Физрук-8: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 11

— Проводи меня до дому, дружище, — попросил он заплетающимся языком и взглядом показал — не спорь.

— Ладно, пойдем! — пробурчал я.

— Саня-Саня-Саня! — принялся канючить «автомобильный бог». — Куда ты! Погоди!

— Ни на что не соглашайся и ничего не подписывай, — напутствовал я его. — Это дешевый фраер — не более.

Директор СТО сник, а — Стропилин лишь хмыкнул. Я подхватил Графа под руку, довел до его до гардероба. Мы оделись и вышли из кабака.

— Вон те «Жигули»! — сказал мой спутник, указывая на скромную машинку, приткнувшуюся неподалеку от «Мерседеса». — Только за руль сядешь ты. Я и сюда-то еле доехал.

И он кинул мне ключи. Усадив его на пассажирское место, я занял водительское. Вывел «копейку» со двора.

— Я же вижу, что тебе хреново, — сказал я. — Зачем ты удрал из больницы?

— Хотел тебе показать истинное лице Стропилина.

— Да, лицо у него сегодня занимательное, — проговорил я. — А повадки по-прежнему — шакальи.

— Ты верно описал его сущность, — проговорил лжеклассик. — Он и есть шакал.

— Ты что — давно его знаешь?

— Прилично. Ты думаешь, он твой ровесник? Как бы не так. Он лет на десять старше. Боле того — он даже не твой друг детства Стропилин, Иннокентий Васильевич. Тот живет по-прежнему в Тюмени и ведать не ведает о своем литейском двойнике.

— Вот это уж действительно — охренеть! Кто же он на самом деле?..

— Не торопи, я все тебе расскажу и даже — очень художественно, в лицах и картинах… Я же все-таки — писатель, хоть и не настоящий… Кстати, а куда это ты меня везешь?

— Как — куда? К тебе домой, в Крапивин Дол!

— Нет, там я загнусь с гарантией… Вези меня лучше в «Загородный», к Стеше… По пути я буду рассказывать… Было это лет пять назад… Я тогда ни о каком КГБ и не помышлял… А был, ну скажем, свободным философом… Кстати, в СССР занятие не поощряемое… Жил я тогда в Москве. И вот однажды весенним утром я почувствовал, что предстоящий день чреват неприятностями, которые повлекут кардинальную перемену в моей судьбе…

…Неприятности ожидали меня в конце липовой аллеи, сдержанно шумевшей намокшими кронами. Морщились свежие лужи на дорожке. Арбузный уголок солнца высунулся из-за туч. На лаковом капоте черного лимузина, преградившего мне путь, не было ни капли, да и широкие заграничные шины были сухи и чисты, словно их только что поменяли. На всех четырех колесах сразу.

— Третьяковский, Евграф Евграфович?

Плоское равнодушное лицо. Оттопыренные уши. Глаза как две стеклянные, неровно пришитые пуговицы. В углу толстогубого рта изжеванная беломора. Что ему «Мальборо» или, там, «Кэмела» забугорного не достается из конфиската? А может он патриот? Второй, почти невидимый за затененным лобовым стеклом, остался за рулем. Отважные ребята. Бойцы. Впрочем, ерунда. Я застенчиво переступил в своих стариковских ботиках с калошами с ноги на ногу и, как бы невзначай, переложил трость в левую руку.

— С кем имею честь?

— Капитан Жихарев. Комитет государственной безопасности.

— Ага, — озадаченно проговорил я. — Ну и чем могу…

— Вам придется проехать с нами.

— Простите, не могли бы вы показать документик?

Едва уловимый жест, и в воздухе мелькнули красными крылышками «корочки».

— Благодарю, — сделал я церемонный поклон, — а теперь я хотел бы увидеть постановление о…

— В постанолении нет необходимости… Ведь это ненадолго, просто поговорить, ну может — задать некоторые вопросы.

— Ну что ж, — сказал рассудительно я, — если только поговорить, то можно и без ордера…

В стекляшках капитана Жихарева что-то блеснуло. Было видно, что он колеблется, и это внутреннее колебание неожиданно передалось его ледащему, с виду, телу. Неловко откачнувшись, он поспешно ухватился за никелированную ручку задней дверцы, будто боялся упасть.

— П-прошу!

Отказаться от такого приглашения, разумеется, было невозможно, поэтому я медленно, словно бы сохраняя стариковское достоинство, полез в кожаное нутро салона. Жихарев сел рядом с водителем, сердито хлопнув дверцей, и велел трогать. Переваливаясь, как гигантская утка, автомобиль пополз вдоль мощеной мокрым скользким гравием аллеи, чудом не задевая широкими бортами стволы деревьев. Я без всякого интереса смотрел по сторонам, лишь изредка поглядывая на крепкий стриженый затылок Жихарева

Даже если капитан врал, и меня все-таки арестовали, боятся мне, было совершенно нечего. Сейчас не тридцать седьмой год и даже не сорок девятый. Вот тогда меня арестовывали по-настоящему, без церемоний. Хлесткий удар по зубам. Завернутые назад, до хруста в суставах, руки. Мат в четыре этажа — эхом сквозь лестничные пролеты. А потом, изматывающий конвейер допросов, методический мордобой и, наконец, расстрел, который в последний момент почему-то отменили… Аллея кончилась и, диковинный в наших краях, автомобиль набрал скорость. За стеклами потянулись унылые, крытые толем, стрехи рабочего поселка. Скоро переезд, а после него, почти сразу, начнется черная стрела проспекта, и так до самой площади, где и стоит этот их модерновый особняк.

Не доехав до заветной площади каких-нибудь триста метров, лакированный мастодонт, почти не снижая скорости, резко свернул в переулок, где доживали свой век бывшие доходные дома. Когда-то в одном из них я снимал квартиру в три комнаты с ванной и прислугой, и всего за полста рублей в месяц. Теперь в этой квартире ютилось три семьи. Лепнина под потолком обвалилась, у амурчиков, поддерживающих перила балкона, озорные детишки — потомки победившего пролетариата — отбили не только крылышки, но и фиговые листочки, просторная ванная комната вся заставлена каким-то лоханями и завешана вечно не просыхающим бельем. А вот прежде…

Я ладонью, словно сигаретный дым, разогнал сгущающийся призрак минувшего. Мало ли, что тогда было — было, да бельем поросло. Меня начал беспокоить маршрут, которым меня везли два молчаливых стража. Почему сразу не к себе в столь памятные мне купеческие апартаменты, или теперь у них принято беседовать на конспиративных квартирах? А, может быть, они хотят меня завербовать, сделать штатным стукачом дачного поселка? Господи, это даже не смешно. Если бы мне лишь намекнули об этом, я бы разочаровался в наших доблестных органах окончательно. В любом случае, разъяснить эту сову требовалось немедленно.

— Товарищ капитан, — сказал я самым проникновенным голосом, на который способен, — вы случайно киднэпингом не промышляете?

Жихарев нервно обернулся.

— Чем?

— Похищением людей, — охотно объяснил я, — точнее, правда, будет — детей. По-английски…

Жихарев молча выслушал эту мою тираду, не отводя тревожного пуговичного взгляда.

— Нет, — ответил после некоторой паузы, почти испуганно. — Имейте терпение, Евграф Евграфович!

По имени отчеству, а не «гражданин Третьяковский» — хороший признак. Хотя, когда имеешь дело с органами, никакие признаки не следует считать надежными. Взвизгнув шинами, как будто мчался бог весть с какой скоростью, лимузин остановился. Жихарев проворно выбрался со своего места, отворил дверцу «пассажиру». Выставив вперед трость, чтобы капитан госбезопасности не попытался помочь «румяному старичку», я вышел наружу. Неторопливо осмотрелся. И в самом деле — доходный дом. Ступеньки, некогда ведущие вверх, к роскошной двери парадного, а теперь — на полметра ниже мостовой. На двери — утратившей былую роскошь под многими слоями казенной оливковой краски — скромная стеклянная табличка: ГОСПРОМСНАБ, или что-то в этом роде. Не конспиративная квартира, а целое фиктивное учреждение. Что же — масштаб. Впечатляет.

Жихарев уже спешил отворить дверь перед пока не арестованным, и все еще — не гражданином. Новые времена. Вежливость и предупредительность. За дверью — узкий вестибюль, вытертые мраморные ступени лестницы на второй этаж, а на втором этаже — казенный коридор, с выкрашенными все той же оливковой краской панелями. Сухой пыльный воздух. Два ряда обитых дерматином дверей. Некоторые распахнуты, простреливают коридор пулементыми очередями пишущих машинок. Капитан предупредительно двинулся вперед, указывая дорогу. Наконец, решительно открыл одну из дверей. Ничем от прочих не отличающуюся.