Долой огуречного короля - Нёстлингер Кристине - Страница 16

«В этом смысле они могут ровно столько же, сколько мы!» – воскликнул полосатый куми-орец.

Мартина сказала: «С вами ничего не случится. Ручаюсь. Или папа поймет, как он заблуждался, или…» Она осеклась, не найдя, что сказать.

«Или мы расстроим его планы!» – подхватил я.

«Честное слово!» – добавил Ник.

Это обещание успокоило куми-орцев. С какой трогательной доверчивостью они благодарили нас! В глазах карликового народа мы, конечно же, выглядели могущественными великанами. Наверняка они считали, что защитить их для нас пара пустяков. Они не знали нашего папочку.

Когда мы лезли по лестнице наверх, Мартина тяжело вздыхала: «Расстроить папины планы! Как будто это раз плюнуть!» Ник карабкался за нами по высоким ступеням и отдувался, как тюлень. Он пропыхтел: «Вот именно – раз плюнуть! Если ничего не поможет, я засяду в нижнем подвале, и меня уже никакими силами не вытащишь оттуда! Не захочет же папа меня утопить!»

Мы были уже в верхнем подвале, когда услыхали, как папа ставит машину в гараж.

«В атаку, марш! – скомандовал я. И отдельно Нику: – Ну, Ник, держись в сражении молодцом, не выдай!»

Ник набычился: «Я папу нисколько не боюсь».

Хотел бы и я так легко утверждать это.

В тот момент, когда мы открыли дверь из подвала, папа отпер входную дверь. Обе эти двери стоят прямехонько друг против друга. Папа уставился на нас, но ничего не сказал. Он стал вешать пальто и шляпу на крюк. Но поскольку он не сводил с нас глаз, то, естественно, шляпа и пальто оказались на полу. Папа этого даже не заметил. Он продолжал разглядывать нас, словно никогда прежде не видел.

Мартина сказала: «Мы из нижнего подвала». Папа упорно молчал. Тут я крикнул, но при этом совершенно не узнал своего голоса, такой он был сиплый-хриплый: «Мы рассказали куми-орцам, что ты собираешься сделать!»

Ник выпалил: «Не топи их. У них белые детеныши с лиловыми ртами!»

Папа все еще молчал. Тут из кухни вышла мама. «Случилось что-нибудь?» – спросила она.

«Да нет», – буркнул папа.

Во мне будто что-то прорвалось. Я как заору: «Ничего не случилось! Если не считать, что папа хочет устроить потоп! А директором ему все равно не быть, – автостраховых кайзеров нет в природе! Там же кругом бетон! Куми-орцы погибнут ни за что!»

После этих слов я бросился к маме на шею и разрыдался. Позже Мартина вспоминала, что меня трясло, как отбойный молоток. Мама поглаживала меня и успокаивала, приговаривая: «Ну будет, будет, будет…»

Понемногу я утих. И отпустил мамину шею. Мартина уговаривала папу. Я поспешил ей на помощь. К нам присоединился Ник. Когда бываешь возбужден до такой степени, как мы тогда, на ум приходит лишь половина того, что хочется сказать, зато говорится все раза в два громче. Так что уломать папу с помощью разумных доводов не удалось.

Мама тоже не выдержала и потребовала объяснить ей, что значит вся эта галиматья с потопом. Подошел дед.

Он-то и объяснил маме, в чем дело, а мы, перебивая друг друга, подбрасывали деду подробности, которых он еще не знал.

Так же хором мы высказали папе, что мы о нем думаем. А когда мама вошла в курс дела, и она высказала папе, что она думает по поводу прорыва трубы. А дед сказал: «Никак понять не могу, что именно я упустил в воспитании сына».

В прихожую высунул нос Огурцарь. Но дверь не открыл, остался за порогом. Он не рисковал ввязываться в семейное побоище, а только подмигивал папе. Я услышал, как он прошептал: «Гусьпади Гоглимон, все они наврушали, все наврушали!»

Но папа будто вовсе и не замечал Огурцаря. Он ни разу не цыкнул на нас, не закричал, не заорал. Слова не произнес.

Папа нагнулся. Поднял с полу пальто и шляпу. Он нырнул в пальто и нахлобучил шляпу, открыл дверь и вышел. Даже дверью не шваркнул. Какое-то время мы стояли молча, слушая, как папа открывает гараж, заводит машину и выруливает на улицу.

Мама всегда уповает на лучшее. Она называет себя оптимисткой. И в этот раз она осталась оптимисткой. Когда папа выезжал за ворота, она сказала: «Вот увидите, сейчас он все как следует обмозгует и, когда вернется, будет в полном порядке!»

«Ох, невестушка, твоими устами да мед пить!» – сказал дед. Вздохнул и ушел к себе в комнату.

Огурцарь все еще топтался на пороге гостиной.

«А ну, брысь отсюда!» – рыкнул я на него.

Огурцарь драпанул, как заяц.

Ник стоял понурый.

«Тебе, может быть, жалко?» – спросила Мартина.

Ник совсем скуксился.

«Я же люблю его!» – прошептал он.

«Нельзя любить всех без разбору, – сказал я, – тех, кто подличает, вообще любить стыдно!»

Но в душе я не был до конца уверен в своей правоте.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Мы ждем. Долго-долго. И естественно, все это время разговариваем. Поскольку для целой главы событий маловато, я еще опишу, что произошло в школе на следующий день. А произошло нечто поразительное, из ряда вон выходящее.

К ужину папа все еще не объявился. Мы прождали его до девяти, потом сели ужинать одни. Мамин оптимизм не иссякал. Она сказала: «Я вам говорю! Раз папы так долго нет, значит, он все досконально продумывает и взвешивает! Он одумается, я вам говорю!»

К одиннадцати часам – Ник уже давно отправился спать – мамин оптимизм весь вышел. То и дело она поглядывала на часы и каждую минуту причитала: «Только бы с ним ничего не случилось! Когда он не в себе, то гоняет как безумный!»

Больше мама ничего не говорила, но по ее лицу было видно, что ей рисуются самые жуткие картины.

Дед делал вид, что ему не рисуется ничего жуткого, но он уже два часа водил глазами по редакционной статье. Я понял: мыслями он с папой, а газету держит для отвода глаз.

Мной владели неясные чувства. Собственно, было их только два: злость на папу и страх за папу. Каждые последующие четверть часа злость таяла, а страх рос. Во мне вспыхнуло множество задушевнейших воспоминаний, связанных с папой.

Мартина забилась в угол дивана и кусала ногти. Вдруг она всхлипнула: «Но мы ведь все равно должны были сказать ему это!»

Мама проворчала: «Конечно! Дала бы я ему портить водопроводные трубы за здорово живешь!»

В полночь мама позвонила в полицию. Но там не очень-то обеспокоились папиным исчезновением. Маме сказали: «Почтеннейшая госпожа, если мы станем разыскивать всех почтеннейших господ, не вернувшихся домой к полуночи, то мы уже больше ничем не сможем заниматься!»

Мама попыталась втолковать им, что папа в этом отношении совсем особенный человек, домой он является всегда в одно и то же время, хоть часы проверяй. На что последовал ответ: «Да, да, почтеннейшая, это мы тоже не раз слыхали!» Все же маме сообщили, что на всю округу зарегистрирован лишь один; несчастный случай: бензовоз врезался в «фольксваген». Маму это успокоило, к ней опять вернулся оптимизм. Она высказала предположение, что папа заночевал в какой-нибудь гостинице и там доходит до нормы.

«Он добрый человек, – сказала она. – Да-да! Он не такой плохой, как вы думаете!»

Мы ей не возражали, но и не поддакивали. Все равно маму уже было не остановить, она выдала целую речугу, подобную Ниагарскому водопаду: и что жизнь у него складывалась нелегко, и что дед всегда предпочитал папе дядю Герберта, а папа, несмотря на свои способности, все еще занимает жалкий пост и жутко из-за этого страдает, и что, если у него такой плохой вкус и ему нравится одежда, которая нам претит, то это не вина его, а беда. Вообще-то он ведь не скупой. Просто мечтает разделаться с долгами, поэтому так экономит.

«Это вы должны понимать!» – воскликнула она.

Мартина сказала: «Вот те на! Ты же сама всегда упрекала его в скупости!»

Тут мама стихла, а дед сказал, что пора идти спать, не то утром мы все на свете проспим.