Моисей и монотеизм - Фрейд Зигмунд - Страница 28

Намного легче представить себе другой процесс, происходивший позднее. Под влиянием внешних факторов, в которые у нас нет необходимости здесь вникать и часть которых к тому же недостаточно известна, вышло так, что на смену матриархальному социальному пороку пришел патриархальный – что, конечно, повлекло за собой революцию в правовых положениях, господствовавших до сих пор. Это этой революции, похоже, до сих пор можно слышать в Орестее Эсхила[149]. Но этот поворот от матери к отцу указывает к тому же на победу интеллектуальности над чувственностью – то есть на прогресс цивилизации, та как материнство доказывается свидетельством чувств, а отцовство является гипотезой, основанной на предположениях и предпосылках. Таким образом, выбор между мыслительным процессом и сенсорной перцепцией в пользу первого оказался важным шагом.

В какой-то момент между двумя упомянутыми мной событиями[150] произошло еще одно, которое более всего сходно с тем, что мы исследуем в истории религии. Люди оказались вынуждены признать «интеллектуальные» [geistig] силы в целом – то есть, силы, которые не могут быть постигнуты органами чувств (в частности зрением), но действие которых тем не менее приводит к несомненному и действительно исключительно мощному эффекту. Если мы можем полагаться на свидетельство языка, то именно движение воздуха послужило прототипом интеллектуальности [Geistigkut], так как интеллект [Geist] получил свое название от дыхания ветра – animus, spiritus[151] и древнееврейского ruach (дыхание). Это также привело к открытию разума [Seele (души)] как интеллектуальной [geistigen] основы людей. Наблюдение обнаружило движение воздуха еще раз в человеческом дыхании, которое прекращается, когда человек умирает. По сей день умирающий человек «выдыхает свою душу» [Seele]. Однако теперь мир духа [Geisterreich] открыт для людей. Люди были готовы приписывать душу [Seele], которую открыли в себе, всему в природе. Весь мир был одушевленным [beseelt]; и науке, которая пришла много позднее, довелось немало поработать, чтобы еще раз лишить мир его души; на самом деле она не завершила это дела даже сегодня[152].

Моисеев запрет поднял Бога на более высокий уровень интеллектуальности, и таким образом был открыт путь для дальнейших изменений идеи Бога, которые нам еще предстоит описать. Но мы вначале можем рассмотреть другой результат запрета. Вследствие всех таких продвижений в интеллектуальном развитии, увеличивалось чувство собственного достоинства человека, он становился гордым – ощущал себя стоящим выше по отношению к другим людям, все еще остающимся под властью чувственности. Моисей, как мы знаем, передал евреям возвышенное чувство избранности. Дематериализация бога внесла новый ценный вклад в и тайную сокровищницу. Евреи сохранили свою склонность к интеллектуальным интересам. Политические невзгоды научили нацию дорожить той единственной собственностью, которая у нее оставалась – своей литературой. Сразу же после разрушения Титом Храма в Иерусалиме – раввин Йоханан бен Заккан попросил открыть первую школу Торы в Ябне[153]. С этого времени именно священное писание и интеллектуальный интерес к нему держали этих разбросанных повсюду людей вместе.

Все это широко известно и признано. Я хотел лишь добавить, что это характерное развитие сущности еврейского народа было обусловлено Моисеевым запретом поклонения Богу, имеющему зримую форму.

Преимущество, которое еврейский народ отдает интеллектуальным занятиям на протяжении почти двух тысячелетий, конечно же, не осталось без результата. Это помогло сдерживать жестокость и тенденцию к насилию, которые проявляются там, где народным идеалом является развитие физической силы. В гармонии развития интеллектуальной и физической деятельности, такой, которой достиг греческий народ, евреям было отказано. По крайней мере их выбор в этом отношении был сделан в пользу более ценной альтернативы[154].

Г. ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ИНСТИНКТА

Не совсем очевидно и не сразу понятно, почему рост интеллектуальности и спад чувственности должны были поднять чувство собственного достоинства как у отдельных людей, так и у всего народа. Этот факт, по-видимому, предполагает существование определенного стандарта оценки и какой-то другой личности или фактора, которые поддерживают его. Для объяснения давайте обратимся к аналогичному случаю в психологии личности, в котором нам удалось разобраться.

Если Оно человека пробуждает инстинктивные побуждения эротического или агрессивного характера, то самым простым и естественным будет, если Я, имеющее в своем распоряжении мыслительный и мышечный аппарат, удовлетворит эту потребность действием. Это удовлетворение инстинкта Я ощущает как удовольствие, точно так же как его неудовлетворение, несомненно, станет источником неудовольствия. Но может произойти и так, что Я воздерживается от удовлетворения инстинкта ввиду внешних препятствий, а именно – если оно решит, что данное действие вызовет серьезную опасность для Я. Подобное воздержание от удовлетворения, отказ от инстинкта из-за внешнего препятствия – или, как мы говорили, в соответствии с принципом реальности – в любом случае не является приятным. Если невозможно уменьшить силу самого инстинкта посредством перераспределения энергии, отказ от удовлетворения инстинкта приводит к длительному напряжению, обусловленному неудовольствием. Однако отказ от инстинкта может быть навязан и другими причинами, которые мы правильно называем внутренними. В ходе развития индивида часть сдерживающих сил внешнего мира закрепляется внутри, и в Я образуется структура, которая противостоит остальной его части через наблюдение, критику и запреты. Мы называем эту структуру Сверх-Я. С этого времени Я, прежде чем предпринять удовлетворение инстинктивных потребностей, требуемых Оно, должно принимать во внимание не только опасности окружающего мира, но также и возражения Сверх-Я, и таким образом, у него возникает еще больше оснований воздерживаться от удовлетворения инстинкта. Но в то время как отказ от инстинкта, вызванный внешними причинами, оказывается только неприятным, то, когда он обусловлен внутренними причинами, в соответствии с требованиями Сверх-Я, это приводит к иному практическому результату. В добавок к неизбежным, вызывающим неудовольствие, последствиям оно также приносит Я и плоды, доставляющие удовлетворение. Я чувствует себя возвышенным, оно гордится своим отказом от инстинкта, как будто это – ценное достижение. Мы полагаем, что можем понять механизм возникновения этого удовольствия. Сверх-Я является преемником и представителем родителей (и воспитателей) индивида, которые присматривали за ним в начальный период его жизни; оно продолжает выполнять их функции почти без изменений. Оно непрерывно держит Я в состоянии зависимости и оказывает на него постоянное давление. Точно так же, как и в детстве, Я опасается рисковать любовью своего верховного наставника; оно воспринимает его одобрение как чувство освобождения и удовлетворения, а его упреки – как муки совести. Когда Я приносит в жертву Сверх-Я отказ от инстинкта, то оно надеется, что будет вознаграждено большей любовью с его стороны. Осознание заслуженности этой любви ощущается как гордость. В то время когда источник авторитета еще не был организован внутри как Сверх-Я, между угрозой потерять любовь и инстинктивными побуждениями могло существовать то же отношение: при отказе от инстинкта из-за любви родителей возникало то же чувство безопасности и удовлетворения. Но это радостное чувство может принять особый нарциссический характер гордости только после того, как авторитет сам стал частью Я.

Как же поможет это объяснение удовлетворения, возникающего в результате отказа от инстинкта, понять те процессы, которые мы хотим изучить – усиление чувства собственного достоинства, вызванное ростом интеллектуальности? По-видимому, очень незначительно. Обстоятельства совершенно иные. Не существует никакого вопроса о каком-либо отказе от инстинкта и никакого второго человека или силы, ради которых делается эта жертва. Скоро у нас возникнут сомнения по поводу этого последнего утверждения. Можно сказать, что именно великий человек является тем авторитетом, ради которого осуществляется это достижение; так как великий человек сам поступает сходным с отцом образом, то можно не удивляться, что в групповой психологии ему выпадает роль Сверх-Я. Таким образом, это также применимо и к человеку Моисею в отношении еврейского народа. Однако в том, что касается другого момента, соответствующую аналогию подыскать невозможно. Рост интеллектуальности заключается в предпочтении сенсорной перцепции того, что известно как высшие интеллектуальные процессы – то есть памяти, размышлений и умозаключений. Это выражается, например, в принятии решения, что отцовство является более важным, чем материнство, хотя его и невозможно, подобно последнему, установить свидетельством чувств, и именно по этой причине ребенок должен носить фамилию отца и быть его наследником. Или это позволяет провозгласить, что наш Бог является величайшим и могущественнейшим, хотя и невидимым, подобно порыву ветра или душе. Неприятие сексуального или агрессивного инстинктивного побуждения, по-видимому, совершенно отличается от этого. Более того, в случае отдельных продвижений в интеллектуальности – например в случае победы патриархата – мы не можем указать на авторитет, устанавливающий образец, который рассматривается как более высокий. В данном случае это не может быть отец, так как увеличение интеллектуальности возвышает его до уровня авторитета. Таким образом, мы оказываемся перед тем фактом, что в ходе развития человечества чувственность постепенно уступает интеллектуальности, и люди при таком продвижении вперед чувствуют себя гордыми и возвышенными. Но мы не в состоянии сказать, почему так происходит. Позднее происходит то же самое, когда саму интеллектуальность побеждает такое очень запутанное эмоциональное явление, как вера. Здесь мы имеем знаменитое credo quiа absurdum», и снова тот, кто преуспел в этом, рассматривает данный факт как наивысшее достижение. Возможно, общим элементом всех этих психологических ситуаций является что-то другое. Возможно, люди просто провозглашают, что то, что сложнее, стоит выше, и их гордость – это простой нарциссизм, усиленный осознанием преодоленной трудности.