Сизополь - Александр Савкин - Страница 6

Забившись в уголок шконки, трясущимися руками развернул грубо выдранный листок из тетради в клетку с лохмотьями вместо края. «Интересно, это она исходя ненавистью так раскромсала тетрадь или Леонид не стал церемонится?»

«Все приличные люди, – писала жена, – рано или поздно умирают в Швейцарии, даже Джеймс Хедли Чейз. А у нас теперь шанса на стильный склепик в живописном месте под Асконой нет. И этого, Савкин, я тебе не забуду!»

Я перечитал несколько раз, внизу стоял постскриптум:

«Хотя Немцов ещё почище учудил, спасибо хоть на этом:(»

Радостно усмехнувшись, я чуть не пустил слезу от подступающей нежности.

«У тебя милая, может быть, и нет шанса, а меня со счетов не списывай. Ещё выбирать будем, где закопаться – под Монтрё или в предгорьях Санкт-Морица!»

Одиночной камерой оказалось крохотное помещение, больше походившее на самодельную конуру для тойтерьера. В одну сторону можно сделать не более четырех шагов, но зато встав на прикрученную к полу скамейку, получилось выглянуть в окно. Пейзаж открывался грустный – кусочек заднего двора СИЗО, с замызганными стенами и немного грязного мартовского снега. «Как мы, Александр Николаевич здесь оказались? Ну как?» – я спрыгнул и сделал несколько глубоких вздохов, втягивая живот. «Ничего, ничего…» Застоявшийся спёртый воздух благоухал ароматами варёной гречки и тушёной капусты одновременно. К горлу то и дело подступал комок, но я напрягал все мышцы одновременно, выжидал и выталкивал на выдохе желание пожалеть себя и поплакать над тяжёлой долей в ступни, представляя, что оно исчезает под бетонным полом.

Вспоминались слова российского заключенного XIX века Александра Герцена о том, что к тюрьме человек приучается скоро, если имеет сколько-нибудь внутреннего содержания – к тишине и совершенной воле в клетке привыкаешь быстро.

Хотелось тянуться к великим каторжникам, но это оказалось непросто. Внутреннее содержание то ли отсутствовало напрочь, то ли расположилось в таких глубинах духа, что адаптации не способствовало. Удушающее безмолвие действовало на меня откровенно плохо. То и дело возникала мысль, что тёзка мой высокопарно прилгнул для красного словца.

– Почему я один сижу, как узник замка Иф? – спросил я начальника оперчасти. Высокий усатый дядька с фиолетовыми мочками и лопнувшими сосудами на мясистом носу, не знающего удержу в удовольствиях зашёл навестить депутата.

– Так положено. Кто впервые – до десяти дней помещается в карантин. Один придурок наверху диссертацию защитил, а мы выполняем, – дружелюбно пробасил он. – Тебя всерьез разрабатывают. Лучше им не перечь, а то уедешь в круиз по зонам Мордовии… Психолога пришлём, он у нас специалист, гештальт-терапевт, поговоришь с ним, расскажешь, посоветуешься.

Психологом оказался жирный тип с отёчным лицом. С него так и хотелось снять ментовскую форму переодеть в костюм хот-дога и умыть хозяйственным мылом, чтоб унять чрезмерный блеск продуктов жизнедеятельности сальных желёз на щеках. Он занял собой всё оставшееся пространство, сделалось трудно дышать.

– Тебе пиздец! – сказал он вместо приветствия.

Врачеватель человеческих душ шумно вбирал дефицитный кислород, торс ритмично вздымался и между пуговицами становились видны чёрные волосы на груди. Брюки собрались складками на его толстых ляжках и грозились разойтись по швам.

– Здравствуйте, может представитесь?

– Какие у тебя статьи? Кто тебя разрабатывает? Тебе полный пиздец! Ты только не вешайся!

Он плюхнулся на скамью и вытер испарину на покатом лбу с необычной вертикальной морщиной с левой стороны.

– Даже и не думал… – торопливо ответил я, опасаясь, что он перейдёт к методам телесно-ориентированной терапии.

– Я б на твоем месте подумал!

Консультант выглядел отталкивающе. Детский опыт, полученный на разных стадиях развития требовал начистить ему рожу и проработать травму ареста. Мышечные зажимы, на которые постоянно сетовала моя массажистка ели сдерживали рвавшиеся наружу эмоции. Ещё секунда и я бы зарычал и затопал ногами от начавшейся клаустрофобии, но хот-дог сунул в лицо несколько листков, со словами:

– Это тесты, их надо срочно заполнить.

– Если нарисую несуществующее животное, поможет точнее определить вектор психического развития?

Я старался успокоиться, разрядить обстановку и не поддаться гневу. Он накатывал волной, грозился перевернуть лодку самообладания и усугубить ситуацию.

– Глубокая трансформация в вашем случае всё равно невозможна, да я таким и не занимаюсь, – отрезал аналитик. – Результаты будут готовы через неделю, надо с шаблоном сверить.

Он резко поднял грузную тушку, почесал под лопаткой и забарабанил в дверь. Напоследок психолог снова не сдержался:

– Да это пиздец! Это полнейший пиздец!

Когда дверь захлопнулась я испытал облегчение.

Так прошла ещё пара дней. Сидеть в крохотной одиночке становилось всё тоскливее. Японские хикикомори добровольно выбирают затворничество, взаимодействуя только с курьером по доставке еды. Работают и отдыхают наедине с собой, уткнувший в Эппл и, по слухам, чувствуют себя неплохо, презрев социальные контакты. Но мне – весёлому тусовщику, жизнелюбцу и повесе без милых сердцу друзей и терм с гетерами было несладко. Тошнотворное «Авторадио» с придурковатыми Мурзилками, Наргиз и Расторгуевым не отвлекали от тяжёлых дум о дремучих финно-угорских лесах, где мне в кандалах предстоит провести оставшуюся жизнь.

В последующее время я видел десятки людей, также как и я впервые арестованных, которых минул карантин и томные намеки на Мордовию. Оказалось, то были элементы давления в расчете что, похлебав баланды наедине с собою, изнеженный депутат быстро станет покладистым и настрочит признание.

А баланда была что надо. Ровно в 18:00 открывалось оконце с откидной крышкой и баландер с видом утомлённого гарсона просовывал железную миску. Любимые мною мраморные стейки из говядины зернового откорма, паста с жирными соусами и свежевыжатый томатный сок с сельдереем сменили перловка, по-тюремному называемая «болтами», бикус – месиво из вареной картошки с капустой и жареная селедка. Шеф-повар оказался большим концептуалом – овощи попадались с кожурой, а рыба была плохо почищена для придания более тонкого вкуса блюдам.

Чтобы не свихнуться я ходил из угла в угол, стараясь отмерять одинаковую длину шагов.

«Век и Век и Лев Камбек, Лев Камбек и Век и Век. Достоевский сидел, и нам велел. Чернышевский сидел и бикус ел. Муравьев-Апостол и…» – пытался найти рифму и не находя, поворачивал в другую сторону. Апостола-то, кажись, повесили.

«С упорством Кроноса, отечество продолжает пожирать своих лучших детей!» – так, пожалуй, напишу в автобиографии. Пафосно, высокопарно, лучшего, сука, негра найму, литературного!

Интересно, сколько стоит? Трубецкая в Иркутск на перекладных жопу морозила, а эта в суд не приехала… Меньше всего нужны мне твои Камбеки, я гнал мысли о семье, опасаясь, что ужас их положения в разы тяжелее моего и стоит мне осознать его объем в полной мере, вернуться в состояние прежней концентрации будет непросто.

Промелькнула неделя. Было страшно и весело, потом снова страшно, неуютно, тоскливо и горько, но доброе расположение духа возвращалось. «В одиночке ж сижу, прости Господи, про такое только в романах пишут, редко кому так везёт, это ж надо как закружило, ну, посмотрим куда вывезет!»

Наедине с собой я провёл две похожие друг на друга недели. Много спал, отсыпаясь за бессонные ночи на воле, которые частенько проходили в алкогольном угаре и празднословии. Размышлял, закинув руки за голову, представляя, что загораю в шезлонге и смотрел в заляпанное окно. Психолог по результатам теста зачислил в интроверты и заключил, что я неплохо провожу время.

Гештальт-терапевт посоветовал начальству бить в ядро личности и играть на контрастах – меня перевели в камеру на четырнадцать персон. Тут я узнал, что камерой её называют только тюремщики, зэки употребляют слово «хата». Эффект, надо сказать, получился ошеломляющим. В последствии я испытывал тотальную нужду в уединении, но сейчас был безумно рад его окончанию.