Жертвуя королевой (СИ) - "Лули Тан Цу" - Страница 3

Скажет, и я проснусь. Проснусь и отступит это кошмарное сновидение. Я все еще не верила, что это реальность. И в этой реальности, мой Макс, мой любимый Макс, без которого я не представляю своей жизни, может поступить так, как он сейчас поступает.

— Пошла вон, — отрезал Макс.

У меня подкосились колени. Я знала, что когда он говорит таким тоном, когда он произносит что-то подобное, значит, все решения уже приняты. А если Макс Рихтер принял решение, ничто не может его поколебать. Даже я — та, что еще вчера была для него «его нежностью… его жизнью».

Я больше не могла здесь находиться. Мне не хватало воздуха. Я тонула, я задыхалась, я захлебывалась кровью, хлеставшей из моего разодранного сердца. Я не знала, что буду делать, когда выйду за дверь.

Не знала, как мне справиться, я хотела лечь и умереть, только бы не чувствовать этой боли, только бы не видеть больше ничего, только бы не думать, не существовать, не быть!

Я развернулась и вышла за дверь. У меня не было даже сил как следует хлопнуть этой проклятой дверью. Как только дверь закрылась, я сползла по стене, и сидя на корточках, закрыла лицом ладони.

Игла дурного предчувствия, засевшая в сердце еще с утра, наконец растворилась. Предчувствие сработало. Я не могла плакать. Только комок стоял в горле.

Я была уничтожена. От меня не осталось ничего. Потому что ничего моего не было. Я строила себя все эти годы для него. Это агентство. Эта идеальная я. А он отшвырнул одним махом. И меня не стало. Что же было моего в моей жизни?

Я подумала о моей Лиличке. Теперь только о моей Лиличке. «Что же нам теперь делать», — прошептала я, и в этот момент из кабинета вышел Макс.

Он прошел мимо меня, не задержавшись ни на секунду. Ничего не спросил, ничего не сказал. Я посмотрела ему вслед и взмолилась про себя: «Обернись, посмотри на меня, Макс. Пожалуйста, посмотри на меня, посмотри, что ты сделал».

Он не обернулся и не сбавил шага. Я видела, как уходит мой любимый и вместе с ним из моей жизни уходило все, что я так в ней ценила.

Я никак не могла подняться на ноги и просидела так минут десять, не меньше. Единственная мысль, которая еще держала меня в сознании и не давала сойти с ума — мысль о дочери.

Да жизнь моя еще не лишилась смысла. У меня есть причины, чтобы встать сейчас на ноги, я должна была найти в себе силы.

Как объяснить дочери, которая обожала своего отца, что он оставил нас, я не могла придумать. Я думала сказать ей, что он умер, но не была уверена, что Макс оборвет все связи с дочерью, как он сейчас сделал со мной.

Теперь осталась только дочь. Безусловно, самое важное, что у меня было. «Неужели и с ней он может так поступить?», — думала я.

Я наконец поднялась на ноги. Поправила юбку и отправилась к выходу.

Выйдя из здания, я снова посмотрела в синее безразличное небо. То самое небо, в которое смотрела еще недавно совсем с другим ощущением. Да, что там — с другим ощущением, другая я смотрела в то небо, которое было так прекрасно оттого, что напоминало его глаза.

Теперь я ненавидела это огромное, чужое, холодное небо. За то, что оно так напоминает его глаза.

Глава 2. Истерика

Мне говорили о любви, как о чем-то, что надо беречь, над чем надо работать. Потому что сама по себе любовь не выживает в нашем жестоком, равнодушном мире. На разного рода тренингах и курсах говорили, что если ты будешь любить себя, то и тебя будут любить. Говорили, что если ты будешь достойной любви, то любовь мимо не пройдет. Я из всего этого вынесла одно: любовь — еще одно достижение. И раз уж мне она упала в руки даром, мне надо бежать в десять раз быстрее, чтобы оставаться в любви.

Они все думают, что я сильная. Макс называет меня королевой. Но я постоянно бегу в десять раз быстрее положенного. Порой я не могла встать по утрам, потому что не хотела вновь бежать. Хотела надеть уродские штаны, взять кисть и, не думая о времени, о плане достижений на год вперед, врубить музыку на полную катушку и малевать на огромном холсте. Забыв, что я жена, что я мать, что я арт-директор и у меня встречи, встречи, встречи. Я рисовала всегда лица, в глазах которых отражались другие лица. Теперь лица только вокруг меня, а не на моих холстах.

Потому что ничто не получается без жертв. И если на твою долю выпала любовь — стань ее достойной. Выбери себя или любовь.

Я шла в первый корпус — в свой кабинет, не видя ничего и никого вокруг. В голове звенело только брошенное Максом: «Пошла вон».

Никогда, за все пять лет совместной жизни Макс не позволил ни одного грубого слова со мной. Ни разу не повысил голос. Я шла и думала о том, что у него не было причин повышать голос, я угадывала его настроения, я могла закончить за него фразу. Я хотела быть нужной. Значит, у него появились причины?

Какие у него могли быть причины сейчас, чтобы сказать мне такое?

«Только другая женщина, — думала я, — никакой другой причины быть не может. Ведь я все делала как надо. Только новая любовь может заставить его сказать такое. Но что там должна быть за женщина, чтобы Макс так влюбился. Чтобы он одним махом решился уничтожить все. Неужели какая-то еще любовь может затмить нашу?»

Это сейчас я думала о том, что все делала для нас, для него, и это выглядит, как будто я жертва, но дело в том, что пока мы были вместе, я не чувствовала себя никакой жертвой, я была любима им до одури. Я ни в чем не знала отказа. Угадывая пожелания Макса, я не была мямлей, не слышащей своих желаний, потому что мои желания угадывал Макс. Ну, где же я просчиталась?

Вопросы неслись в голове и ни на один я не могла дать вразумительного ответа.

Я понимала, что бесполезно что-то выведывать у Макса. Если он решил ничего не обсуждать, любые попытки бесполезны. Я слишком хорошо знала своего мужа. Своего бывшего теперь мужа.

От одной этой мысли «теперь бывший муж», сердце сжималось и ныло. Я никак не могла примириться с этой мыслью и только одна надежда теплилась — время. Очень долгое потребуется время, чтобы я осознала это окончательно. Примирилась. И, может быть, выкинула из этого измученного сердца Макса Рихтера. И если уж не из сердца, тогда из головы.

Я не заметила, как дошла до первого корпуса. Будто в тумане поднялась на этаж, где находился мой кабинет, и так же ничего не соображая, вошла в кабинет.

Я почему-то думала, что мне надо собрать какие-то вещи, но оказавшись здесь, поняла, что ничего не хочу забирать. Что мне было забирать? Фотографию Макса со стола? Или милые безделушки, которые он мне время от времени дарил? Я взяла только свой графический планшет, на котором работала с иллюстрациями, и поспешила вырваться отсюда.

Да кабинет мой, но все здесь мне напоминало о Максе. Потому что здесь, на этом своем месте, я была счастлива. И теперь что осталось от этого счастья? Даже мысль обо всем этом мне была сейчас противна. Я осознала, что все это — я окинула взглядом кабинет — было Макса, не мое. Может, в этом причина? В том, что я играла в игру Макса, а не в свою. И проиграла. Меня в очередной раз скрутило от боли. Мне было страшно не только от того, что я потеряла Макса, но и потому, что не стало меня.

Мне хотелось облить бензином этот кабинет, все это здание и сжечь дотла. Я бы и сама была не прочь сгореть в этом очищающем пламени, но Лиля — моя маленькая Лиля…

Я уже решила, что, если не могу быть счастлива сама, то она должна быть счастлива. Мысленно я шептала, репетируя будущий разговор: «Нет, папа не умер, папа не бросил нас, папа просто надолго уехал в командировку. Он так торопился, что не успел попрощаться». Просто из командировки папа не вернется.

«А потом ты вырастешь, моя хорошая, и, конечно, все узнаешь, — представляла я уже какое-то далекое будущее, — узнаешь, что случилось, и я, наверное, к тому времени уже узнаю, что же случилось на самом деле. Может, ты его возненавидишь, а может ты возненавидишь меня. Может, вообще возненавидишь нас обоих, но это будет еще нескоро, и до этого времени я сделаю все, чтобы ты росла в любви и была счастлива. Чего бы мне этого не стоило».