Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович - Страница 42

— Тот самый, — кивнул Тарик. — Ты же считаные дни у нас... Неужели о нем и в Гаральяне слыхивали ?

— Да вот представь себе! Не такие уж мы дикари, люди искусства п изящных ремесел и у нас есть, за новостями из соседних столиц следят и многое знают...

11 Изящный махальщик — дирижер.

Саркар — длиннополый сюртук без пуговиц, старомодного фасона, его носят люди творческих ремесел (а также те, кто самонадеянно причисляет себя к таковым).

Путеводная Звезда Магальяр считается покровительницей творческих людей, которых король и награждает высоким орденом с таким названием (два других считаются пониже рангом).

Тарик ощутил легонькое разочарование: не удалось ее поразить примечательной историей барона Лайтока, которую, оказалось, она и так знала...

Звонкая была история, за одиннадцать лет ничуть не позабытая, вошедшая в те городские легенды, что берут начало в событиях из жизни, а потому сплошь и рядом не нуждаются в приукрашивании!

Барон Лайток достиг высоты главного изящного махальщика Королевского оркестра, должен был занять и почетный пост главного сочинителя музыки королевского двора. Однако его настигла беда-кручина, не щадившая людей всех сословий, от распоследнего мусорщика до иных венценосцев. Вино оказалось сильнее человека и забрало его в полон бесповоротно...

Какое-то время ему сходило с рук махание оркестром в пьянейшем состоянии — мастерства он не терял и тогда, а музыка, которую продолжал писать, не только нравилась королю и дворянам, но и уходила в простой народ, становясь танцевальными мелодиями и песенками, стихи к которым сочиняли уже не благородные виршеплеты, а простые люди.

И вот однажды грянуло... Будучи пьян до совершеннейшего изумления и потери здравого рассудка, барон на пышном приеме короля в честь нового бадахарского посланника изобразил палочкой совсем не то, что надлежало. Музыканты — народ дисциплинированный и махальщику подчиняются беспрекословно, как солдаты командиру, не имея права на собственное размышление. И Королевский оркестр в тронном зале во всю мочь грянул вместо приличествующей торжеству «Алмазной величальной» разухабистую, всем известную от мала до велика «Свиданку егеря и мельничихи» — не сказать чтобы непристойную, но никак не сочетавшуюся с пышной церемонией.

Всеобщее ошеломление и оцепенение были такими, что оркестр беспрепятственно сыграл песню до половины. Потом первым опомнился начальник тайной королевской стражи, кинулся на галерею для музыкантов и не без труда вырвал у барона палочку...

Конфуз был страшный. Крайне напряженные в то время отношения между Арелатом и Бадахаром едва-едва стали налаживаться, бадахарский посланник, горячий, как все его земляки, усмотрел тут умышленное оскорбление своему королю, чью высокую особу здесь представлял, швырнул на мозаичный пол верительные грамоты и заспешил к выходу, грозя, что его венценосец, не снеся такого позора, выступит войной (что, по совести говоря, осуществить было крайне трудно: на суше Арелат и Бадахар отделяли два немаленьких королевства, а что касается моря, то арелатский военный флот был в несколько раз больше бадахарского. Однако полный разрыв торговых отношений принес бы Арелату грандиозные убытки).

Трое самых оборотистых и хитрых царедворцев перехватили посланника на полпути, не без труда втолковали истинное положение дел и убедили вернуться (злые языки в лице худога Гаспера и его обычных гостей-студиозусов уверяли, что дело решило не красноречие царедворцев, а подаренные посланнику тяжелый пояс из чистого золота с огромными самоцветами и полдюжины юных кабальниц, красивых и невинных). Чтобы окончательно улестить посла, оркестр под махание одного из младших подчиненных барона сыграл даже не «Алмазную», а «Звездную величальную», какой, вообще-то, приветствуют только коронованных особ, — Дахор Четвертый, наступив на горло неуместной сейчас гордыне, жаждал загладить конфуз любой разумной ценой...

Загладил. Отношения наладились и вскоре потеплели, к нешуточной выгоде как купцов обоих королевств, так и военных моряков — флоты Арелата и Бадахара получили по половинке удобных портов на землях друг друга. Но это было потом, а пока следовало незамедлительно решить участь виновника небывалого скандала...

Восседай на арелатском троне Магомбер либо Тарис Третий, барон не отделался бы вечным заточением в подземной темнице — в тот же день, не успев протрезветь, был бы при большом стечении народа разлучен с повинной головой. Однако Дахор Четвертый был вспыльчив, но отходчив. Прием посланника и последовавший за этим пир затянулись надолго, и король смягчился. Не то что

голову не отрубил и в темницу не заточил, но даже не лишил ни дворянства, ни орденов, хотя все это мог проделать, не нарушая законов. Те же злые языки уточняли: свою роль сыграло и то, что барон сызмальства был пажом своего годовичка, наследного принца Дахора, и отношения меж ними установились самые теплые. Паж не единожды добровольно брал на себя вину за тяжелые проказы принца, за что каждый раз был немилосердно сечен главой пажей. Ходил даже слушок, что оба, войдя в школярские годочки, невинность потеряли в объятиях одной и той же беспутной красавицы маркизы, прозванной при дворе Наставницей Юношества....

Король всего лишь (к разочарованию врагов барона при дворе — у всякого придворного хватает завистников и врагов) лишил барона всех придворных званий и изгнал из дворца навсегда — зная норов короля, это был не минутный порыв ярости, а одно из тех его решений, что пересмотру и отмене не подвергнутся никогда...

Не зря говорится, что беда никогда не приходит одна... Баронесса (та еще гадючка, частенько изменявшая мужу с молодыми гвардейскими офицерами из числа кабатино19) никак не хотела лишаться доступа ко двору, а потому быстренько подсуетилась, и один из лейб-лекарей написал убедительную бумагу, которой объявил барона безнадежно скорбным рассудком, упирая на то, что только умалишенный мог такое вытворить. И с помощью прожженного судейского крючкотвора не только законным образом с супругом разошлась, но и оттяпала и столичный особняк, и богатое поместье с десятком кабальных деревень (злые языки уверяли, что две из этих деревень получили в уплату за труды неправедные медик и законник). Правда, она все же проявила некоторое душевное благородство: оставила бывшему супругу двухэтажный домик с садиком в столице и пару сотен золотых в денежном доме. Оба любящих и почтительных сыночка разорвали с батюшкой всякие отношения, опасаясь лишиться и доступа ко двору, и богатых невест...

Подобно многим и многим, выброшенный на обочину жизни горемыка принялся старательно топить горе-злосчастье в вине,

совершенно забыв, что оно плавает как рыба. Одно время его с оглядочкой навещал кое-кто из прежних друзей, потом и они заглядывать перестали, зато, как это часто случается, нахлынули случайные знакомцы из таверны и винных лавок — спившиеся актеришки, выгнанные за пьянство отовсюду музыканты, несо-стоявшиеся виршеплеты и сочинители музыки и тому подобная публика, обосновавшаяся в доме, как в своем. У барона имелся талант сочинителя музыки и изящного махальщика, а вот твердости характера и воли к борьбе с жизненными невзгодами не нашлось. Службу он найти не пытался совершенно, сочинение музыки забросил, упиваясь своим горем почище, чем вином. Сломался, одним словом. А безденежные прихлебатели дневали и ночевали в его доме, растаскивая все мало-мальски ценное...

На третий месяц такой жизни стало совсем худо: золотые из обережного дома кончились, вокруг замаячили ростовщики, прицеливавшиеся к добротному дому в хорошем месте, слуги разбежались, не получая жалованья, а доходов не было даже медного гроша, так что пришлось распродавать ту серебряную посуду, занавеси и мебеля, которые не успели растащить прихлебатели, но было угого немного. И кончить бы барону Вшивым Бугром, куда порой попадали и люди познатнее, но тут нежданно-негаданно объявилась Удача в лице Мастера Барадаша с улицы Серебряного Волка.