Русская война 1854. Книга пятая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 49

Вот мы сейчас готовим линии для раскройки ткани, обработки парафином, фильтры тоже собираются на отдельном станке, для баллонов у нас и раньше все было готово. Единственное, в чем я совершенно не разбирался и оставил на ручной труд — это шитье и сборка всех деталей в единое целое. Но тут нам помог кризис мануфактур. Открывшаяся всего четыре года назад Спасская ткацкая фабрика первая перешла на паровые машины, и многие старые предприятия стали испытывать проблемы с заказами. Вот мы и вышли на одну ситценабивную мануфактуру с Васильевского острова, предложили оплату серебром, и на следующий день уже две сотни мастериц в три смены работали на дело фронта.

Мы с Лесовским вышли во двор фабрики, вокруг все кипело, люди носились словно в муравейнике, несмотря на ранний час, и не скажешь, что рядом едва только просыпался сонный и еще медлительный Санкт-Петербург.

— И как это понимать, Григорий Дмитриевич?

От звонкого детского крика мое умиротворение треснуло словно хрустальная ваза. Обернулся — и действительно, ко мне шла Александра Романовская. Злая, красная, но ни капли не сомневающаяся в своей правоте и в своем же праве. Зная, что собирается ругаться, на этот раз она не взяла с собой брата, и вот это точно было мудрым поступком.

— Доброе утро, Александра, — кивнул я девочке.

— Совсем не доброе, Григорий Дмитриевич! — та замерла в метре от меня, продолжая пылать гневом. — И будьте добры объясниться! Почему я только случайно узнаю, что вы забрали из Покровки всех своих людей?

— Не всех, — поправил я. — Бутовский и команда ветеранов для усиления остались на месте. Они же проследят, чтобы все механические новинки поступали вовремя и чтобы люди учились использовать их в своей жизни.

— Не делайте вид, что ничего не случилось! А остальные академики? А мебельное производство? А тот цементный завод, о котором вы столько говорили? Говорили-говорили, а потом, как все взрослые, забыли про данное слово! Забрали все себе! Я ведь вижу, как доски ушли на ваши новые цеха, а цемент — просто закопан в землю! И тоже здесь! Почему, Григорий Дмитриевич?

Какой-то части меня сейчас хотелось взять и объяснить наглой девчонке, как она неправа. Сколько я и так уже для нее сделал. Что те же доски оказались сырыми, и если временный ангар из них можно было построить, то вот что-то серьезное уже нет. Или цемент, вернее, недобетон, который мы прямо на месте за мой счет доводили до более-менее приличного состояния, чтобы уже эту технологию передать Бутовскому в Покровку. Ну и, в конце концов, я же все это задумал не ради себя, не ради денег перекинул ресурсы с деревни на армию, но…

В чем-то Александра была права. Я так и не поговорил с ней и братом заранее. И почему? Стало стыдно признаваться, что после всех героев, о которых я им читал, я сам оказался не способен справиться со всем. А еще то, как она сказала про «данное слово». Меня в этот момент словно молнией пронзило. Я и в будущем старался его держать, когда мог. А здесь слово и вовсе стало чуть ли не стержнем моего характера. Такого, каким я всегда хотел обладать.

А тут взял и не сдержал. И кого подвел? Тех, кто помог мне в самый сложный момент! Кто не отказался от меня, когда я превратился в шута, кто помог удержаться на самом краю. Твою же мать!.. Я медленно опустился на одно колено и так же медленно склонил голову. Словно рыцарь из романтической истории, который дает слово. На всю жизнь.

— Я виноват, — сначала самые сложные слова. — Я говорю это не потому, что теперь сделал бы по-другому. Нет, я поступил бы так же, но обязательно рассказал бы об этом. И сразу бы попросил прощения.

— Ну и сволочь вы, Григорий Дмитриевич! — Александра вовсе не собиралась играть роль романтической дамы.

— Та еще, — я почувствовал, что улыбаюсь. — Но я ошибся, возомнил, что смогу одним движением руки решить проблему, над которой до этого работали десятки лет. Потом осознал это и решил действовать последовательно. Сначала война, потом мир. Но вы не волнуйтесь. Еще десять дней, мы подготовим корпус, отправим его на юг, а я… Меня все еще держит слово царя, так что я останусь и уже лично прослежу, чтобы все наши задумки по Покровке стали реальностью. Пусть это и случится не за неделю… Наверно, перед графом Уваровым тоже придется извиниться.

Я еще раз вздохнул и только потом заметил, как странно смотрит на меня Александра.

— Вы не знаете? — наконец, спросила она.

— О чем?

— Великий князь Константин написал брату. Просит разрешить вам вернуться на фронт вместе с его «Китами». Уже второй день вся столица говорит только о том, что вы помирились.

— А я и правда не знал. Тут же сижу, безвылазно, — я растерянно огляделся по сторонам.

И ведь не вру. Когда посылал Ростовцева к Константину, надеялся, но не рассчитывал на прощение. Просто искал возможность, чтобы доставить «Несушек» на поле боя. А все оказалось, как и говорил Меншиков… Я стал собой, стал силой, и меня без всяких стараний с моей стороны отправили туда, где такому дворянину самое место.

— Что ж, теперь вы знаете… И улетите? — Александра, кажется, прекратила злиться.

— Я же военный, — ответил я девочке. — Когда идет война, мы должны сражаться. Возвращать долги за каждый день мирной жизни.

— Ладно. Но тогда… не умирайте, — попросила она. Ну, точно, мы все же помирились.

— Поверьте, сделаю все возможное. А хотите… — мне неожиданно пришла в голову идея. — Мы же полетим через Севастополь, там как раз настоящие новые «Киты» будут готовы. Хотите, я один из них назову в вашу честь? Как обещание, что вернусь и доведу до конца работу в Покровке.

— Хочу, — девочка уже улыбалась. Вот и договорились.

Я вскочил на ноги, и в тот же миг меня чуть не оглушил радостный крик. Это все наши, которые слышали этот разговор, радовались, что теперь я тоже лечу вместе с ними. Лечу домой!

* * *

До Александра II доходили слухи о странных новых «Ласточках», которые делал Щербачев у себя на Волковском. Да он и сам слышал странный рев с той стороны в хорошую погоду, когда шум Финского залива не мог заглушить новые звуки. Даже думал съездить, но супруга, Мария Александровна, и глава государственного совета, Чернышев Александр Иванович, рекомендовали не спешить показывать свой интерес.

Возможно, думал потом Александр, стоило лучше спросить совета у Орлова, тот всегда был смелее в своих решениях. А технические новинки в последнее время все больше занимали думы царя. С одной стороны, он все так же считал, что будущее России в колониях, с другой… Прочитав книгу Щербачева о войне за пределами Земли, он невольно думал о том, что мир может измениться гораздо сильнее, чем кто-либо способен представить. И что тогда?

Вдруг до ушей царя долетел множественный железный перестук, словно тысячи ног разом били по мостовой. Как в тот парад, когда отец смотрел идущие на войну полки и заболел… Александр вышел на балкон и увидел огромное черное облако, накатывающееся на столицу с севера. Сначала его сердце сжалось, но потом он разглядел во тьме серые силуэты «Китов», под которыми гордо реяли Андреевские стяги. Пятьдесят малых летающих машин и один гигант, «Император Николай», который поведет их в бой.

В этот момент Александр Николаевич окончательно убедился, что не жалеет о разрешении Щербачеву вернуться в армию. Пусть попробует! Пусть враги тоже увидят эту силу: увидят и запомнят! Царь улыбнулся и уже собрался было идти назад, когда на западе показался еще один «Кит». На этом было уже два флага, русский и прусский — значит, Бисмарк все же смог убедить кайзера в необходимости союза и вложения новых денег в Россию.

Теперь нужно было решать, что с этим делать. Неожиданно Александр улыбнулся, когда представил, как будет зол посланник Фридриха-Вильгельма, узнав, что полковник успел сбежать по своим делам до его возвращения. А и правильно! Пусть знает, что дела России всегда будут на первом месте.