Поцелуй черной вдовы (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 10

А кому интересна биография талантливого молодого Уилла, который сыграет в нашей истории немаловажную роль, советую от души книгу Питера Акройда "Шекспир. Биография". Из нее мною были почерпнуты интереснейшие для нашего повествования вещи!

Итак, приятного чтения!

Глава 8

Они шли очень долго, по ощущениям несколько часов кряду, а суета и сутолока вокруг не смолкали ни на минуту. Лишь приблизившись к Лондонскому мосту, широкой улице с воротами на каждом конце, Соланж, по-прежнему зачарованная, наконец будто очнулась. И очнулась лишь потому, что, шагая по склизкому, запруженному телегами и народом булыжнику, заметила мертвые головы, насаженные на пики. Их здесь было не меньше десятка: волчьи, медвежьи и рысьи – они глядели на реку и проходящих людей невидящими глазами, а вороны рвали остатки истлевающей плоти.

Соланж прошибло ознобом.

Она и хотела бы, но не могла отвести от ужасного зрелища глаз.

Почему ЭТО здесь?

Что оно значит?

Подспудно ответ она знала, но надеялась, что ошибается.

– Перевертыши, – между прочим кинул Шекспир, заметив, куда она смотрит. – Говорят, провинившимся перед смертью снимают браслеты и дают обратиться, испытать один-единственный раз, каково это, быть собой, понимаешь? Слышал, для них это пытка... – Говоривший с тоской поглядел на мертвые головы. – А потом их казнят. Прямо так, как бы давая понять, что перевертыши – нелюди. Заставляют поверить, что они просто звери, не способные ни к чему человеческому...

– Ты как будто сочувствуешь им? – сухим горлом сглотнула Соланж.

Шекспир не сразу, но произнес:

– Я хорошо понимаю, каково это, сдерживать свою суть. – Его пальцы в пятнах чернил пробежались по вьющимся волосам. – Каждый день притворяться кем-то другим... кем-то менее значимым. Кем-то... – он попытался подобрать верное слово, но не сумел. Вопрос был болезненным для него, и Уильям разволновался. Продолжил, глядя девушке прямо в глаза: – Люди боятся того, что не могут понять. А никто до сих пор толком не знает, откуда пришли перевертыши... Их человеческий разум, облеченный в звериную мощь, ужасает их. Заставляет бояться. И если пугающее убить, страх притупляется, понимаешь? Вот почему эти головы здесь, они дают лондонцам ложное ощущение власти, способность справиться с непонятным, пугающим. Дарят мнимое ощущение безопасности.

– Да ты поэт, – прошептала Соланж без тени усмешки.

Еще никто никогда так долго не говорил с ней о перевертышах, да еще такими словами.

Уильям снова провел по волосам, явно смущенный сказанным ей, к счастью, спасла его от неловкости загруженная телега, напиравшая на Соланж. Вот-вот подмяла бы девушку под себя…

– Эй, осторожней! – крикнул Шекспир, оттягивая спутницу в сторону, но возница даже не оглянулся.

Еще бы, Лондонский мост – не то место, где глазеют по сторонам, этот мост похож на туннель с нависающими над рекой и мостовой двумя сотнями лавок до семи этажей в высоту. И если у вас имеются лишние деньги, пересечь его лучше на маленькой лодке по Темзе, чем опасаться быть раздавленным заживо или ограбленным в этой жуткой клоаке.

– Молодой человек, не желаете прикупить... капельку бересклета? – зашелестело в ухо Соланж приторным голоском.

Стремительно оглянувшись, она разглядела высокого незнакомца в грязном плаще, тот улыбался, глядя ей прямо в глаза, и, чуть приоткрыв одну его полу, демонстрировал с десяток флаконов с настойками бересклета.

У Соланж сердце толкнулось о ребра: откуда он знает, что она перевертыш?

На ней нет браслета, а значит, формально она – человек.

Или она, экономя, слишком мало приняла капель с утра, и глаза ее пожелтели?

Боже мой! Она почти зажмурила веки, выдавая себя с головой, но опомнилась, когда её спутник сказал:

– Убирайся, пройдоха: нам твой товар ни к чему. Разве не видишь, мы – люди?

– Так ли? – Неестественно широко растянулся огромный, будто гуттаперчевый рот, а глаза указали на головы.

И Соланж сразу же догадалась, что торговец подпольным товаром просто-напросто выискивает в толпе тех прохожих, что дольше прочих глазеют на мертвые головы, выдавая тем самым, как он полагает, свою принадлежность к несчастным изгоям.

Что ж, впредь она будет умнее! Но сам факт, что купить бересклет можно подпольно, не обращаясь к королевским аптекарям, порадовал несказанно. У нее остался последний флакон, да и тот на исходе, а щеголять желтой радужкой ей теперь небезопасно: если стража заметит цвет глаз – решит проверить браслет.

А его больше нет...

Разве что также подпольно восстановить его на руке? Но с этим придется разобраться чуть позже, сейчас главное отыскать «Глобус» и найти место ночлега.

А еще продать жеребца...

Денег в её распоряжении было мало и платить шиллинг в неделю за постой и кормежку она оказалась бы не в состоянии. Хотя черного берберийца было по-настоящему жаль: хорош, чертяка, не в пример своему бывшему хозяину.

– Так, – веско отозвался на вопрос торговца Шекспир. – Иди-ка ты, куда шел, пока я властям не донес, чем ты, мерзавец, здесь занимаешься!

Торговец, ясное дело, не испугался угрозы, лишь улыбка его сделалась шире, и, откланявшись, он нырнул молча в толпу, растворившись в ней в один миг.

– Не бойся, – сказал вдруг Шекспир и, взяв ее за руку, потащил через толпу.

Не бойся?

Соланж глянула на него, желая понять, к чему он это сказал, но молодой человек смотрел только вперед и маневрировал между прохожими, не обращая на нее никакого внимания.

В конце концов, они с трудом выбрались из толпы и оказались на южном берегу Темзы. И, спросив направление у уличного мальчишки, поспешили в сторону «Глобуса». Театр стоял недалеко от реки, так что долго идти не пришлось. Помпезное здание, в ширину вдвое выше, чем в высоту, оно еще издали бросалось в глаза: деревянные оштукатуренные стены, соломенная крыша, которая, как позже им стало известно, тянулась частично над сценой и ярусами – центр театра находился под открытым небом. Над единственной узкой дверью – табличка с надписью «Глобус» и изображением Атланта и земного шара.

– Выглядит очень даже солидно, – констатировала Соланж, остановившись у двери и разглядывая театр. – И претенциозно.

– И внутри все прекраснее, чем снаружи! – воодушевленный, уверил Шекспир. – Пойдем. – Он потянул узкую дверь.

Соланж опешила:

– С лошадью?

Молодой человек хлопнул себя ладонью по лбу.

– Извини, так торопился сюда, что не подумал о Демоне. Эй, пострел, – кликнул он босоного пацана, пробегавшего мимо, – присмотри за животным. Плачу пенс!

– С радостью, сэр. – Мальчишка подхватил переданные ему удила и легко взгромоздился в седло. – Я пока выгуляю его.

Соланж, глядя, как берберийца уводят в неизвестном ей направлении, мысленно попрощалась с ним – вряд она снова увидит его. Но возражать не решилась, вернее, не захотела: пусть это деньги, но с прошлым надо расстаться.

А конь – это прошлое.

– Поспешим же.

Шекспир толкнул дверь, и они оказались в узком сумрачном коридоре, откуда до них долетели звуки иного мира: актерские реплики, вскрики и охи зрителей, вибрация в воздухе, будто сама Мельпомена скользила по кирпичному полу в своей длинной широкой тунике.

Флаг над театром был поднят, а значит, шло представление...

– Пьеса уже началась, – шепнула Соланж. – Пустят ли нас?

– Я скажу, что друг Питтса – и пустят. Не бойся, Роб! – повторил он опять и, они оказались в открытом дворе перед сценой, полном народа.

Театр внутри оказался восьмиугольным с тремя ярусами для зрителей, с выкрашенными деревянными стенами, вымощенным кирпичом потом и небом над головой. Сиденья зрителей поднимались вверх, как лавки судей, и ярусами окружали широкую сцену.

Молодые люди завороженно осматривались вокруг, когда огромный детина опустил им ручищи на плечи.

– Безбилетники? Так не пойдет. Платите пенни или проваливайте!