Королева Теней. Пенталогия (СИ) - Арнаутова Дана "Твиллайт" - Страница 41

Он отвел глаза, изо всех сил сохраняя спокойное и любезное выражение лица. Благодарение Семи Благим и придворному этикету, что это всего лишь ловансьон, самый приличный танец из всех, допускаемых при дорвенантском дворе. Ладонь дамы в ладони кавалера, на смене позиций ее пальцы касаются середины его ладони — и снова руки смыкаются, допуская лишь этот краткий миг близости. Ни страстности паэраны, ни бешеного веселья па-майордель, ничего непристойного… совсем как у них в жизни.

Шаг, и еще, и еще… Она следовала за ним, такая покорная, пусть и только в танце, сияя обжигающим взглядом из-под длинных ресниц, ожидающая чего-то… Грегор же старательно смотрел мимо, мимо, мимо… Вот следующая пара: высоченный и тонкий, затянутый в серое с серебром, лорд-канцлер Ангус Аранвен с женой. Женился на кузине из младшей ветви Аранвенов, и его жена похожа на него, словно родная сестра. Оба возвышаются над окружающими почти на голову, светловолосые, сероглазые и длиннолицые, с тонкой светлой кожей и резкими тонкими чертами лица. Смотрят только друг на друга, не зря их считают образцом супружеской любви.

Дальше — кто-то из Логрейнов и его дама — леди Корсон… Потом — еще кто-то знакомый, и еще, еще… И глупо ускользать от требовательного взгляда в упор, глупо и трусливо!

Он снова посмотрел на Беатрис, молча прося пощады, но его возлюбленная королева следовала за ним и телом, и взглядом, как и положено искусной даме в танце. Или умелому противнику в поединке.

— А вы совсем не изменились, мой Грегор, — сказала она так просто, словно и в самом деле не было этих десяти лет.

Словно лишь вчера они ели замороженные взбитые сливки на дворцовом балконе. Король, его невеста и друг короля — набор для пошлой чувствительной баллады или пьески из тех, которые Грегор с детства ненавидел.

— Это кажется, моя королева, — сказал он, пытаясь улыбнуться, но улыбка стекала с губ, как правильно исполненная «тленная суть» — с пальцев. — Я изменился, поверьте.

— Во всем?

Идеально изогнутая бровь приподнимается еще чуть-чуть, улыбка лукаво прячется в уголках губ…

— Не мне судить, — уронил Грегор в ответ.

Шаг, еще щаг, поворот и смена позиции. Снова они идут рядом, ее рука — в его, и аромат ее духов обволакивает их обоих, пряно-тревожный, сладко-опасный. Будь прокляты баллады, они никогда не заканчиваются хорошо! А если бы… если только предположить…

«Она никогда не оставит мужа, — холодно и ясно подумал Грегор. — Стать ее любовником? Прятаться, превратив святое чувство в непристойную интригу, бояться разоблачения и презирать самих себя за это? Я не утоплю в такой грязи ни свою честь, ни свою любовь к ней. Я друг Малкольма, я подданный своего короля. И двойного предательства не совершу. Как не пожелаю Малкольму скорой смерти даже в мыслях. Но даже случись что-то, и останься она вдовой… Королевы не выходят замуж за подданных, они могут лишь снизойти до них. А Бастельеро не принимают ни снисхождения, ни подачек. Я могу любить ее… и люблю, видят Семеро! Но это безнадежно, как поиски эликсира бессмертия. Так что же ты ищешь в ее глазах, Грегор?»

— Десять лет, — выдохнула она едва слышно, поворачиваясь к нему лицом, когда отзвуки литавров снова возвестили смену позиции. Взглянула отчаянно и тревожно, и маска бесстрастности исчезла с ее лица. — Мне рассказывали, что лорд Бастельеро не смотрит на женщин. Что возлюбленная лорда — его шпага, обращенная против врагов королевства. Десять лет верности, Грегор… Неужели найдется женщина, не способная это оценить?

— Я верен своему королю, ваше величество, — сказал он непослушными, как на морозе, губами. — И его королеве. И благодарен, что вы это цените.

Наверное, это лучи главной люстры озарили ее лицо так, что оно вспыхнуло, будто налившись золотом изнутри, а глаза сверкнули алыми отблесками рубинов. Не может ведь это быть гнев — за что? Она сама сказала ему при последней их встрече, что между ними всегда будет стоять долг. Ее долг принцессы, что должна выйти замуж в интересах двух народов. Его долг верноподданного и друга. Так что же теперь она режет ему сердце ржавым ножом невозможной надежды? Нет между ними ничего, и быть не может! И когда же кончится этот всеми богами проклятый ловансьон?!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— О, верность — это то, чем вы славитесь, милорд, — изогнулись алые губы в учтивой улыбке. — Теперь я это ясно вижу. Вы истинный образец благородного рыцаря и лорда. Ловансьон заканчивается, будьте любезны проводить меня.

В самом деле, последние такты, затихая, звучали под сводами зала, и Грегору показалось, что навощенный паркет качается, уходя у него из-под ног. Он снова все испортил — как всегда. Величайший из его талантов, куда там магическому или полководческому! Тонкие пальцы Беатрис лежали в его ладони, но теперь казались холодными и жесткими, будто он держал не руку прекрасной женщины, а эфес шпаги. Той самой, про которую шутили, что это единственная любовница лорда Бастельеро. Интересно, какая дрянь все эти годы осведомляла двор о подробностях его личной жизни?! Впрочем, неважно.

Важно только то, что они с Беатрис уже подошли к Малкольму, и следовало отдать положенный поклон супругу женщины, с которой Грегор танцевал. И вложить ее ладонь в руку ее мужа, а потом отступить, показывая, что все это лишь законы бала, позволяющего любые надежды — однако не дольше одного танца. Ловансьон как мера длины целой жизни…

— Благодарю, ваше величество, — поклонился он и повернулся к Беатрис, уже вставшей по левую руку от мужа. — Моя королева, я сохраню память об этом танце.

— Мой супруг высоко ценит вас, милорд, и я присоединяюсь к нему в этом чувстве.

Голос у нее был теплым и бархатным как обычно, ни на миг не дрогнул, только рубины на шее блеснули вдруг зло и холодно, особенно — тот, центральный. Грегор еще раз кивнул Малкольму, отводя взгляд от знаменитого гарнитура, который сотню с лишним лет хранился в особой сокровищнице Бастельеро, пока влюбленный юный дуралей не преподнес его чужой невесте с напыщенным напутствием, что дарит ей смерть любого, кто посмеет обидеть прекраснейшую и вернейшую из женщин. Мол, если уж его не будет рядом, чтобы хранить ее честь, пусть это сделает его любовь — и рубиновый цветок с заключенным в него проклятием… Дурак. Зачем королеве самой спускать с поводка чью-то смерть, если всегда найдутся те, кто сделает это ради нее?

Он спустился с тронного возвышения, не чувствуя ног, мечтая исчезнуть с этого Барготом благословленного бала прямо сейчас, и плевать, что Малкольм разозлится! Чуть не столкнулся с каким-то юным дворянчиком, тот вовремя отскочил, пробормотав что-то о восхищении и благодарности, которые все испытывают к его светлости… Грегор проглотил рвущееся с губ проклятие, заковыристое, сложно закрученное, включающее и королевскую семью, и Дорвенант, и двор, причем все это в исключительно похабных сочетаниях. Прямо жаль, что не сделать рабочим!

— А, Бастельеро, — повернулся к нему лорд-канцлер, попавшийся на пути Грегора следующим. — Вы еще развлекаетесь или готовы поговорить?

— Второе, ваша светлость, — мрачно ответил Грегор. — Что вас интересует?

— Ваш доклад королю, — сразу перешел к делу Аранвен, покачивая в длинных тонких пальцах бокал с игристым фраганским вином, отпитым едва ли на пару глотков. — О порталах. Я так понимаю, это серьезно?

— Более чем! — выдохнул Грегор с немыслимым облегчением. Семеро, благословите Аранвена! Мало того, что канцлер даже здесь, посреди бальной суеты, умудряется думать о делах, он и Грегору дает прекрасный повод ускользнуть от всех этих глупостей. — Вы уже ознакомились, Ангус?

— Вы же знаете, я профан, — пожал плечами пожилой лорд, демонстрируя великолепную осанку. — Но моя жена — неплохой теоретик. Правда, некромант, как и вы, но она говорит, что все выглядит на редкость убедительно.

Грегора неприятно кольнуло сознание, что его выкладки, оказывается, подвергались рассмотрению даже не королевских магов, а… жены канцлера! Кто вообще слышал о научных изысканиях леди Аранвен? Но… ладно, если для Ангуса это имеет значение, его дело. Главное, что канцлер поверил в опасность.