Монстр сдох - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 2

Церемонно поблагодарив за оказанную честь, Каха твердо отказался. Он давным давно не клевал на золотые приманки. За честь иногда приходилось платить дороже, чем за предательство. Он предпочитал оставаться свободным в выборе, одиноким и неумолимым, как звезда в ночи.

Старый мудрец его понял и уважительно попрощался:

— Мы все гордимся тобой, сынок. Удачи тебе на трудной дороге.

— Удачи и вам, отец. Благослови Аллах ваши дни.

На третьи сутки, когда Каха уже погибал от нетерпения, явился незваный гость — пожилой, седовласый русский пенек, с глазами объевшегося сметаной кота.

Постучал в дверь и вошел без спроса. По паучьей повадке, по вкрадчивым движениям Каха сразу угадал в нем ищейку.

Назвавшись Иннокентием Павловичем, поулыбавшись и не получив ни словечка в ответ, гость самочинно присел на краешек кресла. Казалось, он ничуть не смущен прохладной встречей и готов тоже молчать хоть до второго пришествия. Каха лениво почесал себя за ухом, красноречиво поглядел в сторону открытого окна, процедил сквозь зубы:

— Куда хочешь, обратно в дверь или туда?

Гость с некоторым испугом проследил за его взглядом, потом вдруг шумно хлопнул себя по ляжкам.

— В окно? Да ты что, абрек?! Пятнадцатый этаж!

Я же разобьюсь.

— Остряк? Зачем пришел, когда не звали?

Гость, видимо, решил, что знакомство состоялось, раскинулся в кресле вольготнее, потянулся к карману пиджака.

— Руки! — прикрикнул Каха.

— Закурить хотел…

— Тут не кабак.

— Я не враг тебе, Каха, поверь, услышал, у тебя затруднения, хочу помочь.

Каха поднялся с места, пересек комнату. Полковник Козырьков съежился в кресле, ожидая удара, но абрек всего лишь приподнял его за шкирку и сноровисто обшарил. Швырнул обратно в кресло, при этом у Иннокентия Павловича клацнули зубы, как защелкнувшаяся мышеловка.

— Да, брат, — произнес он с восхищением, — правду говорят, силища медвежья.

— Минута, — сказал Каха. — Дела не будет, пеняй на себя.

В минуту гость уложился, но засиделись они дольше.

В конце разговора Каха даже начал испытывать к наглецу нечто вроде симпатии. Он хорошо знал эту породу служивых русачков, которые действовали не по своему разумению, а всегда выполняли чье-то поручение. Хворост для разжигания войны, сами по себе они безобидны и услужливы. Смерть они, как правило, встречали безропотно и словно с облегчением, поэтому давил их Каха без особого азарта и лишь в силу крайней необходимости. Сейчас такой необходимости не было.

Пришелец сообщил, что человечек, по чью голову Каха приехал, в Москве отсутствует, вернется не ранее, чем через неделю, но вопрос не в этом, а в том, что заказчик, подрядивший Каху, сам за это время дал дуба и вряд ли с того света сумеет оплатить работу.

— Откуда знаешь? — поинтересовался Каха.

— Позвони в Пицунду, вот телефон. Твои кунаки подтвердят.

Звонить Каха никуда не стал: когда человек врет, сразу видно. Этот не врал.

— Ну и что? — спросил Каха.

— Как — ну и что? Заказчика нету, значит, контракт анулируется. Так я понимаю. Или как?

— Твое какое дело, мент? Чего лезешь?

— А-а, — спохватился Иннокентий Павлович. — Я же не объяснил. Сережа — корешок мой. От его имени хлопочу.

— О чем хлопочешь? — придурковатость русского служаки забавляла Каху. Седой уже, помирать пора, а петляет, как девица. Тьфу, нечисть! Все они на одну колодку сбиты. Но много их, ох много по сравнению с вольными людьми — тьма! Чтобы всех их выбить, Кахиной жизни, пожалуй, не хватит. Одно утешение, он трудов своих не жалел. Прополка есть прополка, уперся — и паши.

Гость позволил себе хмурую гримасу.

— Вот что, Каха. Я к тебе пришел со всем уважением. Знаю, ты человек чести. Так давай поговорим, как бизнесмен с бизнесменом. Заказчика нету, но я готов заплатить неустойку. Сколько тебе Мосол обещал?

— Я не бизнесмен, я воин. Минута давно прошла, а ты все здесь. Что будем делать, мент?

— Почему решил, что я мент?

— Воняет, как от мусорной кучи… Ступай к своим, скажи: Каха не торгуется. Каху нельзя купить. Каха сказал, значит сделал. Корешка твоего никто не спасет.

Пусть не бегает зря, только пятки собьет. Но ты смелый, мент. Тебе дам уступку. Отпущу живого. Передай корешку, пусть сам придет.

— Понимаю, — полковник с почтением склонил голову. — Сам придет, а ты ему пулю в лоб. Замечательно!

Каха осклабился, обнажив ровные, белые зубы со сверкающими золотыми коронками на резцах.

— Не надо лоб подставлять, зачем? Пусть пушку возьмет, даже две. Пусть тоже постреляет. Каха не против.

Другой бы на месте Козырькова откланялся, но не он. Ему было любопытно разговаривать с непобедимым горцем.

— Пять тысяч наличными, — сказал он. — Или товаром. Как пожелаешь. Неплохая цена, верно?

— Пошел вон, собака! — Каха начал подниматься, глаза полыхнули черной мутью. Полковник мигом, как молоденький, отскочил к дверям. С последней робкой надеждой вякнул:

— Твоя взяла, джигит. Десять тысяч плюс накладные расходы.

Каха швырнул в него мраморной пепельницей, пролетевшей, как камень из пращи, но Козырьков поймал ее в горсть и аккуратно поставил на пол.

— Не совсем ты прав, герой, — произнес укоризненно. — Деньги есть деньги, а корешка еще поймать надо. Он очень верткий. Уйдет за кордон, ищи ветра в поле… Извини за беспокойство, дорогой!

С этими словами, пятясь задом, исчез из номера.

Чулок не ушел за кордон. Тем же вечером позвонил некто от Ибрагима и передал нужную информацию. Директор "Русского транзита" действительно мотался на Кавказ, там его поставили на пистон, но не добили, и теперь он лечится в закрытой спецклинике на Марьином подворье. На втором этаже, палата номер пятнадцать, окно на лесопарк.

Каха поблагодарил незнакомого осведомителя и повесил трубку. Слава Аллаху, тягостное ожидание закончилось, пора было действовать. К больнице он подгадал заполночь, до этого днем провел необходимую разведку, экипировался, побывал в парикмахерской и съел легкий ужин в ресторане «Палас-отеля». Метрдотель сделал ему подарок, учтя прокол с перезрелой путаной, подослал к столу хрупкую трепетную малютку лет тринадцати, в школьном платьице, с косичками и без капли грима на узкоглазой мордашке. Девочка боялась поднять глаза и, приняв из его рук рюмку водки, малиново зарделась. Каха расслабился, разомлел, отвлекся мыслями от предстоящей работы. Да и что за работа: больница без охраны и объект с простреленной тушей. Сгонять туда-обратно — вот и вся забота.

Не отрывал горящего взора от еле обрисовывающейся под платьем, худенькой грудки девочки.

— Как зовут, дорогая?

— Нина.

— Все умеешь делать, да?

— Постараюсь, господин, — пискнул ребенок, по-прежнему не поднимая глаз. Чтобы немного ее подбодрить, Каха повел галантный разговор.

— Папа, мама есть, да?

Девочка смущенно хихикнула.

— О да, господин.

— Зови меня Кахой. Меня все так зовут.

Подняла благодарный взгляд, полный такого неподдельного восторга и такой недетской сумрачной похоти, что проняло Каху до печенок. Чокнулся с ней бокалом.

— За любовь, красавица! За хороший большой дружба, да?!

— За твою удачу, господин.

Каха взглянул на часы: для настоящей любви времени мало. Молча поднялся, подошел к столику метрдотеля. Столичная льстивая тварь вскочила на ноги, склонилась в изящном поклоне.

— Что-нибудь не так?

Каха бросил на стол стодолларовую купюру.

— Все так, не суетись. Кто такая?

— Самых лучших кровей, не сомневайтесь. Чистенькая, как из баньки. Генеральская дочка. Только для вас Каха!

— Попаси ее часика три-четыре. Отлучиться надо.

— Не извольте беспокоиться.

Вернулся к столу, налил водки себе и девушке, тяжело дышал, будто после бега. Он был влюбчив и знал за собой эту слабость.

— Слушай, Нина. Я уеду, потом вернусь. Дождись меня, ладно, да? Не пожалеешь. Будет хорошо, папе, маме купишь подарки. Не убежишь, нет?