Позывной "Курсант" 4 (СИ) - Барчук Павел - Страница 30

— Завод электроинструментов и завод плёночных фотоаппаратов. — Кивнул Панасыч на видневшиеся вдалеке строения. — Они уже после твоего… хм…после твоего отъезда появились. Лет семь назад.

Я усмехнулся:

— Как интересно, однако, вы назвали причину, по которой мною было покинуто это чудное заведение. Отъезд… Вам же известно, как все произошло на самом деле. Потому вы и вели себя со мной не так, как с другими. Я все понять не мог, в чем дело, а оказалось, вон оно что.

— Известно. — Согласился Шипко вообще без каких-либо споров, чем, кстати, все равно меня удивил. Не похоже на него это, так покладисто вести себя. — Всему свое время. Сейчас, подозреваю, оно пришло. Момент тот самый пришёл, когда не только можно говорить, но и нужно.

Мы с Панасычем стояли вдвоём и никакие Павлы больше не мешали нам беседовать откровенно, называть вещи своими именами. Поэтому я не стал миндальничать, рубанул, как есть. Ну и Шипко ответил тоже без увиливаний.

— А если не секрет, вам откуда известно? Мне казалось, история моей семьи не сильно афишируется. Но теперь, выходит, сомнительный какой-то секрет. Один узнал от второго, второй услышал от третьего. И понеслось.

— Мы поговорим об этом после того, как закончим дело. Я так понимаю, тебе нужно попасть на территорию коммуны и желательно, чтоб твои действия не вызывали вопросов. Верно? — Панасыч стоял рядом со мной, заложив руки за спину. Выглядел он абсолютно спокойным, даже расслабленным.

— Да. — Я тоже решил не строить из себя великого конспиратора и ответил, как есть. — Кое-что спрятал до того, как меня отсюда вытащили. Теперь нужно это найти. Металлическая коробка. Я зарыл ее за сараем. Но… к сожалению, не помню, за каким именно.

— Интересно… — Панасыч усмехнулся, а потом кивнул в сторону ворот. — Ну идем, что ли. Стоим с тобой тут как два столба. Пройдемся по коммуне, глядишь, вспомнишь свой сарай. Если он вообще остался на месте. С тех пор многое изменилось.

Чекист направился ко входу, я, естественно двинулся за ним. И конечно, он был прав насчет сарая. Его, может, уже сто раз снесли. Заводы вон какие-то понастроили. Честно говоря, как быть в этом случае, я пока не знал. В случае, если не найду нужное помещение. Я ведь во сне видел только сам сарай. Ну, еще территорию рядом.

— Ты же его застал? — Спросил Панасыч. — Как он тебе показался? Не совсем дитём был, должен помнить.

Переход был неожиданный и не совсем понятный. Кто «он»? К примеру, мы только недавно вообще о Клячине говорили. Но я сообразил, про кого сейчас идёт речь. Макаренко. Думаю Панасыч имеет в виду знаменитого педагога. Вот только прикол в том, что я понятия не имею, как он мне. Я его не знаю.

— Не помнишь? — Шипко расценил моё молчание по-своему.– А ведь не сказать, что совсем маленьким сюда попал. Сколько стукнуло тогда? Шесть? Семь? Сейчас вопрос стоит по поводу его деятельности. Вернее, он не вчера встал, этот вопрос. В 1928 году его уволили из колонии имени Максима Горького. А настояла на том сама Надежда Константиновна. Демократические основы, совместное управление воспитанников и сотрудников, общее собрание, систематическая ротация командиров отрядов — все это противоречило практике советской педагогики. Вопрос оставили ребром. Либо отказывается от своих принципов в воспитании, либо уходит. Он тогда уже и здесь трудился по совместительству, и в колонии имени Максима Горького. Да еще доносов много было, различного толка. Ну…Антон Семенович выбрал принципы. Справедливости ради, после его ухода колония захирела.

Шипко еще что-то говорил, пока мы шли через ворота в сторону главной дороги, но мне уже было не до того. Я вообще остановился. Не специально. Просто именно в этот момент в моей голове вдруг ярко взорвалась фейерверком картинка.

Худой мужчина, с залысинами, в круглых очках подходит к одному из пацанов, наряженного почему-то в трусы, наподобие футбольных, только синего цвета, и говорит ему спокойным тоном:

— Мёрзнешь, значит, двигайся быстрее, работай усерднее.

Это было настолько неожиданно, что я просто охренел, честное слово. По-другому и не скажешь. Впервые за все время я вдруг увидел что-то из прошлого деда, как самое настоящее воспоминание. Не сон, не видение, не черт еще знает что, как было в обществе Бернеса и Наденьки Бекетовой, когда мы искали Подкидыша. Нет! Сейчас моя память выдала картинку, будто это мое, родное воспоминание. Будто я это пережил. А я такого точно не преживал! В моей жизни не было никаких мужиков в круглых очках. Впрочем, пацанов в трусах тоже.

То есть, получается, что? Получается, я реально становлюсь дедом, если сознание начало выдавать его воспоминания за мои?

— Твою мать… — Я потряс головой и легонько шлепнул себя ладонью по лбу, будто это могло помочь.

Таких сюрпризов еще не хватало! Если произойдёт полное, так сказать, слияние, на обратное возвращение у меня вообще не останется никакой надежды. Вообще! Я, в принципе, уже перестал об этом думать и на это рассчитывать, но в глубине души всё-таки возилось что-то крохотное, что-то рвущееся обратно, в родную, привычную жизнь. Ну не дитя я довоенного Союза! Чужой он мне.

— Реутов! — Панасыч, который за несколько минут моего ступора утопал вперед, остановился и развернулся ко мне лицом. — Ты чего там застыл? Ноги отказали?

— Да так. Ничего. — Ответил я хмуро, а затем ускорился, догоняя чекиста.

Хотя на душе теперь скребли кошки. Оно и до этого не сказать, чтоб сплошной позитив, но сейчас поднакрыло особенно сильно.

— И как думаешь, может ли Антон Семенович быть врагом советского народа? — Снова поинтересовался Шипко.

Вот ведь докопался со своим Макаренко. Мне какая разница, кто он. Но, естественно, вслух я этого не сказал. Просто пожал плечами молча. Мои мысли сейчас были очень далеко от темы разговора.

— А чем Антон Семёнович то не угодил? Его к врагам народа точно сложно привязать. Беспризорников вон, на путь истинный наставлял. — Выдал я что-то более-менее подходящее. Иначе Панасыч, похоже, не отстанет.

— Не помнишь, все-таки… — Сам себе кивнул Шипко. — Многовато у тебя провалов в башке, Реутов. Ну, к примеру, была ситуация здесь, в «дзержинке». Не так давно, кстати, пару лет назад. На заводе у некоторых мастеров стали пропадать из шкафчиков инструменты. На их тумбочках висят амбарные замки, но «коммунары» все же наловчились вскрывать их без особого труда. Антон Семенович тут же оценил ситуацию и предложил мастерам снять злополучные замки. Оставить шкафчики открытыми. И вот что интересно — кражи сразу прекратились.

— Ну? Это же прекрасно. Замечательная атмосфера братства, товарищества, душевной щедрости. И доверия, видимо. — Буркнул я.

Навязчивое желание Шипко продолжать этот разговор выводило меня из состояния равновесия.

— Думаешь? Ну, вообще-то, он, конечно, воспитанников всегда поддерживал. После выпуска «дзержинцы», поступившие в вузы и техникумы, получали раньше от коммуны стипендию. Безусловно, для них это было большим подспорьем. А вот приходом нового заведующего, сменившего Антона Семеновича, эти стипендии были отменены. Думаю, что Макаренко не одобрил бы такого решения…

— Николай Панасыч, что вы хотите сказать? Вы ведь к чему-то конкретному ведете. Сколько можно про Макаренко? То ли он — враг, то ли он — молодец, не понятно. А еще больше не понятно, при чем тут я? Мне казалось, мы стали чуть более откровенны друг с другом.

Я не выдержал. Вовсе не потому, что не хватило терпения. Мог бы и дальше послушать, не убудет. Нет, дело не в этом. Просто мы уже прошли часть территори и двигались к дому, где жили «коммунары», и пока что ни одно здание, находившееся в поле зрения, даже отдаленно не напоминало мне сарай, который я видел во сне. Плюс только что всплывшей воспоминание. В общем, я нервничал. А тут — Шипко со своим Макаренко.

— Так может и ты тогда объяснишь мне, Реутов, кое-что… — Панасыч неожиданно остановился, а потом вдруг ухватил меня за плечо и резко повернул к себе. — Ты не можешь не помнить Макаренко! Тебя в эту коммуну определили не просто так. В то время сюда активно отправляли неполноценных детей с отклонениями. Вернее, пытались. Но Антон Семенович категорически этому противостоял. Он хотел создать место, где на путь исправления встанут именно беспризорники. Уличная шпана, так сказать. Малолетнее ворье. Он хотел доказать своим примером, что каждый человек может стать полноценным членом общества. А ты ведь, Реутов, не был ворьем. И беспризорником тоже не был. Родители твои вполне известны. Не на улице тебя нашли. Никогда не задумывался, почему именно сюда? Или ты вообще ничего не помнишь, а? Так я расскажу.