милиции Владислав Костенко. Книга 5. Тайна Кутузовского проспекта - Семенов Юлиан - Страница 6

На третьем километре на поднятую руку откликнулся наконец шофер бензовоза – молоденький парень, волосы что солома, глаза – синие, громадные.

– Куда вам, дядя?

– А здесь неподалеку, на берегу, возле Зубанихи старик живет…

– Генерал, что ль?

– Точно.

– Чокнутый…

– Да ну? Давно ли?

– А как Горбачев пришел. Раньше молчал, а вот стали товарища Сталина хулить, так и он, – туда ж…

– Любишь товарища Сталина?

– Его все честные люди любят.

– Ты сам-то с какого года?

– Старый уже, – усмехнулся паренек, – с шестьдесят пятого.

– Да, дед прямо-таки… Ты ж ни Хрущева не застал, ни Сталина… Откуда в тебе любовь к Иосифу Виссарионовичу?

– А папаня работал в охотхозяйстве, его Василий Иосифович держал, сын вождя… И консервов привезет егерям, и бутылку каждому… Чего ни попросишь – кровель там, стекло, – всем помогал, и взятки, как сейчас, не брал: все от чистого сердца… За это его масоны с сионистами и погубили мученической смертью…

– А масоны – это кто?

– Ну как? Враги народа, нерусские.

– А сионисты?

– Так это ж евреи! Вы что, шуткуете, дядя?

– Почему? Просто интересуюсь, как ты себе это мыслишь. Радищева в школе проходил?

– А как же! До сей поры помню, очень замечательно писал про страдания народа…

– Он, кстати, масоном был. Радищев-то…

– Ты, дядя, давай, напраслину на русского писателя не неси, а то высажу, и точка…

– Да вот тебе истинный крест, – серьезно ответил Костенко. – Для интереса сходи в библиотеку, посмотри издание Радищева, там про то сказано…

– Какая у нас библиотека?! Одни собрания сочинений – то Брежнев был, то сусловы там всякие с соломенцевыми, двух слов сказать не могут, а туда ж – за Пушкиным в ряд…

– Сионисты, – рассмеялся Костенко. – Дорогу небось тоже они, сионисты, мешают проложить, по ухабинам елозим?!

– У них руки длинные… Если б от нас что зависело – сразу б провели…

– Ну так и провели б!

– А ты пойди в исполком, сунься! С Гушосдором поговори! От ворот поворот – и точка!

– Масоны там сидят? Нерусские?

– Да что ты с этими долбанными масонами ко мне привязался, дядя? Все об них говорят, что ж, людям не верить?!

– Об них не все говорят, об них наши цари говорили с охранкой… И Гитлер… Ладно, хрен с ними, с масонами этими… Мясо дают? Колбасу? Сыр?

Шофер покосился на Костенко, оглядел его наново, прищурливо, холодно:

– А вы вообще-то наш?

– Нет, украинец…

– Ну, это разницы нет, что хохол, что русак…

– Полагаешь?

– А что? Если б вы чуркой были – я б вас по физиономии отличил, прибалтийца какого – по выговору, я с ними в армии служил, аккуратные ребята, своих в обиду не дают, молодцы, это только мы как в расколе живем, только и ждем, чтоб друг дружку схарчить, будто шакалы какие…

…Генерал Трехов отмахнулся от костенковского удостоверения:

– Я любому человеку рад, мил-душа, живу бобылем, милости прошу в зало…

У Костенко стало тепло на сердце. «Зало» было комнатой метров шестнадцати, вдоль стен стеллажи с газетами, журналами и книгами, уютный абажур, такой у бабульки был, только у нее белый, а у этого – красный. Спаленка крохотная, метров шесть, зато кухня с русской печкой – настоящая, просторная, впрочем, Костенко отметил, что ему мешало здесь что-то, потом понял – холодильник, чужероден.

Генерал словно бы понял его:

– Погреб отменен, мил-душа, но я дважды сверзился, еле отлежался, пришлось изнасиловать российскую первозданность атрибутом антиэкологической цивилизации… Увы, молочко из погреба несравнимо с тем, что хранится в холодильнике, но годы вносят свои коррективы… Чайку с дорожки? Хлебушка с салом?

– Ни от чайку, ни от хлеба с салом не откажусь, товарищ генерал…

– Мое имя-отчество легко запоминаемо, мил-душа… Я Иван Иванович… А вы?

– Владислав Романович.

– Красивое созвучие. Очень раскатистое, какое-то театральное… Присаживайтесь, сейчас накормлю… С чем пожаловали?

– Я по поводу Зои Федоровой…

– Кто это?

– Актриса, которую убили восемь лет назад…

– Погодите, погодите, я ее реабилитировал вроде бы… Так?

– Именно… Я думал, вы ее сразу вспомните…

– Через меня прошли десятки тысяч людей, Владислав Романович… Я и Сергея Королева дело закрывал, и Туполева, и детей Микояна, и Тату Окуневскую реабилитировал, жену моего фронтового друга Бориса Горбатова, и Павла Васильева, гениального сибирского поэта… Пильняка, Бабеля, Тухачевского, Мандельштама, Мейерхольда, Вознесенского, Михоэлса – разве всех в памяти удержишь?! Видимо, ее дело было легким, в других-то приходилось разбираться, мил-душа… Таких показаний навыбивали, стольких свидетелей выставили… Липа? Ясное дело… Но – докажи! Молотов требовал развернутых справок по каждому делу, особенно в связи с военными, его же подпись там стояла… Каганович велел справки на всех секретарей райкомов Москвы ему лично пересылать… По Наркомпути – тоже… Никита Сергеевич постоянно интересовался Украиной, только Ворошилов в ус не дул… Знаете, кстати, как он пил? Две чарки водки, а после – для похмельной бодрости – фужер шампанского. И – все. Умел пить, знал, когда остановиться… Но он уже тогда, мил-душа, мало что воспринимал, парил, так сказать, считал, что если Хрущев в своей речи сказал, мол, Сталин винил Ворошилова – «английский шпион», то с него все списки автоматически снимутся, а он ведь тоже на сотни тысяч давал свою подпись…

– Иван Иванович, вы не помните, кто был следователем Зои Федоровой?

Генерал поставил на стол квашеную капусту, буханку хлеба, сало, порезанное щедрыми кусками, и варенье:

– Конечно, не помню, мил-душа… Если б записи вел, а то ведь все тогда было «совсекретно»… Никто не знал, когда придет приказ прекратить реабилитацию и вернуться к восхвалению великого кормчего, будь он проклят…

Костенко достал фоторобот Хрена, показал его генералу. Тот долго вглядывался, потом задумчиво произнес:

– Я его допрашивал… Он в Лефортове сидел…

– По какому делу?

– Кажется, по тем спискам, которые подписывал Абакумов…

– Зою Федорову арестовали по указанию Берии…

Генерал покачал головой:

– Сдается мне, там была какая-то игра… Что-то там было особенно коварное… Вы угощайтесь, мил-душа, угощайтесь, а я пока расслаблюсь и повспоминаю…

Костенко положил кусок сала на черняшку, чуть присолил, съел быстро, с нескрываемым аппетитом. Есть дома, где угощение всласть, а бывают такие, где совестишься кусок со стола взять.

– Хорошо едите, – заметил генерал. – Я-то на твороге сижу, рак был, полжелудка вынули, ничего, третий год уже, дети всех врачей-убийц съехались, чьих отцов я реабилитировал, а их следователей – сажал…

– Иван Иванович, врачей реабилитировал Берия…

– Он их выпустил, мил-душа… А дело по-настоящему закрывал я… Лаврентий Павлович только крохотный кусочек айсберга приоткрыл в своей борьбе за интеллигенцию, он был игрок мудрый, учитель был не кто-нибудь, а Хозяин… Кстати, у вас портретов Зои Федоровой нет?

Костенко с готовностью разложил перед генералом фотографии Федоровой: и кадры из фильмов, и в шикарном платье со знаками лауреата Сталинских премий, и убитую – с телефонной трубкой в руке…

Генерал отодвинул все фото, оставив одно – со Сталинскими премиями.

– Вот что я помню точно, мил-душа… Прямо-таки страницу дела вижу: «…после вручения мне Сталинской премии я набралась смелости и обратилась к Иосифу Виссарионовичу: «Дорогой товарищ Сталин, у меня отец репрессирован…» Зоя Федорова была у Сталина на Ближней даче… Потом ездила к Берии на улицу Качалова… Сталин умел давать взятки, это не брежневские дилетанты, тот был злой гений дозировок, все просчитывал вперед… Эк ведь как сумел «обоймы» создать, организовать классиков… Детская литература: ба-бах ордена Ленина Чуковскому, Маршаку, Михалкову, Гайдару и Барто – гении, высшие авторитеты, только их и читать детям… Ба-бах премии артистам, любимым народом: Крючкову, Алейникову, Андрееву, Черкасову, Марецкой, Зое Федоровой – только они говорят с экрана правду, они, и никто больше… Так же и в балете было, и в театре, в науке, живописи… Пойди кто хоть слово скажи против Александра Герасимова, Серова, Налбандяна, Иогансона… Что там всякие Гудиашвили, Кончаловские, Мешковы, Сарьяны?! Третий сорт… Хоть и тем давал от пирога, но орденок поменьше, премию пожиже, все взвешивал, фармацевт… Так вот я вспомнил: вскоре после визита Федоровой к Сталину на дачу и к Берии в особняк ее и забрали… Ей ведь шпионаж шили, я вспомнил, шпионаж и террор, мил-душа, у нее какой-то американец был во время войны, верно?