Русская война 1854. Книга пятая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 46

— Поэтому его и за метод-то считать нет смысла, — сварливо закивал Семенов. — А вот идея того француза Фовелла имеет смысл. Он предложил сразу промывать скважину во время бурения, избавляясь от всего лишнего, чтобы не тратить время на поднятие грунта.

— Но это потребует источника воды и мощных насосов… — начал было Воскобойников, но я остановил его.

— Это не проблема. Раз надо — получите.

— А трубы для укрепления стенок скважины тоже дадите? — задумался инженер.

— Дам, — я тоже погрузился в мысли. — Но меня смущает прохождение породы ударным методом.

— Если вы про новомодные идеи бурения, которыми грезят некоторые юные дарования, — покачал головой Семенов, — то, увы, любая сталь сточится о землю.

— А вы слышали о новых особо крепких сплавах? — возразил я.

— Допустим, — теперь вскинулся уже Воскобойников. — Но как прикажете крутить бур на большой глубине? Передать ударную энергию намного проще, чем вращательную.

— Чисто гипотетически… — я прикинул варианты. — Раз мы все равно подаем под землю воду под давлением, то… Сделаем бур, который запитаем от водяной турбины. Поток воды будет и очищать шахту, и вращать бур. Что скажете?

Я ожидал возражений, хотя бы кучи вопросов и сомнений, но инженеры только переглянулись, а потом в один голос выдали.

— Надо пробовать!

[1] И это не шутка. Удельная теплота сгорания водорода 141 МДж/кг, а у авиационного керосина всего 68. Там проблема в другом, ну да главный герой уже с этим столкнулся.

Глава 21

Мы продолжали работать, а к моим обычным занятиям неожиданно добавились вечерние посиделки с Воскобойниковым. Старый инженер и путешественник оказался интересным рассказчиком, а еще… Мы были похожи. Как оказалось, он еще в 1834 году приносил министру финансов Канкрину письмо с расчетами потерь от неразумного расходования полезных ресурсов. Такая знакомая история: мы продавали 90% добытой в то время нефти в Персию, а сами втридорога закупали американский фотоген — аналог керосина.

К чести Канкрина, он не стал закрывать глаза на проблему, выделил денег, и через три года Воскобойников запустил в Балаханах, где-то под Баку, завод по переработке сырой нефти. Собственно, все, что мы с Лесовским успели выкупить на этот год, шло в Россию оттуда. Вот такого ценнейшего человека мы умудрились заполучить к себе в команду. Чудо? Наверно, да, но иногда без удачи просто никак.[1]

Планер был доработан, турбины прошли испытания и заняли свое место в корпусе — новые продувы, и я принял решение выкатывать самолет на испытания. Для этого на краю Волковского завода мы расчистили и укатали в бетон, заготовленный изначально для Покровки, почти километр взлетной полосы. Ну как бетон… Скорее некое подобие, что мы смогли получить на доступных нам температурах обжига клинкера, но для малой авиации этого оказалось более чем достаточно. Ну, и того же «Императора Николая» там было проще разгружать: он уже успел отвезти Бисмарка и теперь снова работал только на меня.

— Григорий Дмитриевич, — Степан не отставал от меня ни на шаг. — Разрешите мне провести первый полет?

— Нет!

— Ну, пожалуйста! Если что-то случится со мной, пилоты еще найдутся. А если с вами… Нельзя так рисковать! Думаете, я не знаю, сколько аварий было во время тестов?

— Это прошлые версии турбин, — отмахнулся я.

Подумаешь, забыл про радиатор охлаждения. Вернее, решил, что обычного встречного потока воздуха хватит и… Ничего подобного! Пришлось строить отдельный станок, протягивать на нем плоские медные трубы — в будущий радиатор с учетом вводных по размерам получилось засунуть 64 таких. Соединили его с трубами теплообменников, которые добавили вокруг турбин, залили в систему спирт… Наверно, лучше бы было масло, но то, что получалось смешать в наших условиях, работало как-то не так. Потом был запуск и один из тех взрывов, о которых говорил Степан. Это мы не предусмотрели расширительный бачок, когда спирт нагрелся и стал занимать несколько больше места, чем раньше.

Но потом-то все исправили.

— Григорий Дмитриевич, все готово! — нас нагнал Томпсон, докладывая, что посторонних с территории удалили.

Значит, можно было выгонять «Курицу»… Я подал сигнал, и техники тут же замахали руками.

— Выводим «Несушку»! Выводим «Несушку»!

Да, вот такое название получилось у нового самолета. Сначала я думал о «МиГе»: пусть не в честь Микояна и Гуревича, а просто в знак того, как быстро он летает. Но потом прошла ночь, и пришло осознание, что эта история ценна и сама по себе, чтобы делать ее просто отражением моей. При всем уважении… Так я решил просто вернуться к серии птичьих названий и в продолжение немного другой традиции выбрал для самого быстрого современного самолета самое медленное имя.

Ну, а потом его уже доработали остальные. «Курица» стала «Несушкой», и, учитывая, какой подвес мы для нее готовим, это было настоящим попаданием в цель.

Тем временем самолет занял свое место в начале взлетной полосы, и я, прежде чем окунуться в полет, обошел его со всех сторон. Легкий, смертельно опасный… Я провел по крылу рукой: сплав алюминия, из которого делали листы обшивки, был немного шершавым наощупь. Присел — жаропрочные листы в задней нижней части держались крепко. Керамические планки в сопле — тоже.

— С богом! — я взбежал по приставной лестнице и запрыгнул в кабину.

Спинка удобно держала тело в нужном положении и даже позволяла менять угол наклона в зависимости от того, какой сейчас нужен был обзор. Приборная панель — это вообще настоящее чудо. Мы собрали на ней все приборы, которые освоили и которые могли пригодиться в полете. Датчики скорости, высоты, горизонта — теперь это были не случайные приборы, наваленные как попало, а все на своем месте. Штатно, красиво.

Я поднял планку прицела — старый оптический дальномер был неплох, но для самолета с одним пилотом избыточен. А так несколько делений на фоне стекла помогали четко и быстро оценить расстояние до цели. И в зависимости от него уже выбрать тот или иной комплект ракет для запуска — впрочем, сейчас я не вооружением пришел заниматься.

— С богом! — все собравшиеся на земле пожелали мне удачи, и стеклянный купол фонаря наехал сзади, отделяя меня от мира.

И да, еще одна победа — нам удалось добиться полной герметичности. А доработанные клапаны легли в основу дыхательной маски, которая пока висела у меня на груди. Сама-то она работала, а вот состав воздушной смеси мы еще до конца не подобрали, так что буду использовать только в самом крайнем случае. Впрочем, надеюсь, до него не дойдет. Все-таки сегодня только первый полет.

— Первый готов, — я отщелкнул клавишу связи, и в наушниках тут же начался обратный отсчет.

Вообще, в башне управления полетами сейчас должен был сидеть мичман Соловьев, но я узнал голос ротмистра Ростовцева, который уже как неделю ходил у него в учениках. Не знаю, что будущий разведчик пообещал моему пилоту, но сейчас в его голосе играло самое настоящее счастье.

— Три, два, один…

Я врубил двигатель и прямо-таки почувствовал, как где-то за спиной вырвавшаяся на волю электрическая искра подожгла пары керосина. Из сопла за самолетом показалось пламя. Сначала немного, но через мгновение вентилятор и низкое давление в разы увеличили его мощь, и «Наседка» рванула вперед.

Сто шестьдесят километров в час, и шасси начали отрываться от земли. Я немного выждал до ста восьмидесяти и опустил щитки, помогая самолету окончательно преодолеть силу тяжести. Теперь убрать шасси — механика сработала штатно. Высота тем временем поднялась до пятидесяти метров, и я вернул ручку щитков в среднее положение. Теперь их помощь была не нужна. Только идеальная форма крыла и мощь двигателя. Как же это прекрасно!

— Наседка-один, как себя чувствуете? — голос из динамиков заставил встряхнуться. Если что, это не Ростовцев или кто-то начал волноваться, а по схеме испытания положено следить за состоянием пилота.