Королева Теней. Пенталогия (СИ) - Арнаутова Дана "Твиллайт" - Страница 38

Он усилием воли отогнал нахлынувшую волну горечи, понимая, что не место и не время для таких воспоминаний. Да, им бы тогда к боевым магам еще пушек, в которых не было недостатка у фраганцев. И хороших лекарей, не обязательно орденских, но хотя бы таких, что могут лечить готовыми снадобьями. И снаряжение…

Если, не приведи Благие, Грегору еще придется воевать, он первым делом велит повесить на главной площади Дорвенанта первого же купца, поставившего в армию паршивое обмундирование и фураж. И… Но это все уже не его забота, верно? Райнгартен отлично справится, он никакой стратег, но сохранить уже добытое сможет, а в хозяйствовании понимает побольше Грегора.

Вот, кстати, и он. Грегор принял приветствие и поклон бывшего заместителя, первым протянул руку и в свою очередь поздравил его сам. Постарался улыбнуться — ни к чему портить людям праздник своим дурным настроением. Эжен Райгартен — его постоянная опора все эти три года, если бы не Грегор, он мог бы и сам оказаться командором. И по возрасту, и по заслугам он подходил для этого куда больше.

Но у них не было возможности и права рисковать, перебирая тех, кто может возглавить армию, как козырные карты — с которой зайти? Им нужна была только победа, и Грегор стал не козырем, а броском игральных костей — все шестерки разом. Ничего, Райнгартен дождался своего командорского жезла, вот и Малкольм его поздравляет, а Беатрис благосклонно улыбается…

Ему казалось, что это никогда не кончится. Пытка персонально для него, остальные ведь явно счастливы и наслаждаются происходящим! Бесконечный поток поздравлений, и всех нужно поблагодарить, поздравить в ответ бывших соратников, на которых сегодня тоже излился дождь монарших милостей. Патенты на офицерские чины с повышением, королевские грамоты для лейб-дворян, закрепляющие наследственное дворянство их потомкам, поместья и ордена… Райнгартен, кстати, тоже получил Золотого Льва, хоть и третьей степени. Что ж, начать карьеру с ордена, которым Грегор ее заканчивает, вовсе неплохо…

— Милорд! — возник рядом церемониймейстер, и Грегор вздрогнул, будто очнувшись. — Позвольте напомнить, что первый танец — ловансьон. Вы открываете бал с ее величеством.

Что? Он — и Беатрис? Проклятье, да, вот уже и гости торопливо расступаются к стенам, освобождая пространство зала. И оркестр наигрывает первые такты, пока еще предупреждая, что торжество вот-вот перейдет в веселье. Но почему не король?

«Потому что почетный гость — ты, болван, — мрачно сказал Грегор самому себе. — Тебе сегодня все привилегии, ты на виду, словно марципановая фигурка на вершине торта, и даже улизнуть потихоньку не получится, потому что с уходом почетного гостя остальные тоже обязаны покинуть бал, а у тебя совести не хватит обидеть всех, кто за тебя искренне рад. Ну, или осчастливить тех, кто рад вовсе не искренне!»

Церемониймейстер исчез, а Грегор, стоящий у ступеней трона, поднял взгляд и снова посмотрел на Беатрис, смутно удивляясь, как мог думать о чем-то, кроме нее? Разве можно хоть в мыслях испачкать ее грязью и мерзостью войны? Она — награда за победу. Пусть всего один танец, положенный ему по этикету, но ведь главное, что она в безопасности и благодарна ему. Она — королева, а он — ее лорд, первый среди равных, герой и победитель, самый молодой главнокомандующий в истории Дорвенанта. Как часто он хотел победить, чтобы вернуться и бросить вражеские знамена к ее ногам, чтобы она поняла, от кого когда-то отказалась ради трона…

Молодой дурак. Побеждать следовало, чтоб ни одна чужестранная сволочь еще лет сто не осмелилась даже кончиком шпаги тронуть его землю! Но Беатрис… Она не виновата, что у него в мыслях мутится и в голову лезет всякая чушь. Она — чистая, гордая, знающая долг королевы… И пусть у них будет этот танец, это ведь совсем немного — за десять лет!

Первые такты ловансьона полились по залу, и Грегор взлетел по ступеням, не чувствуя ног. Отдал положенный поклон Малкольму и, дождавшись его разрешающего кивка, опустился на одно колено перед Беатрис, протянул руку ладонью вверх. И когда смуглая маленькая ладошка с аристократически длинными холеными пальчиками опустилась на его ладонь, вздрогнул, ожидая… сам не зная чего. Может быть, что небеса разверзнутся, и Семеро Благих благословят его перечеркнуть эти десять лет? Или, напротив, Баргот явится, грозя карами за любовь к чужой жене?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Беатрис улыбнулась ему нежной загадочной улыбкой и встала, подхватив другой рукой подол парчового платья цвета старого золота. Блеснуло ожерелье на ее шее. Всюду сегодня это золото и рубины, красные, как кровь. Королевские цвета Дорвенанта, цвета победы…

Под звуки ловансьона они спустились со ступенек прямо в бальный зал, и Грегор уверенно повел Беатрис в танце, краем глаза видя, как вслед за ними выстраиваются другие пары.

— Красиво, правда? — спросил отец, осадив лошадь у самых дворцовых ворот, и Аластор завороженно кивнул.

Он, конечно, всегда знал, что дворец должен быть красивым, это же не просто замок, а сердце Дорвенанта! — но знание это было спокойным, как вызубренные правила этикета. А сейчас от восторга перехватывало дыхание и замирало сердце.

Дворец сиял. Ровно светились магические осветительные шары от самых ворот до широких ступеней, а выше, на парадной лестнице, они сливались в две сплошные полосы, озаряя все вокруг серебристым светом, будто в каждом шаре была заключена маленькая луна.

У них в поместье тоже были осветительные шары. Целых два! В отцовском кабинете и в гостиной. А здесь… десятки шаров! А может, сотни?

Светились высокие узкие окна — праздничным разноцветьем витражей, и Аластор даже зажмурился, впервые поняв, что значит «красиво так, что глазам больно».

Отец понимающе хмыкнул.

— Погоди еще, вот войдем!

Каково же внутри, если снаружи так…. так… так волшебно?! Аластор замер, впитывая глазами все вокруг, словно это было последним, что он увидит в жизни. Но всего на секунду, не больше!

Не хватало еще, чтобы кто-нибудь приметил его замешательство и принял за неотесанного провинциала!

Он торопливо спешился и по примеру отца бросил поводья подбежавшему конюху.

Лакей, встречающий гостей, почтительно распахнул дверцу кареты, и отец помог матушке спуститься на тщательно убранную, бесснежную брусчатку двора.

Следуя его примеру, Аластор подал руку Мэнди, потом — Лоррейн, и кучер тронул поводья, спеша освободить место для следующей кареты.

Сестры, последний месяц только и твердившие, что о представлении ко двору, вдруг оробели, вцепились в обе его руки: Мэнди — в правую, Лоррейн — в левую, и Аластор от души понадеялся, что, по крайней мере, перетягивать его они не начнут!

На широких мраморных ступенях, ведущих к высоким, в два человеческих роста, не меньше! — дворцовым дверям, Аластор чуть не поскользнулся, успел уже представить, как кубарем катится вниз, увлекая за собой сестер, — и тут же выправился. Нет уж, он в ногах не запутается!

Двери распахнулись, как по волшебству, и Аластор, придерживая холодные от волнения руки девочек, вслед за родителями нырнул в море теплого золотого света, заливающего длинный коридор.

Коридор, кстати, был самым обычным! Ну, разве что магические светильники…

Но Аластора вновь охватило такое волнение, что он почти и не заметил, какому именно лакею отец передал матушкин бархатный плащ, а он сам — накидки сестер. Мэнди и Лоррейн, как только что сбросившие кокон бабочки, немедленно принялись расправлять платья и трогать прически, завистливо косясь друг на друга. Видимо, в очередной раз решили, что у другой платье лучше. Зря матушка не велела им пошить одинаковые наряды, как предлагал Аластор! Нет же, для Мэнди заказали белое с голубым, а для Лоррейн — точно такое же, но голубое с белым, и девчонки до бала успели дюжину раз перемерить оба платья, поссориться, поменяться, снова решить, что хотят старое… Хотя какая разница, если они обе похожи в этих кружевах то ли на фарфоровых нарядных кукол, то ли на пирожное со взбитыми сливками?