Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович - Страница 20

— Тысяча извинений, красавицы! — жизнерадостно возопил Фишта. — Задержались немного, остановились на диковину поглазеть в балагане: двухголовый поросенок, лопни мои глаза. И мордаха такая внушительная, как все равно... — Он сделал вид, будто только сейчас заметил Мастеров (на физиономиях которых явственно проступило разочарование — враз поняли, рубанки косые11, что здесь им ничего не светит). — Все равно что у этого молодого человека...

Он смотрел насмешливо, и столяры смирнехонько убрались прочь — на ярмарке не принято задираться по пустякам, Стражники зорко следят, чтобы не было ссор, а тем более драк, нарушающих благолепие, и наказания за них строже обычных. А Фишта, искушенный в словесных поединках, легонько оскорбил так, что и не придерешься. Да и крайне смешно выглядели бы те, кто затеет ссору из-за, безусловно, чужих девушек...

Тут же выяснилось, что Фишта с Титоршей направляются в ту кондитерскую лавку, которую Тарик и Тами только что покинули, — так что парочки разошлись в разные стороны.

— Интересные у тебя, выходит, знакомые, — сказала Тами и фыркнула.

— Это к чему? — спросил Тарик.

Тами засмеялась:

— Да просто твой знакомый сразу раздел меня глазами до последней ниточки, да так и не одел...

— Неужто? — с деланым изумлением сказал Тарик. — Мне всегда казалось, что человек он солидный и всякому легкомыслию чуждый...

— Так это тебе, — Тами лукаво сощурилась (Тарик начал уже привыкать к этому ее обыкновению, очень ему нравившемуся). — Ты же не девушка, а он наверняка не трубочист, чтобы так на тебя смотреть. Зато на меня очень примечательно уставился, и на проходящих... Всякая девушка такие взгляды может моментально читать и ни за что не ошибется...

Тарик весело подумал: обязательно надо будет при случае рассказать Фиште, что его якобы благолепный взгляд был раскрасавицей гаральянкой быстренько разгадан. Грузали, как уже бывало, малость посмеются. Фишта будет чуть удручен нежданным разоблачением, но ничего, переживет, глядишь, и перестанет себя считать вторым Валарисом.

А потом Тарик подумал, что только что услышанное дает повод для вполне политесных игривостей, и спросил, обозначая шутливый тон:

— Значит, ты обнаженная сейчас, коли тебя взглядом раздели?

— Для кого как, — Тами приняла дозволенную игривость и ответила в тон. — Вот ты ни разу не пытался меня взглядом раздеть, гак что для тебя я одетая, как на королевский бал! — И прищурилась. — Но на ножки ты мне смотрел, когда в первый раз встретились — и не вздумай отпираться, — и сегодня тоже! — И звонко рассмеялась. — Не смущайся, такие взгляды в мужской сущности заложены. И всякой женщине они потаенно нравятся, иначе мы бы так и носили платья до земли, как в старину. А кто он, твой раздевальщик глазами? Выглядит как мореход в отставке, только сдается мне, молод для того, чтобы в отставку выходить. Я, правда, еще совсем мало видела мореходов...

— Как-нибудь потом, при случае расскажу, — пообещал Тарик.

Надо будет сочинить что-нибудь убедительное — не годится

такую правдочку выкладывать в разговоре с политесной девчонкой, за которой взялся ухаживать всерьез. Иные знакомства тебя в глазах девчонок, безусловно, не красят...

Хорошо, что подвернулся случай отвлечься, переменить тему. И Тарик без малейшего наигрыша с искренним легоньким удивлением сказал то, что подумал:

— Странно что-то...

— Что? — Тами проследила за его взглядом и пожала плечами. — Вроде ничего странного...

На взгляд человека, впервые попавшего на Большую Ярмарку, действительно выглядит все обычно: толпы, где перемешались жители столицы всех сословий, теснясь, вливаются в настежь распахнутые ворота огороженной высоким дощатым забором Фиглярской пустоши — обширного луга, где помещаются балаганы лицедеев, циркачей, фокусников, шутов. Именно что толпа, и конца ей не видно.

— А странность в том, что народу валит слишком много, — пояснил Тарик. — Который раз на ярмарке, а такого многолюдства в этом месте не припомню, впервые вижу. Там фигляры, лицедеи, акробаты, фокусники. Интересно, конечно, они все мастеровитые, но не настолько уж, чтобы толпа взрослых туда ломилась. Любопытно... Подойдем-ка поближе, вон афиша приколочена...

Ага, вот оно что! Теперь понятно. Справа от ворот огромная афиша в три краски. Поверху здоровенные буквицы: «Впервые на канате Равольт Неустрашимый!!!» И под ними — картинка, которую враз поймет и любой Темный: на толстом канате удерживает равновесие акробат, затянутый в белоснежное трико с черным

Огненная вода — керосин.

13

— Прекрасно помню, что тебе здесь по сердцу, — сказал Тарик. — Стрельбище, конские ряды, иноземные ткани и качели. Ничего не упустил?

— Нет, ничего. А что ближе?

— Иноземные ткани, — не раздумывая сказал Тарик с уверенностью старого ярмарочного бывальца. — Потом стрельбище, качели и конские ряды — они на самой окраине возле пустоши, чтобы можно было коней проверить на разных аллюрах. Пойдем?

— Пойдем, — кивнула Тами. — Хорошо, что ткани ближе всего... только честно тебя предупреждаю: я там надолго застряну. Вытерпишь?

— Конечно, — сказал Тарик.

И нисколечко не удивился: он уже ходил с девчонкой на прошлую ярмарку и прекрасно знал, как надолго иные из них застревают у прилавков с иноземными тканями, — так он сам и его друзья застревали у прилавков оружейников, разглядывая шпаги, кинжалы и охотничьи ножи, хоть ничего не могли взять в руки: либо это дворянское оружие, либо лезвия превышают дозволенную длину, а потому мальчишкам их ни за что не дают даже подержать. Странно (снова мысли сына лавочника), что до сих пор приезжие оружейники не додумались продавать дозволенные складешки, доступные для мальчишек, как это делают столичные мастера. Неплохую денежку выручили бы... Видимо, и тут есть какие-то запреты. Он давно знал от батяни, что многие торговцы — не только оружейники, но и иные Цеха — добиваются от ратуши, а то и от королевских министров приказов, которыми запрещается пришлым торговать в Арелате тем-то и другим-то. Ну, неделю в году на Большой Ярмарке могли бы и разрешить, разрешают же иноземцам привозить ткани, сладости и еще многое другое, чего в Арелате не делают. Тут явно какие-то высокие государственные соображения, о которых нет нужды думать — и не по причине юных годочков, а оттого, что это ему совершенно ни к чему. А уж если удастся все, что он задумал, претворить в жизнь после успешного окончания Школариума именно так, как всерьез наметил, — мореходу это тем более не нужно...

Они вновь переплели пальцы и пошли дальше. Обогнули очередь — толпу, стремившуюся в ворота поглазеть, чем кончится выступление этого самого Неустрашимого. Тарик покосился на нее неприязненно: нашли чем тешиться. Должно быть, в языческие времена такие же толпы с радостно блестевшими от гнусного возбуждения глазами валили на схватки гладиаторов, о которых Тарик немного читал...

Он ненадолго задержался, и Тами, ничего не спросив, послушно остановилась рядом, только глянула чуть недоуменно.

Перед ним крутилась Большая Карусель — так Тарик назвал ее для себя. На ярмарке было полдюжины каруселей, но это самая большая, и он, если не считать самого первого раза, всегда ходил только к ней, пренебрегая другими.

Тами сказала мягко, ничуть не напористо:

— Почему-то так получилось, что я перестала кататься на каруселях еще до того, как вошла в девичьи годочки. Разонравилось однажды — и как отрезало. Может, потому, что стала себе казаться козочкой на привязи. Скучно как-то стало...

— Ну и у меня примерно так же, — сказал Тарик. — Никем на привязи я себя не чувствовал, ни козой, ни собачкой, но однажды скучно стало вертеться по кругу. А им, сама видишь, еще не надоело... И все равно, несколько лет здесь крутился, чуточку грустновато смотреть теперь...

Большая Карусель, как каждую ярмарку, выглядела великолепно. Шатер из разноцветных полосок, спускавшаяся от него цепочка столь же ярких флажков, начищенные до сияния бронзовые стойки по всему кругу, сиденья выглядят новехонькими, словно их изладили вчера: лодки (иные — с лебедиными головами), кони, олени, сказочное зверье. Каждый год, когда веселая и многолюдная коловерть стихала, карусель накрывали огромным парусиновым шатром, а недели за две до ярмарки его снимали, подновляли всячески, подкрашивали, подправляли и смазывали то, что нуждалось в подправлении и смазке. Рядом на возвышении из крашеных досок всегда устраивался оркестр из нескольких музыкантов.