Старуха 4 (СИ) - Номен Квинтус - Страница 34

— Вы хотите мне предложить отправиться на оккупированную вами территорию? И чем это лучше, чем если бы я вернулся в Осло?

— Всем лучше. СССР не оккупировал три норвежских фюльке, а просто обеспечила им свой протекторат. Мы вообще не вмешиваемся в управление этими фюльке… почти не вмешиваемся, но наше минимальное вмешательство сделало для немцев оккупацию Норвегии вообще бессмысленной. И, если там, в Нарвике, будет полноценно работать норвежское правительство, то мы… вы сможете довольно быстро договориться с Гитлером о том, чтобы немцы из Норвегии просто ушли.

— И это вы проделали просто от щедроты вашей русской души?

— Нет, за протекторат мы, то есть Советский Союз, в уплату забирает Грумант. То есть Шпицберген: любая услуга должна быть оплачена, а денег у Норвегии сейчас просто нет. Но Грумант мы заберем в любом случае — вопрос лишь в том как. То есть либо в качестве репарации за попытку нападения на Советский Союз вместе с англичанами, или как плату за то, что Норвегия остается независимой страной.

— Тогда я бы хотел узнать, почему для Гитлера Норвегия перестанет быть интересной?

— По причине нашего упомянутого минимального вмешательства. Мы запретили любые портовые работы с судами, которые ходят под флагом оккупированной Норвегии и — до полной деоккупации страны — с любыми судами Рейха. Гитлеру Норвегия была нужна для удобства вывоза шведской руды через Нарвик — но теперь этого сделать нельзя. Еще он хотел контролировать морской путь — но поскольку база в Будё находится теперь под нашим протекторатом, то Норвежское море для Германии остается столь же доступным, как и, скажем, Атлантика: плавать — можно, а контролировать — нет. Флот… немцы захватили три четверти норвежского грузового флота, но даже он им теперь не очень-то и нужен: возить руду из Нарвика с его помощью уже не получается, а использовать его для каких-то иных целей… Немцы уже порядка полусотни пароходов выпустили на перерегистрацию в Нарвик, в надежде на то, что хоть так они смогут руду к себе оттуда возить — а если стортинг примет правильные решения, то немцам будет выгоднее просто из Норвегии убраться, да еще какие-то компенсации вам выплатить за войну.

— Это ваша официальная позиция?

— Это моя личная позиция. Вы можете поговорить с Густавом… с королем, он подтвердит: я не подписываю никаких документов, кроме, разве что, счетов в ресторане. Но то, что я обещаю, я выполняю. И не потому, что я такая честная, а потому, что прежде чем что-то обещать, я подсчитываю свою выгоду и обещания даю, если выгода серьезно перевешивает возможные убытки.

— И вы хотите, чтобы я вам сразу поверил…

— Нет, я хочу, чтобы вы выполняли свою работу. А верить… вы можете просто выйти на улицу и спросить любого шведа: на кого работает шведская промышленность? И любой швед вам ответит, что шведская промышленность сейчас практически на треть загружена моими заказами. Не советскими, а моими личными. По моим лицензиям Электролюкс производит холодильники и стиральные машины, жена хозяина этого гаража стала самой богатой женщиной в Европе, торгуя моими товарами и тем, что мы с ней производим совместно. Но со всех этих предприятий я получаю столько же, сколько и сами шведы, и почти всю прибыль я пускаю на новые заказы. Мне это выгодно, хотя моя выгода не в сумме прибыли заключается — и мне будет выгодно иметь под боком у своей страны независимую Норвегию.

— Но вы говорите, что Шпицберген…

— А это будет платой Норвегии за ошибку вашего короля: Хокон поверил англичанам, а этого делать нормальным людям не рекомендуется. И теперь все норвежцы будут помнить, что верить англичанам — к потере территорий. Остров-то вам не особо и нужен, и вообще он норвежской территорией никогда не было — но как символ…

В комнатушку вошел Карл Густафссон:

— Фрёкен Вера, мотоцикл готов.

— Спасибо, Карл. А где обещанное печенье?

— Я положил две коробки в сумку мотоцикла…

— Спасибо! До свидания, господин Хамбро, надеюсь, вы прислушаетесь к моим словам.

Когда молодая женщина ушла, норвежец повернулся к хозяину:

— Вы, как я понял, хорошо знаете эту женщину…

— Да её весь Стокгольм знает! И, думаю, половина всех шведов. Милая девушка… женщина, у нее уже двое детей, но я все еще по старой привычке ее девушкой называю. Она не обижается…

Дверь у комнатушку снова открылась и в нее ворвался высокий мужчина:

— Карл, надеюсь, ты не выкинул мои эскизы рисунков, которыми я машину фрёкен Веры украшал? Они вроде раньше на той стене висели…

— Нет, не выкинул, просто убрал куда-то, чтобы они не испачкались… только не помню куда. А зачем они тебе?

— Наш король Густав поручил мне… доверил мне нарисовать лицевую сторону новых монет, которыми он с ней будет за что-то расплачиваться!

— А чего ты такой взъерошенный? Конечно, если твой рисунок появится и на монетах…

— Это будут золотые монеты! Первые шведские монеты из золота! И оформить их король доверил мне! Он сказал, что эта кошка с котенком будет что-то там символизировать…

— Поздравляю! А рисунки свои сам ищи, мне некогда…

На следующее утро, обсудив с Мартином Густафссоном все вопросы, касающиеся новой авиакомпании, Вера улетела в Москву, а там, даже толком не отдышавшись после перелета, навестила соседа — но не дома, а в его рабочем кабинете:

— Лаврентий Павлович, Мартину Густафссону нужно будет отправить двенадцать самолетов, десять М-12 сразу, а ближе к осени уже и парочку М-36. Я договорилась о том, что летчиков на переобучение он пришлет в Ленинград, нужно будет переводчиков подобрать: английский они в большинстве своем знают, но обучать их лучше все же на родном шведском. Туда же, в Ленинград, нужно будет отправить десяток учебно-тренировочных И-14УТ, с катапультами конечно. Густав обещал для начала самых опытных шведских пилотов прислать, их, думаю, недели за две переобучить получится…

— Про электростанцию я уже знаю, у Кржижановского уже бригада сформирована, которая ей занимается. Слова, которыми они тебя называли, я передавать тебе не буду, но если вкратце, то они вежливо просили их хотя бы за полгода о таких проектах предупреждать. Тем не менее обещают к следующему половодью ее построить. И последнее, чтобы ты особо не нервничала: я с твоей Катей поговорил по-соседски, она на химика учиться почему-то не захотела.

— А я ей сказала, что ее просто в университет так зачислю: ей же всего шестнадцать, ее комиссия по формальным признакам просто до экзаменов может не допустить. А через год она сможет на другой факультет перевестись.

— Не надо, я еще с профессором Млодзеевским поговорил — и он твою Катю с удовольствием к себе на кафедру берет. Уже взял, так что можешь не суетиться. Да, чтобы ты не думала, что тебя зря в Стокгольм гоняли: сегодня утром Карл Хамбро выехал в Нарвик, и он уже объявил, что очередная сессия стортинга открывается в следующий понедельник. У Молотова по этому поводу прошли довольно бурные переговоры с германским послом…

— И что?

— И он его послал. То есть Вячеслав Михайлович посла послал: мы ведь во внутренние дела норвежцев не вмешиваемся… А раз уж ты сама пришла, то ответь на вопрос: ты вроде когда-то говорила, что доверяешь товарищу Бартини…

— Я просто думаю, что он — один из лучших наших конструкторов. Наших, советских авиаконструкторов, а что?

— А то, что твой Алексей Петров довел до относительно рабочего состояния двигатель реактивный на четыре с лишним тонны тяги. Роберт Людвигович еще в прошлом году предлагал транспортный самолет с восемью прежними, по тысяче двести килограмм которые, строить — но почему-то Иосиф Виссарионович ему не доверяет.

— А я — доверяю.

— Об этом и вопрос: новый двигатель-то совершенно секретный пока, и кому его предлагать под новый самолет?

— Есть варианты?

— Туполев и… Мясищева с Петляковым можешь не предлагать, они уже под этот мотор бомбардировщик делать начали.

— Если двигатель передадите Туполеву, то все секреты закончатся через неделю. Так что на реактивный транспорт кроме Бартини у нас других кандидатур просто нет. А Петров где сейчас?