Очерк истории психоанализа - Фрейд Зигмунд - Страница 6

Один, вероятно, немецкий, врач из Чили выступил на интернациональном конгрессе в Буэнос-Айресе[3] в 1910 г. в защиту существования инфантильной сексуальности и отмечал успешность психоаналитической терапии при симптомах навязчивости; один английский невролог в Центральной Индии сообщил мне через одного коллегу, отправившегося в Европу, что в этиологии неврозов между магометанскими индусами, к которым он применяет психоанализ, и нашими европейскими пациентами не наблюдается никакого различия.

Распространение психоанализа в Северной Америке произошло при особенно почетных обстоятельствах.

Осенью 1909 г. Jung и я были приглашены Stanly Ноll'ом, президентом Clark University в Worcester'e (близ Бостона), принять участие в празднествах по случаю двадцатилетия со дня основания этого учреждения и прочесть там лекции на немецком языке. Мы нашли, к нашему большому удивлению, что свободные от предрассудков представители этого маленького, но уважаемого педагогическо-философского университета были знакомы со всеми психоаналитическими трудами и знакомили с ними на своих лекциях слушателей. В такой чопорной Америке можно было, по крайней мере, в академических кругах свободно говорить и обсуждать то, что в жизни считается предосудительным. Пять лекций, которые я сымпровизировал в Worcester'e, появились потом в American journal of Psychology в английском переводе и вскоре затем по-немецки под заглавием «?ber Psychoanalyse». Jung читал о диагностических исследованиях ассоциации и о «Konflikte der kindlichen Seele». Мы были за это вознаграждены почетным титулом Z. Z. D. (докторов обоих прав.) Психоанализ был представлен на этой праздничной неделе пятью лицами: кроме Jung'a и меня, были Ferenczi, сопровождающий меня Ernst Jones, бывший тогда при университете в Торонто (Канада), теперь в Лондоне, и A. Brill, занимавшийся в Нью-Йорке аналитической практикой. Все они ознакомились с психоанализом в Цюрихе. В Worcester'e завязались и очень ценные личные отношения с James I. Patnem, преподавателем невропатологии Гарвардского университета, который за несколько лет до того относился отрицательно к психоанализу, теперь же быстро освоился с ним и рекомендовал его своим соотечественникам и коллегам по специальности в многочисленных лекциях, очень содержательных и изящных по форме. Уважение, которым он пользуется в Америке вследствие своей высокой нравственности и смелой любви к истине, послужило на пользу психоанализу и защитило его от клеветы, которая при других условиях, вероятно, сразила бы его с самого начала. Позднее Patnem, слишком подчиняясь высоким этическим и философским запросам своей натуры, предъявил к психоанализу, как я думаю, невыполнимое требование – именно, чтобы он служил определенному нравственно-философскому миросозерцанию; но все-таки на своей родине он остался главной опорой психоаналитического движения.

В области распространения этого движения самые большие заслуги выпали далее на долю Brill'a и Jones'a. В своих трудах с полным самоотречением и трудолюбием они настойчиво указывали своим соотечественникам на легко наблюдающиеся основные факты обыденной жизни, сновидения и невроза. Brill усилил это воздействие благодаря своей врачебной деятельности и переводом моих трудов, Jones – благодаря поучительным докладам и остроумным дискуссиям на американских конгрессах. Отсутствие глубоко укоренившихся научных традиций и меньшая официальная строгость, безусловно, способствовали толчку, данному Stan1у Ноll'ом в Америке. Характерным для тамошних условий было то, что с самого начала профессора и руководители психиатрических больниц приобщились к анализу в той же мере, как и отдельные врачи-практики. Но именно поэтому ясно, что нелегкая борьба за психоанализ должна в будущем завершиться там, где было оказано нам наибольшее сопротивление, – в области старых центров культуры.

Из европейских стран до сих пор Франция оказывалась страной, наиболее невосприимчивой к психоанализу, хотя заслуживающие полной похвалы работы цюрихца A. Meder'a сделали его легкодоступным французскому читателю. Первые выражения сочувствия дошли до нас из французской провинции. Moricheau Bauchant был первым французом, открыто признавшим психоанализ. Regis и H?snard (Бордо) совсем недавно (1913) попытались рассеять предубеждения своих соотечественников против нового учения, дав подробное и точное его изложение и только высказав некоторое сомнение в вопросе о символике.

В самом Париже, кажется, еще господствует убеждение, которое так красноречиво излагал Janet на Лондонском конгрессе 1913 г., что все, что в психоанализе верного, повторяет с небольшими изменениями взгляды Janet, все же остальное никуда не годится. Janet пришлось уже на самом конгрессе выслушать ряд замечаний и поправок со стороны Jones'a, который указал ему на недостаточное знакомство его с предметом. Несмотря на это, мы не можем забыть заслуг Janet в области психологии неврозов, хотя и не согласны с его притязаниями.

В Италии после нескольких многообещающих начинаний не последовало дальнейшего участия итальянских ученых в психоаналитическом движении. В Голландию анализ проник благодаря личным связям довольно рано: van Emden, van Opuysen, van Rentergem (Freuden zijn School) и оба Steirke работают там с успехом теоретически и практически. Интерес научных кругов Англии к анализу развился очень медленно, но, судя по всему, именно там предстоит ему блестящий расцвет благодаря склонности англичан ко всему фактическому и страстности, с которой они становятся на защиту справедливости.

В Швеции Bierre, преемник Wetterstrand'a в области врачебной практики, по крайней мере временно, отказался от внушения в гипнозе в пользу психоаналитического учения. R. Vogt («Норвегия») с уважением отзывается о психоанализе в своих «Psykiatriens Qrundtrack», так что первый учебник психиатрии с упоминанием о психоанализе был написан на норвежском языке. В России психоанализ известен и распространен; почти все мои книги, как и других приверженцев анализа, переведены на русский язык. Но более глубокое понимание психоаналитических учений еще не установилось. Научные вклады русских врачей и психиатров в области психоанализа можно до настоящего времени считать незначительными. Только Одесса имеет в лице М. Вульфа представителя аналитической школы. Введение психоанализа в польскую науку и литературу есть, главным образом, заслуга Jekels'a. Так близко связанная с Австрией географически и столь чуждая ей в научном отношении Венгрия подарила психоанализу только одного сотрудника, S. Ferenczi, но такого, который стоит целого коллоквиума.

Относительно положения психоанализа в Германии можно сказать, что он стоит в центре научной дискуссии и вызывает у врачей, как и у неспециалистов, выражения самого решительного отпора, который до сих пор не прекратился и, временами усиливаясь, все снова и снова поднимается. Ни одно официальное учебное заведение до сих пор не допустило в свои стены психоанализа; врачи, успешно применяющие его на практике, малочисленны; только немногие лечебницы, например, Binswanger'a в Крейцлингене и Марциновского в Гольштинии, открыли ему двери. На критической почве Берлина подвизается один из самых выдающихся представителей анализа, Carl Abraham, бывший ассистент Bleuler'a. Можно было бы удивляться, что это положение вещей остается неизменным вот уже в течение ряда лет, если бы не было известно, что оно соответствует только внешней видимости. Не следует преувеличивать значение официальных представителей науки и руководителей лечебных заведений, а также находящейся в зависимости от них научной молодежи. Понятно, что противники громко поднимают голос, в то время как запуганные приверженцы воздерживаются от шумных выступлений. Многие из них, первые вклады которых в психоанализ вызывали надежды, потом, под давлением обстоятельств, отстранились от этого движения.

Но само движение потихоньку, неудержимо развивается, вербует постоянно новых приверженцев среди психиатров и неспециалистов, доставляет психоаналитической литературе все возрастающее число читателей и именно этим побуждает противников ко все более сильным попыткам противодействия. Уже десятки раз приходилось мне в течение этих лет читать в отчетах о работах некоторых конгрессов и научных заседаний, ферейнов или в рефератах после некоторых обнародованных трудов: «Ну, теперь психоанализ умер, окончательно побежден и уничтожен». Ответ можно было бы составить в духе телеграммы Марка Твена в газету, поместившую ложное известие о его смерти: «Известие о моей смерти сильно преувеличено». После каждого из этих известий о смерти психоанализ приобретал новых приверженцев и сотрудников или создавал себе новые органы. Объявление о смерти было все-таки шагом вперед по сравнению с полным замалчиванием его.