Русская война 1854. Книга пятая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 18

— Григорий Дмитриевич, но почему в вашей картине мира именно промышленники — это самое главное зло?

— Потому что они только начинают. У них нет веры в род, который поддержит, они считают своим врагом страну, которая с опаской смотрит на молодых хищников, они готовы на любые подлости, чтобы завоевать свое место под солнцем.

— И что, все поголовно такие? Даже вы?

— А тут как с естественным отбором, — я сначала сказал, а потом только понял, что Дарвина[1] еще тоже не было. Но тут уже Горчаков не стал обращать внимание на детали, и я просто продолжил. — Почему зайцы зимой белые, а летом серые?

— Чтобы лучше прятаться, — с улыбкой ответил будущий канцлер.

— Неправильно, — жестко возразил я. — Потому что другие зайцы, которые не меняли цвет и плохо прятались, вымерли. Так же и с промышленниками. Те, кто будут добры, те, кто будут пытаться думать о ком-то еще кроме себя, проиграют. Они заработают меньше денег, их купят на корню, а скорее сначала разорят и потом купят за копейки… — почему-то вспомнилась судьба Обухова. — Это будет общество древних людей, где хорошие проиграют, а негодяи будут кроить мир по своим правилам.

— Вы не сгущаете краски?

— Вспомните Англию, Францию, что там было после революций. Какую цену платят обычные люди за новые станки и корабли. Вы же служили там и наверняка заглядывали не только во дворцы, но и в сточные канавы.

— И это навсегда?

— Нет, это просто этап. Рано или поздно вся мелочь будет съедена, останутся только крупные рыбы и… Сначала они подерутся, потому что считают именно себя самыми лучшими и сильными, а потом… Придется договариваться. Право сильного начнут прятать за красивыми одеждами и в конце концов нас будет ждать новая эпоха Просвещения экономики, Романтизма и… Возможно, все наладится, если наш мир к тому времени еще будет жив.

— И вы, значит, хотите сломать привычный ход времени, — Горчаков задумчиво смотрел на меня. — Стать самой крупной рыбой и заставить всех силой сразу принять ваши правила. Да уж…

— Что вас смутило?

— Вы не любите либералов за то, что те, по вашему мнению, слишком спешат со своими реформами и желаниями изменить мир. И что делаете сами? Спешите не на годы, не на десятки, а на столетия, я ведь прав? И если, по-вашему, простые изменения могут привести к страшным последствиям, то что тогда способны устроить вы сами?

— Много чего, — буркнул я. Слова Горчакова мне совсем не понравились.

— Но вы не отступитесь?

— Буду бороться до самого конца, — честно ответил я, а потом с улыбкой добавил. — Как вы говорили когда-то при нашей первой встрече… Искренне и бескорыстно.

— Я подумаю над вашими словами, — Горчаков ответил неожиданно серьезно, а потом до самого дворца мы не обменялись ни словом. Сопящий рядом Зубатов тоже молчал, и мне даже на мгновение стало интересно, а о чем он сейчас думает.

Впереди показался Зимний. Я был уверен, что Александр II примет меня сразу же после прилета — ну, не зря же меня все это время так подгоняли. Но ничего подобного! В первый вечер меня завели в отдельные покои, поставили перед ними стражу и просто сказали ждать.

Час я терпел, час бесился от ничегонеделания, а потом попросил принести мне бумаги.

* * *

— Что он делает? — великий князь Константин убедил брата не спешить с приемом мятежного полковника. Это было правильно. Несколько дней ничего не меняли, а ажиотаж, поднявшийся, когда захватчика проливов провели по Дворцовой площади, уже начал затихать. Таков двор, он кипит, переваривая любые события и любых людей. И горе тем, кто недооценивает мощь этой трясины.

— Попросил бумагу и чернила, — поклонился Николай Ростовцев.

Ротмистр, получивший звание после окончания академии Генерального штаба, успел несколько месяцев послужить в Севастополе, потом вернулся в столицу с предложением организовать военную разведку. Но сражения в Крыму уже начали сходить на нет, и Константин решил взять перспективного юношу под свою руку. Тем более что его отец, Яков Иванович, уже получил звание генерал-лейтенанта и при этом был весьма разумным человеком, на хорошем счету у царя.

— Подожди, что? — Константин отвлекся от своих мыслей. — Что он там пишет? Жалобы?

— Мы тоже хотели узнать и, пока он спал, зашли к нему и скопировали два верхних листа, — Николай протянул великому князю добычу, а потом немного смущенно отвел взгляд.

Читал, и прочитанное заставило его о чем-то задуматься, понял Константин. Он поднял записки Щербачева и вчитался в первые строки.

Роман-предсказание…

Он что, начал писать книгу? Князь тряхнул головой и продолжил скользить взглядом по листу.

Роман-предсказание «История государства Российского в конце 19 — начале 20 веков»

И дальше скупыми короткими строчками без всяких красивых словесных кружев описывалось будущее, каким его видел полковник Щербачев. Промышленная революция, война за колонии и… Новая большая война. Миллионы смертей, и снова войны, явные — оружием, и неявные — за экономику, за умы.

Великий князь вернулся в самое начало и перечитал записки внимательнее. Теперь он обращал внимание и на другие детали: поспешные реформы, потеря доверия и крестьян, и дворянства. Революционные течения, которые рождаются в горячих юных головах и аккуратно направляются в нужные стороны мудрыми политиками, которые думают, что они могут всем управлять. Не могут.

А потом взгляд остановился на одной из немногих конкретных дат. 13 марта 1881-го, день смерти его брата Александра II. И написано это было так буднично, словно это не конец эпохи, а просто очередная ступенька, которую история почти и не заметит.

— Как он смеет такое писать⁈ — Константин отбросил листы бумаги в сторону.

— Мне кажется, — Николай Ростовцев ответил еле слышно, — полковник просто пишет о том, как видит будущее. Это не предсказание, не попытка сглазить или пойти против церкви, а желание объяснить и остановить. Он ведь и вслух всегда говорил про то же самое. Правда, редко, но, когда у него спрашивали, никогда не молчал.

— Эта книга должна быть уничтожена, — решил Константин после долгой паузы. — Кто ее видел?

— Вы, я, тот слуга, что делал списки, и все.

— Вот так и должно быть, — Константин сжал губы. — Чтобы больше никто, ни при каких обстоятельствах, особенно царь. Не стоит ему читать подобные глупости. А книгу и ее копию сожгите.

— Да… Да, ваше высочество, — Николай Ростовцев ответил почти сразу, но Константин сразу обратил внимание на еле заметную паузу.

Кажется, брать человека из Севастополя было ошибкой, уж слишком быстро там даже в лучших умах прорастают идеи свободы.

* * *

Сижу, бешусь.

Казалось, такой хороший был план: написать будущую историю России так, чтобы это и служило предостережением, и царя могло заинтересовать. Вот был уверен, что не удержится Александр Николаевич и вызовет меня на разговор, как только ему доложат о моих записях. Но нет.

Вместо этого пришел какой-то смутно знакомый по Севастополю ротмистр и кинул все, что я написал за три дня, в очаг. Получилось лично убедиться, что рукописи еще как горят, а еще потом грязнят все вокруг, когда сквозняки разносят крупные куски пепла по комнате.

Впрочем, бумагу у меня не забрали, и я снова взялся за перо. Неудобная штука, но телу привычно, и если не думать, то писать получается не сильно сложнее, чем набирать текст на компьютере. Вот только что писать? Продумывать новые изобретения? Так все чертежи отсюда могут уйти на сторону или опять же в огонь. Тогда еще одна книга. Только не в лоб, а попробуем зайти с другой стороны.

И я вывел на центральном листе: «Звездный десант». Я не помнил точно текст, но сама идея вечной борьбы настолько слилась с моей новой жизнью, что новые, уже мои, строки ложились одна за другой. Про потери, про людей и про служение. Когда ничего не дается просто так. Не бывает неотъемлемой свободы самой по себе, за нее всегда льется кровь патриотов. А нет — так заберут и растащат. Поэтому только вперед, только сражение, только война.