Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 30

— Ева! — Это Патрик приближается к нам со стороны парковки. Двадцать оговоренных минут прошли... — Линус, привет, малыш! Ты нас здорово перепугал... — он опускается перед ним на колени и треплет мальчонку по растрепанной шевелюре. — Ну, как ты?

— Хорошо, — бубнит тот в ответ, сжимая лямку необъятного рюкзака. — Я просто маму искал...

Патрик кидает на меня внимательный взгляд: должно быть, мое молчание удивляет его — а еще мое кажущееся спокойствие.

— Ну ты, пацан, учудил, — он подхватывает мальчика на руки, а потом обращается ко мне: — Я позвоню Ингольфу, скажу, что Линус нашелся. Ты как, нормально? Все в порядке?

И тогда я говорю:

— Ты не против присмотреть за Линусом, пока я кое-куда съезжу?

Сначала он пристально глядит на меня не меньше четверти минуты, а потом произносит «Ева» с такой настороженностью в голосе, что это могло бы показаться смешным, не будь оно столь оскорбительным. Такое чувство, словно он говорит с тем самым упрямым пони, который никак не желал повиноваться нашим понуканиям всего лишь сутки назад...

— Мне надо! — кричу я в голос, и Патрик, кажется, лишь убеждается в моем психическом нездоровье. — Мне надо, понимаешь, — добавляю я тише, и мужчина кивает.

Хорошо, поезжай. — И достает свой сотовый: — Я позвоню Ингольфу...

Пока он говорит по телефону, я наклоняюсь к Линусу и шепчу ему что-то успокаивающее: моя несдержанность испугала его, должно быть, он полагает, что я сержусь на него за побег, только это не так... Дело в другом.

Дело в моей матери...

— Ингольф сейчас подъедет и подбросит нас до дома, ты можешь ехать, — говорит мне Патрик, все еще бросая на меня странные взгляды. Я не хочу докапываться до их сути — я хочу проверить свою догадку! А потому просто киваю и протягиваю руку за ключами... Он кладет связку на мою ладонь, и когда наши руки соприкасаются, на секунду удерживает меня: — Обещаешь, что с тобой все будет хорошо? — интересуется он с оглушающей меня нежностью.

— Обещаю.

Тогда он выпускает мою руку, и я стремительно иду прочь, борясь с острым желанием оглянуться и молить его о поддержке... Только я не могу — мне надо одной пройти через это. Без Патрика... Без никого.

14 глава

Глава 14.

Я хорошо помню дорогу до Бромбахзее, так как Килиан дважды возил меня загорать на его песчаных пляжах: в первый раз после клубничного поля и снова... когда уже не решался даже пытаться поцеловать меня. Тогда с нами были его друзья по университету...

И вот я снова еду той же дорогой...

Выворачиваю руль с диким неистовством, словно сломав его, могу утишить бурю в своем сердце... Не получится: сердечные бури не поддаются физическому воздействию! Но я все равно истязаю руль Патриковой машины — да простит он мне это необоснованное варварство! — и доезжаю до места за рекордные двадцать минут... Втискиваю свою старенькую «тайоту» на пятачок пустого места на платной парковке и иду в сторону трейлерного парка: тот расположен прямо вдоль озера, огороженный забором из сетки рабицы и вроде как не предназначенный для прогулок праздношатающихся субъектов, вроде меня... Я бросаю беглый взгляд на ярко отливающее синевой и искрящееся солнечными бликами озеро перед собой, потом делаю глубокий вдох и... вхожу в зону кемпинга с гулко грохочущим сердцем.

Мамы здесь может и не быть, я осознаю это достаточно хорошо, но все же не могу избавиться от выматывающего душу волнения: а вдруг... Прохожу одну, вторую, третью линию автодомов: люди смеются, переговариваются, поглощают нехитрую пищу, машут мне руками, словно давней знакомой — все, все они кажутся такими счастливыми, а я едва могу дышать. Наверное, со стороны я похожа на серийного убийцу, высматривающего свою несчастную жертву: лицо неживое, застывшее в восковой неподвижности — страшное. По крайней мере именно так я его и ощущаю...

Четвертая, пятая, шестая линии автодомов — мамы я не вижу. Отчаяние начинает постепенно одолевать меня, и тут я слышу этот смех... Громкий, с легкой хрипотцой на выдохе. Ясмин. Так смеялась Ясмин, моя мама, я это помню. Ноги, приросшие было к гравиевой дорожке, устремляются вперед по направлению этого смеха... Я вся — оголенный нерв и удесятеренный в разы слух.

Моя мама тут — Линус был прав. Он не ошибся...

Мама.

Она стоит у видавшего вида кемпера с черным росчерком молнии по правому боку и лыбится какому-то парню с оголенным торсом, поигрывающему перед ней своими не сказать чтобы особо впечатляющими бицепсами. Меня она не видит и продолжает вести пальцем по волосатой груди парня, устремляя свое движение по нисходящей вниз...

Я перестаю дышать.

Мама так изменилась и осталась прежней одновременно: все тот же завораживающий смех, но, боже мой, насколько изменившееся лицо... Обрюзгшее, утратившее яркие краски лицо сорокалетней женщины с броско накрашенными губами, которые словно стремятся возместить недостаток цвета в ее вылинявше-поблекших глазах.

— Деточка, хочешь присоединиться? — замечает меня, наконец, мамин ухажер и одаривает маслянистым взглядом своих насмешливых глаз.

И тогда мама тоже замечает меня...

Ее глаза, в окружении сеточки тонких морщин, вспыхивают на мгновение и гаснут, словно далекие звезды из другой галактики, удивление сменяется принятием — и вот она уже раскидывает руки, как бы приглашая меня броситься к ней в объятия... И делает это так естественно, словно и не было наших девяти лет разлуки, словно мы с ней расстались только вчера, когда она отвела меня переночевать у подруги... Не могу в это поверить, но и противиться притяжению этих рук не могу тоже: срываюсь с места и зарываюсь носом в мамины волосы, пахнущие персиковым шампунем и толикой никотина.

Это почти как сон, наполненный яркими красками лета и запахами стоялой воды, древесного угля и свежесваренного кофе...

Мама.

— Здравствуй, принцесса! — незнакомка с лицом моей матери щиплет меня за щеки и улыбается с такой беззастенчивой открытостью, что я сама вдруг начинаю испытывать вину за те годы ненависти, которые у меня были по отношению к ней. Подумаешь, бросила свою одиннадцатилетнюю дочь — да разве есть в этом хоть что-то особенное, да бросьте вы, право! Это ведь так естественно.

— Здравствуй, мама.

Парень с голым торсом автоматически куда-то испаряется, и вот мы уже входим в трейлер с черной молнией по боку, и мама предлагает мне чашечку кофе. Я соглашаюсь — не потому что хочу ощутить горечь от свежезаваренного напитка, нет, горечи мне нынче хватает и в жизни, просто мне необходимо успокоиться, осознать наконец, что мама... живая, из плоти и крови... стоит предо мной и готовит нам утренний кофе с размеренной неспешностью разморенной солнцем отпускницы.

— Как ты меня нашла? — интересуется она как бы между прочим, засыпая молотые кофейные зерна в почерневшую от долгого использования турку и пристраивая ее на походной печке.

— Случайно... Линус проговорился.

— А... Ясно.

Мне так много хочется ей сказать, что я не знаю, о чем спросить в первую очередь, мысли скачут, обгоняя одна другую...

— Мама, почему ты меня оставила?

Как же долго я мечтала получить ответ на этот вопрос, и вот, задаю... с дрожью в голосе. Ясмин даже не оборачивается, продолжая колдовать над своим угольно-черным напитком, от одного запаха которого у меня уже кружится голова. Наверное, потому что я сегодня не завтракала... и перенервничала... и вообще...

— Я хотела как лучше, принцесса, ты ведь понимаешь, правда?

Нет, не понимаю и потому отрицательно мотаю головой: я мыкалась по приемным семьям, какое же благо она усматривает в этом для меня...

— Я оставила тебя с Патриком, — добавляет мама как бы объясняющим все тоном. — Он был хорошим парнем, способным о тебе позаботиться...

Все это время она не смотрит на меня, и радость от встречи с матерью сменяется во мне чем-то далеко не столь радужным…