Свет в конце аллеи - Носик Борис Михайлович - Страница 34

— Ну. Уже второй год. Ответственность… Вас хорошо устроили? Кто инструктор?

— Гена.

— А-а-а… Если что не так — ко мне.

— Спасибо.

— Пойду почитаю, — сказал Юрка.

— Погуляем еще, Юрчик, скоро обед.

— Нет, я пойду, — сказал Юрка: он был не большой любитель прогулок.

Железняк остался на скамейке у лыжехранилища. Грелся на солнышке, лениво думал о том, как ему приучить Юрку к лыжам, к лесу, к прогулкам, к Горе. Он и сам в детстве был не большой любитель физических упражнений, но детство было так далеко, что и вспомнить трудно, а Юрка, по его мнению, нуждался в воздухе — пацан хилый, нервный. Собственно, ему не в кого расти богатырем. Да и особенно уравновешенным быть не в кого. А так его жаль…

— На обед не пора? — не открывая глаз, спросила девушка, сидевшая рядом с ним на скамейке.

— Еще полчаса, — сказал Железняк, повернувшись к ней.

У нее был милый, вздернутый носик, трагически опущенные уголки рта, длинные ресницы и желтая курточка, высоко поднятая на груди.

— Жалко упускать солнце, — сказала она.

— Всегда жалко, — отозвался Железняк. — Целый год. Но в январе особенно жалко, вы правы.

— Вы целый год на солнце? — спросила она.

— Стараюсь, — сказал Железняк. — Роман.

— Роман — это что?

— Мое имя, — сказал Железняк.

— А-а-а… Наташа. Скажите мне, когда будет обед.

Девушка словно таяла на солнце. Очертания ее милого лица все время менялись…

Он встал, посмотрел на часы.

— Обед через пять минут. Мне надо идти. До свидания, Наташа.

— Пока-пока, — сказала она. Потом не удержалась, открыла глаза. Глаза у нее были рыжие.

По пути на стол потребителя из обеда было украдено все, что представляло в наш век умеренной сытости хоть какую-нибудь материально-калорийную ценность. То, что уже не стоило красть, поставили на стол со спокойной уверенностью, что львиная доля этих харчей поступит потом в корм поросятам.

Вернувшись после обеда в номер, Железняк и Юрка взялись за чтение. Юрка читал историю Второй мировой войны. По странной логике интеллигентского воспитания ребенок пришел к той самой «благородной ярости», которую когда-то безуспешно пыталась возжечь в Железняке школа его военного детства. Юрка сейчас пылал ненавистью к немецким оккупантам и взахлеб читал всю антифашистскую и антинемецкую литературу. Железняк попытался растолковать Юрке свой взгляд на международный характер фашизма, однако был с ходу причислен к немецким приспешникам. Юрка жаждал мщения, и военная литература наилучшим образом питала его мальчишескую агрессию. Уже примирившись с этим в теории, Железняк все еще расстраивался, глядя, как Юрка упивается всем этим яростным пропагандистским чтивом.

— Может, пойти в картишки перекинуться? — сказал Железняк с фальшивым энтузиазмом.

Юрка внимательно на него взглянул, подозревая подвох, и все же не смог устоять против соблазна.

— К инженерам, да? — Он отложил книгу. — Пошли!

В шестьсот седьмом трехместном они застали веселую компанию инженеров. В карты, правда, еще не играли. Прикончив бутылку вина с подозрительной пробкой и со штампом местного бара, москвичи обсуждали насущные проблемы, круг которых бывает с ритуальной неизбежностью очерчен подобной выпивкой. Не последнее место в кругу тем занимала информация о том, что «там у них».

— Вадькин начальник вернулся из Франции, так у них там так. В командировку тебе дают с собой карточку. Суешь ее в окошко фирмы «Авис», прямо в аэропорту, а тебе — раз — ключи от машины. Две минуты. Отпираешь машину, какой-нибудь там «ситроен», она уже заправлена, и ты — ж-ж-ж — поехал.

— Лучше «рено-16», — сказал румяный Коля, растиравший ногу великану приятелю.

— Лучше «мазератти», — сказал черный, носатый Семен.

— Обратно едешь — подогнал машину к паркингу, сдал ключи и салют.

— А мясо там есть? — спросил Семен.

— При чем тут мясо? Или вот, скажем, нужны деньги…

— Да, деньги! — всполошился Семен. — Это я знаю, у жены сотрудница рассказывала. Щель в стене, вроде почтового ящика. Суешь туда карточку с номером счета. Две минуты ждешь. И — раз — бери деньги. Компьютер уже все посчитал — сколько у тебя на счету денег, и — раз — выдал. Тут же на улице, в стене. Представляешь — взял сто долларов и пошел.

— По курсу это шестьдесят рублей, — сказал Юрка, — или пятьсот франков. Или восемьдесят тысяч лир.

Инженеры взглянули на Юрку с уважением, а Железняк тяжело вздохнул. Он так и не мог решить — возрастная это меркантильность или она идет все оттуда же, из нового Юркиного дома, из того богатого дома и того, чуждого ему строя жизни.

— Ну а вы — в отпуске? — спросил Железняк, отметив про себя, что «тут у нас» по-прежнему интересует его в большей степени, чем «там у них».

— Это целое дело наш отпуск, — с удовольствием стал объяснять черный Семен. — Это целая наука. Отпуск ты проводишь с семьей, надо вывозить ребенка и так далее. А лыжи — это твое личное дело. И вот ты ходишь с бригадой содействия милиции — имеешь за это в месяц три дня отгулу. Копишь отгулы. А зимой холодно ходить…

— Греемся в магазине, — вспомнил Коля.

— Да, греемся в магазине или в подъезде. Еще ты сдаешь кровь.

— Как это кровь? — с ужасом спросил Юрка.

— Ну так, сдаешь кровь и имеешь два дня отгула. И еще талон на обед. Это называется донор.

— Кровь сдавать полезно, — сказал гигант Виктор, подставляя Коле вторую ногу.

— Ну да, — сказал тощий Семен. — Вам это полезно, мой Гулливер. Если при этом не кружится головка. Но кружится не кружится, а два дня тебе идут — это уж точнно. А как у них с этим делом?

— Кажется, «у них там» тоже короткий отпуск, — припомнил Железняк. — У всех сразу. В августе. Еще сколько-то дней на Пасху и несколько дней на Рождество.

— У них там какие проблемы! — махнул рукой Виктор. — Прицепляешь к машине трейлер — там у тебя буквально все, вплоть до телевизора — и едешь себе на уикэнд. Так что отпуск для них не имеет значения.

— Это уж точно, — сказал Кодя, завершая массаж. — Кругом кафе, бары, вся жизнь — как отпуск. Кстати, мужики, в какой сегодня идем бар — в нижний или в верхний? Эта чудачка обещала в нижний…

— Что вы все-таки думаете о еврокоммунизме? — спросил Семен у Железняка.

— Стараюсь не думать… — сказал он, но увидел, что так просто ему от любознательного инженера не отвязаться. К счастью для Железняка, в дверь постучали. Не дожидаясь ответа и как бы показывая, что ему известно, какая это все пустая формальность, все эти стуки, вошел высокий, красивый парень в пестрой курточке «кнейсель».

— Омарчик, знакомься, — сказал Коля, представляя Железняка и пытаясь надоить из бутылки хоть пару капель. — Это Роман.

— Не надо вина, — сказал юный красавец. — Только что у Ахата в баре бутылку вина выпили. Потом еще встретили дядю — тоже нельзя было отказать, два года, как умерла бабушка…

— Слушай, как бы машину достать, сгонять в поселок? — сказал Коля. — Говорят, в поселке есть шампанское.

— Отец не дает машину, — сказал красивый юноша, — боится за меня. Но мы сейчас у брата попросим «жигуленок». Я свои «Жигули» разбил. Подожди, схожу к брату.

— Кто это? — спросил Железняк, когда парень вышел.

— Омарчик. Он на канатке стоял, теперь, кажется, нигде не работает.

— Что ему работать, если у его папы есть бараны.

— Он сам тоже баран, — сказал Семен. — Очень много пьет и немножко блеет. И еще, конечно, — овечки… Вот и все его занятия.

— Хороший парень, — сказал Коля. — А ты что, хотел бы все время работать?

— Чтобы очень, так нет, — ответил Семен, доставив этой фразой Юрке большое удовольствие.

— У него папа, между прочим, работает, — сказал Витя. — Папа у него истопник и имеет «капусту».

— А-а-а… У него черная «Волга», — сказал Юрка.

— Они тут такие гоношат бабки, что нам с вами не снились, — сказал Коля.

— Нам… — сказал Семен. — О нас что говорить? Мы самые бедные люди — инженеры. Работягу на такой оклад разве посадишь? Вот у них там инженер с моим стажем…