"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Климова Алиса "Луиза-Франсуаза" - Страница 24

— Насчет чахотки Ерзовку Бог миловал, ее в уезде вроде и вовсе нет. Так, обычные болезни у людей. Чесотка, дизентерия — понос кровавый в смысле. Зимой тиф бывает, летом — говорят и холера приходит, но я тут почитай меньше года, так что холеру не застал…

На тему всяких болезней мы проговорили еще с полчаса, и мне все это очень не понравилось. Лекарству меня, конечно, есть немного — но насколько их, вдобавок уже и просроченных, хватит?

Поэтому чуть позже, когда поток копеечек в мои карманы стабилизировался, навестил я одну из городских аптек, по словам пристава Черкасова — лучшую в городе. Держал ее немец, Эдуард Карлович Кольман, по-русски говоривший со страшным акцентом. Примерно минут десять мне пришлось объяснять аптекарю, что я не болею ни сифилисом, ни чесоткой, ни прочими страшными болезнями, но после того, как объяснения до немца дошли, разговор стал гораздо более продуктивным. Поскольку мне пришлось переспрашивать его по несколько раз, то визит мой затянулся почти на час — но я не пожалел ни единой минуты.

Окинув мысленным взором мою идею избавить от чесотки по крайней мере Ерзовку, фармацевт предпочел поделиться со мной рецептом лекарства от нее — простой серной мази на свином жире — и продать мне просто серу (хотя, как я подозреваю, и втридорога). Узнал я, что сифилис — лечат, но лечат какими-то ртутными препаратами, и процентов восемьдесят пациентов благополучно помирает, но не от болезни, а от "лекарства". Тиф — не лечат вообще, так же как и холеру с дизентерией. А от жара в аптеке есть "прекрасные немецкие порошки "Пирамидон" и сушеный липовый цвет.

Поскольку посетителей в аптеке за все время нашего общения не случилось, мы как-то естественно переместились в соседнюю комнатку — лабораторию, где, после озвучивания стоимости полутора фунтов серы, я взял стоящий на полке флакон с желтым порошком. На что Эдуард Карлович рассмеялся:

— Вы, юноша, ошиблись, вам это еще рано приобретать. Сие есть средство от геморроя, и, хотя в названии и есть буквы "сера", серы в нем нет ни грана. Это называется ксероформ.

Флакон был большой, а слово было мне знакомым. Честно говоря, это было вообще одно из двух первых слов, которые я прочитал сам.

— А касторовое масло у вас есть?

— Если у вас затруднения с испражнением, то есть.

— Сколько стоит этот ксероформ?

— Это есть довольно дорогой лекарство. Драхма будет стоить тридцать копеек, унция выйдет дешевле — два рубль.

— А фунт?

Немец задумался:

— Если в ваш Ерсофка весь мужик получит геморрой, то фунт будет достаточно для них. Но если вы желать всех заставить работать на геморрой, то вам это будет стоить двадцать рубль. Аптекарский фунт, прошу отметить, чтобы потом вы не приходиль ругаться, он на осьмушку меньше.

Из аптеки я вышел, сопровождаемый радостным хохотом Эдуарда Карловича, а ведро касторки он обещал продать мне на следующей неделе. Но а я обрел не только лекарство от чесотки (которой начал всерьез опасаться: кое-кто из "моих" ребятишек действительно яростно чесался). Когда мне было еще меньше пяти, на даче бабушка лечила мне загноившуюся царапину вонючей мазью, взятой у соседки. И я, уже слегка с буквами знакомый, торжественно прочитал: "Ксе-ро-форм одна часть, де-готь — одна часть" (с ударентем на "готь"). Бабушка поправила: "дёготь", и так я запомнил состав знаменитой мази Вишневского. Сколько в ней было касторки, я не запомнил, но решил мешать "по наитию и консистенции". Потому что каждый второй в моей "команде помогальников", не считая каждого первого, бегал с какими-то чирьями…

Березовых дров я закупил уже много — булки печь для гамбургеров, так что дёготь нагнал из бересты самостоятельно (благодаря тому же фильму про деревню на Енисее процесс слегка представлял), и уже через неделю все гнойники у детишек прошли. А через месяц Эдуард Карлович уже торговал "Линиментом бальзамическим по Волкову" по три копейки за небольшой флакончик. Прибыли мне с него было чуть меньше чем нисколько, но репутация моя резко выросла не только в Ерзовке: жена Ильи Архангельского — между прочим урожденная княжна — тоже стала относиться ко мне с видимым уважением. А по ее словам и прочие уважаемые граждане города "заинтересовались" инженером из Ерзовки. Насчет "уважаемых граждан" — не знаю, но в магазинах я это уважение даже ощутил: по крайней мере в магазинчике Эккерта, торгующим всякими охотничьими и рыболовными принадлежностями, у меня приняли заказ на рыболовные крючки из Германии без практически обязательного в таких случаях залога. А когда они пришли, сами доставили их мне в Ерзовку.

Но все же главное — уважение "по месту жительства", поскольку благодаря ему мне удалось избежать практически обещанной попом "злой зависти" (и, соответственно, мелких хищений) со стороны крестьян. И что важнее — позволило (в обмен на мелкое лекарство) получить серьезную помощь в деле усадьбостроения, по крайней мере курятник и свинарник мне полностью поставили ерзовцы, я только бревна закупил. Да и никто больше не возникал по поводу "эксплуатации крестьянских детишек", так что все это позволило мне все намеченное на лето сделать досрочно, и со спокойной совестью заняться главным в моей сельхоздеятельности — сбором урожая.

Август одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года выдался хорошим: погода — теплая и сухая, но никаких тебе суховеев. Да и вообще лето удалось, жары особой не было, а дождики шли регулярно, вот все и произрастало на полях изобильно. Ну, не очень изобильно, но что-то все же произросло. Крестьяне на полях дружно и с песнями собирали урожай. С песнями — это не форма речи, это гимнастика такая дыхательная: поди покоси поля бескрайние серпом-то. Или пожни. Вот и пели они, чтобы дыхалка не сбилась от этих поклонов чуть не каждому колоску — редковато все же эти колоски выросли.

А я уже не в первый раз тут урожай собирал. Ту же редиску, например: за лето она у меня четыре раза "плодоносила": может летом корнеплод из нее и никудышный, а семена — очень даже кудышные. Их у меня теперь полная двухфунтовая банка набралась. Хотя и сама редиска: если ее правильно растить, то растет она летом даже лучше. Ей же что надо? — чтобы было влажно и… и темно. Бабушка где-то об этом прочитала — и все лето у нее свежей редиски завались было: она в шесть вечера летом грядку закрывала черной пленкой, а в восемь утра — открывала, и редиска росла сочная и большая все лето. С черной пленкой у меня неважно было, но маты из камыша тоже тень давали густую, так что все лето свежие редиски давали неплохой приварок к прибыли, рубля по полтора, а то и по два в день давали — этой редиской я засадил сотки четыре, а летом, не в сезон, пучок в шесть редисок меньше чем за пятачок и не уходил. Я, смеху ради, "редисочные" деньги отдельно складывал — узнать, сколько можно на этом продукте крестьянину заработать…

Но редиска — это мое, "барское" развлечение, а "урожаем" тут именовали строго урожай зерна. Вот его-то крестьяне и собирали.

Собрал урожай и Дима, очень неплохой — на целине, да с хорошей погодой вышло у него аж по двенадцать почти центнеров с гектара. По семьдесят два пуда с десятины, если уж быть совсем точным. Собрал быстро, без потерь — я ему купил хорошую ростовскую косилку за сто двадцать рублей. Не сказать, что Дмитрий очень таким урожаем был недоволен, но вот закупочные цены у него даже оторопь вызвали. Да и у меня тоже: перекупщики предлагали всего по сорок — сорок пять копеек за пуд пшеницы. И это при том, что мало кому удалось собрать и по двадцать пудов с десятины.

Очень удачно я не промотал почти сто "редисочных" рублей — отговорил Диму от продажи зерна, выдав ему денег на уплату налога, да и сам подкупил пшеницы аж двести пудов. Я-то не перекупщик какой, я полтину крестьянам предлагал. Поначалу Зюзин собрался было на меня "наехать", причем грубо и физически (мне батрак один Зюзинский рассказал, чей сын в мою "школу" ходил), но потом, выяснив мои "аппетиты", передумал: для него двести пудов — не объем.