Тени за городом - Тамоников Александр - Страница 7

– Не понимаю. – Остап раздраженно передернул плечами. – Что я там забыл, в том горкоме? С кем мне там разговаривать? И о чем? Хоть одному, хоть если нас будет двадцать человек или даже сто?

– Ну, о чем разговаривать – об этом я скажу позднее. – Усмешка не сходила с губ Крука. – Пока же главный вопрос – это люди. Ну так есть у тебя на примете такие люди?

– Люди, – озадаченно произнес Остап. – Люди…

– Да, люди, – сказал Крук. – Причем не просто люди, а такие же, как ты сам. То есть бывшие повстанцы, борцы против советской власти. В вашем поселке, я думаю, таких найдется немало. Я не ошибаюсь?

– Есть-то они есть. – Остап покрутил головой. – Да вот только…

– Что, сроднились с советской властью? – отозвался на этот раз Стась Чорба. – Неужто все до единого? Быть такого не может! Вот, скажем, ты не сроднился, не так ли? Хотя и малюешь советские плакаты. Значит, найдутся и другие такие же, как ты. Ведь найдутся?

– Допустим, – осторожно произнес Остап. – И что же с того?

Он, конечно, знал наперечет всех обитателей Бандеровского поселка. И знал, кто чем дышит и даже кто что думает. Особенно это касалось стариков, таких же, как сам Остап. То есть бывших борцов против советской власти, отбывших свои сроки и оставшихся жить в Углеграде. Да, он их знал, но вот для чего они понадобились его гостям? Что они затевают, эти гости? С какими такими целями затевают?

– Надо, чтобы ты пригласил их к себе, – сказал Крук. – Прямо сейчас, немедленно. Скажи, что к тебе приехали гости с Украины. Из тех самых краев, где вы когда-то совершали подвиги. Скажешь, что приехали двоюродные братья с сыновьями. Я и он, – Крук указал на Стася Чорбу, – твои братья, а они, – здесь он указал на двух своих молодых спутников, – наши сыновья. Скажешь, что мы привезли вести с родины. Хорошие вести… Разве здешние героические старички не захотят посмотреть на гостей с родины? Разве им не интересно будет послушать, что творится на их далекой родине? Послушать из первых уст, а не из советского радио. То есть услышать правду?

Остап какое-то время молчал – он размышлял. Затем кивком подозвал к себе сына, отвел его в сторону и стал что-то тихо ему говорить. Он называл имена тех, кого сын должен был пригласить. Степан внимательно выслушал, кивнул и вышел за дверь.

– Подождем, – сказал Остап, обращаясь ко всем гостям сразу. – Скоро они должны прийти. Люди…

Всего Остап назвал сыну двенадцать имен. Он мог назвать, конечно, и больше, но поосторожничал. Чем меньше людей, тем меньше опасения, что кто-нибудь окажется не к месту и некстати. Испугается, поосторожничает, предаст…

Вскоре люди начали приходить – один за другим. Каждый входил в дом, учтиво здоровался с Остапом и затем начинал присматриваться к четверым незнакомцам – гостям и родственникам Остапа. Гости также внимательно разглядывали всех вошедших, каждому почтительно жали руки и говорили короткие приветственные слова – само собою, на западноукраинском наречии.

– Все в сборе, – сказал Остап. – Все двенадцать… Прошу всех за стол. Разделите со мной радость. У меня гости. Родня. Давно мы не виделись – уж не упомню когда.

Пришедшие чинно рассаживались за столом и продолжали присматриваться к гостям Остапа. Несмотря на то что все, казалось бы, было простым и понятным – всего-то к Остапу приехали в гости его родственники, – некоторая настороженность тем не менее не покидала пришедших стариков. Потому что какими-то не такими были эти гости-родственники. Они были нездешними, а значит – чужими. А если чужими, то и непонятными. А если так, то их приходилось опасаться. Неявно и неосознанно, исподволь, но опасаться.

Старики, пришедшие к Остапу, всю свою жизнь кого-то опасались. Раньше – фашистов и своих боевиков-командиров, потом – советских солдат, с которыми они воевали, затем – лагерного начальства, затем – советской власти, советских законов, советских людей… Даже своих близких, с которыми они проживали под общей крышей, они и то опасались. Так оно обычно и бывает. Когда ты делаешь какое-то неправедное дело – ты всегда будешь бояться. А когда ты побежден, то тем более. Всякий побежденный человек опасается своего победителя, да что там – он опасается всего на свете. Так он и живет, этот человек, с постоянным страхом в душе до самого конца.

И Крук, и Чорба, и даже, наверно, оба молодых человека – Писарь и Пастух – понимали этих людей и их опасения. Поэтому все четверо делали все возможное, чтобы старики прониклись к ним хотя бы относительным доверием: говорили на их родном наречии, шутили, провозглашали тосты, даже пели песни. Разумеется, это были те самые песни, которые пели когда-то и сами старики, когда они были еще молодыми и когда жили не здесь, а в тех краях, где они родились.

Постепенно старики захмелели, а захмелев, стали поглядывать на гостей с большим доверием. Ну а что тут такого-то? Чего, в самом деле, тут опасаться? Тут все просто. К Остапу Луцику приехали гости – его родственники. И он пригласил стариков-соседей разделить радость. Оно, конечно, Остап – человек угрюмый и малообщительный, и редко кого он приглашает к себе в гости. Но ведь тут – такой случай! Гости с Украины, да еще родственники! Поневоле оттаешь душой от такой-то радости. Так что опасаться тут вроде бы и нечего. Вот как славно они поют, эти гости! И разговаривают на том языке, на котором сами старики говорят лишь изредка, да и то только друг с другом и больше ни с кем.

А еще – новости и разговоры-пересуды о том, как сейчас живет давным-давно утраченная родина: что там слышно, что там видно, во что тамошние люди верят и на что надеются, какими трудами – праведными и неправедными – зарабатывают на кусок хлеба насущного. Сразу видать: это тебе не новости из советского радио и газет! А если оно так, то, значит, гости Остапа – люди хорошие. И если они хорошие, то и послушать их не грех.

Постепенно, исподволь старики – бывшие борцы против советской власти, этой властью наказанные и прощенные, – прониклись к гостям уважением и симпатией. Крук, Чорба и оба молодых молчаливых человека тонко почувствовали этот момент и приступили к делу, ради которого, собственно, они и прибыли в Углеград и нашли здесь Остапа Луцика.

– Вот что, паны-братья, – начал Крук, и он, конечно же, обратил внимание, как хмельным старикам понравилось такое к ним обращение. Еще бы не понравиться: тысячу лет никто к ним так не обращался. – Пора поговорить и о деле. Мы рассказали вам как могли о том, как поживают ваши братья-украинцы у себя на Волыни и Львовщине. Плохо они поживают, не слишком их милует советская власть. Равно как и всех вас здесь, на чужбине. Края разные, а милость советской власти для всех одна и та же. Так вы и помрете в этих ваших бараках! И ваши дети тоже. Потому что и для них советская власть уготовила неласковую судьбу. Как же! Ведь они – ваши дети! Дети врагов народа!

– А ведь оно так! – вразнобой загомонили хмельные старики. – Ведь так и есть! Правду ты говоришь, мил человек, истинную правду!

– Тише, тише, – поднял руку Крук. – Есть такие слова, которые нужно говорить тихо… Все правильные слова говорятся шепотом, потому что у советской власти много ушей, и это очень чуткие уши.

Крук обвел взглядом испуганно притихших стариков и остался доволен. Старички, что называется, сейчас смотрели ему в рот, и это было хорошо, это было правильно. На это у Крука и трех его помощников и был основной расчет. Главное – чтобы старики им поверили. «С человека, который тебе доверяет, хоть лыко дери» – так гласит украинская поговорка.

Единственный, кто смущал Крука, – это Остап. Он также сидел за столом вместе со всеми, но в разговоры не ввязывался, одобрительных криков не издавал. Он даже не смотрел ни на своих новоявленных родственников, ни на приглашенных стариков-гостей – будто бы и не было никого за столом. Уставившись в стол, Остап Луцик думал какую-то свою думу, но о чем была эта дума – непонятно. Вот это и тревожило и Крука, и Чорбу, и двух их молодых молчаливых спутников. Но с другой стороны – Остап никого и не гнал из дома. И даже никому не возражал словесно. И это было хорошо, это вселяло в Крука, Чорбу и двух молодых людей надежды.