Дождись меня в нашем саду - Черкасова Ульяна - Страница 31

– Чего ты хочешь больше: убить Велгу Буривой или трахнуть её?

Снизу на лестнице раздались шаги.

Белый одёрнул кафтан, спустился на несколько ступенек, чтобы оказаться в тени. Навстречу ему показался слуга с подносом. Он даже не взглянул на Белого, сосредоточенный на своей ноше.

Когда они разминулись, Белый продолжил спускаться дальше.

Возвращаться в зал он больше не желал. Только не к этой пьяной толпе.

Зато стоило изучить проходы в подземелья. Кажется, туда можно попасть не только со двора.

Считая пролёты, Белый отметил дверь во владения Тихой стражи, но прошёл мимо. Всё ниже и ниже, пока не закончились ступени и путь не упёрся в тяжёлую железную дверь. Сквозь щели видно было свет. Белый попробовал толкнуть дверь, но она не подалась. Пришлось снова взламывать замок. Галка справилась бы с этим куда быстрее, но, к сожалению, она теперь лежала под яблоней.

Удивительно, что не она приснилась Белому в том сне. Ворона была младшей из них и умерла слишком давно. Они не дружили и не враждовали, даже не общались толком. Из всех Воронов у неё было меньше всего причин желать Белому смерти. Её даже похоронили не под яблоней у дома, а на маковом поле.

Дурацкий был сон. Не стоило и вовсе о нём вспоминать.

Упрямый замок почти поддался, когда с другой стороны двери вдруг послышался знакомый голос:

– Ежи!

Кто-то громко топал. Белый отпрянул от двери, огляделся, ища, куда спрятаться, заметил закуток. Он мог успеть добежать до него в пару шагов.

– Эй, Ежи! – Голос Гжегожа зазвучал раздражённо. – С тобой говорят! Или ты теперь только на Георгия откликаешься?

– Вовсе нет, – прозвучал в ответ ровный, почти безжизненный голос. – Просто не сразу услышал.

– Не услышал, как я ору во всю глотку?!

– Задумался.

Гжегожа Безродного Белый теперь хорошо запомнил. Глава Тихой стражи. А Ежи-Георгий – это, получается… глава местных Охотников? Тот унылый мужчина в сером. Голос у него был таким же невзрачным, как и всё остальное.

– Надо было тебя прирезать, пока ты под себя ссался. Но вчера я занят был. – Гжегож будто не говорил, а плевался словами. – Чё за хрень сегодня творилась? Какого хрена эти твари попёрли?

– Судя по всему, кто-то не запер дверь в подземелья. Мои люди нашли её открытой. Духи не могли сломать замок, так что это сделал кто-то из людей.

– Отлично просто. А почему они вообще сюда попёрли? Разве духи не должны держаться от тебя подальше?

– Видимо, такой стаей они меня не боятся. Поэтому я настаиваю, что нужно больше Охотников с моим даром.

– Опять началось…

Белый прижался к двери, прислушиваясь. Может, это никак и не касалось его работы, но…

– Сам понимаешь, чем больше Охотников сможет забирать у духов золотую силу, тем успешнее мы справимся с духами Нави во всей Рдзении.

– Зато в подземельях у нас их столько разведётся, что можно будет для них отдельную столицу строить, – перебил Охотника Гжегож. – Нет, Ежи, мы это уже тысячу раз обсуждали. Ты слишком быстро успеваешь проголодаться после охоты. Держать ради одного тебя этих тварей под замком ещё куда ни шло, но если таких, как ты, станет слишком много… хватит пока и десятерых командиров.

– Нас недостаточно, чтобы защитить всю Рдзению.

– Будем решать, может, в следующем году наймём больше людей.

– Сам знаешь, у нас не хватает на это средств.

Судя по звукам, Гжегож, кажется, похлопал Георгия по плечу.

– Не унывай. Королева хочет вступить в новый торговый союз. Он должен принести неплохие доходы в казну. Будет тебе и стена…

Голоса приблизились, зазвенел металл, точно кто-то подбирал из связки подходящий ключ.

Белый метнулся к своему укрытию.

– И новые Охотники, – продолжил Гжегож.

Дверь открылась. Белый затих, дожидаясь, когда эти двое уйдут. И, даже не выглядывая из своего укрытия, он ощутил чёрную пустоту, засевшую в груди главы Охотников. Кем бы он ни был, он, кажется, поглощал золотую силу точно так же, как делали это Во́роны, забирая посмертки. Только если они собирали их ради госпожи, то Георгий ей питался. И это делало его куда более опасным и омерзительным, чем любой из братства Воронов.

Шаги Гжегожа и Георгия вскоре затихли, но ощущение пустоты и холода никуда не ушло. Как будто тьма, скрывающаяся в Охотнике, оставила невидимый след в пространстве.

Белый наконец выбрался из укрытия, огляделся. И, несмотря на своё отличное зрение, почувствовал себя почти слепым. Эта пустота точно тянулась к нему, заслоняя глаза чёрной пеленой.

Он поднялся на пару ступеней, держась рукой за стену. Зрение подвело его. И чуйка тоже. Тяжёлый удар обрушился прямо на затылок.

Сколько раз за последнее время он ударялся головой?

По вискам раз за разом точно бил стальной молоток. Белый поморщился, приподнимаясь.

Руки утопли в чём-то горячем, колючем. Он поднял ладонь к глазам и увидел, как с руки посыпался пепел. Пепел…

Яблоневый сад вокруг был мёртвым. Безлюдным. Его давно покинули, уничтожили, и ничего не осталось от былого пышного цветения, но чёрно-серые стволы до сих пор тлели, сверкая алыми искрами. Внутри их всё ещё пожирал огонь.

И земля тоже была раскалённой, словно под садом лениво переворачивался огромный огненный змей.

Только огонь, пепел и дым.

Глаза щипало, и Белый протёр лицо рукавом, огляделся, присаживаясь.

Он никогда не видел этого сада. Если поначалу казалось, что это уничтоженное поместье Буривоев, то быстро стало ясно, что место это находилась совсем не в Старгороде.

И стоило осознать это, как в глаза бросился череп на ветви яблони напротив. Ладушка… она смотрела своими пустыми глазницами прямо на Белого, словно ждала чего-то… или пыталась сказать…

– Войчех…

Он приподнялся. Ноги проваливались в толстый слой пепла, точно он шёл по перине. И всё вокруг – чёрные голые деревья и бесконечный сад, утопавший в дыме, – расплывалось по краям зрения. Чёткой оставалась только яблоня впереди. Только Ладушка.

Долго, бесконечно долго, словно целую вечность, Белый шёл к ней, но она будто вовсе не приближалась. И череп усмехался, хохотал. Белый сжал челюсти.

– Чтоб тебя Пустошь забрала, – процедил он сквозь зубы.

– Войчех, – шепнули на ухо, – ты уже здесь…

Он резко оглянулся. Никого, только дым и пепел.

И вот перед ним уже яблоня. И Ладушка. Совсем рядом, прямо перед его лицом. Он почти уткнулся носом в дыру посреди черепа, где когда-то был нос.

– Что тебе надо?

– Войчех, – окликнули его в стороне.

На мгновение ему показалось, что это кормилица. Но нет. Эта девушка была ему незнакома. Совсем юная, бледная, в одной рубахе, залитой кровью внизу живота. Кровь была совсем свежей, ещё сочившейся, блестящей, пахнувшей так знакомо, так дурманяще. Кто-то совсем недавно умер, и след его посмертков ощущался свежо и сладко.

– Кто ты?

– Я была девой…

– Что?

Он задал вопрос, и тут же взгляд снова скользнул ниже, к подолу. Была девой. Конечно. Она недавно родила. Видимо, это смерть её младенца так остро ощутил Белый.

Прежде она была девой.

– После я стала матерью…

– Какие-то загадки, – нахмурился Белый и вдруг подумал, что толком не может разглядеть лица роженицы. Даже неспособен точно сказать, светлые у неё волосы или тёмные. Взгляд не мог задержаться на ней, скользил куда-то сквозь неё.

– И оплакала своих детей…

Каждого из них.

Искажённые тени тех, кто бродил по саду, мелькнули меж чёрных стволов. Безликие, бездушные, безголосые, они открывали рты, не в силах издать ни звука.

Белый затряс головой, схватился за неё руками, пытаясь прогнать морок.

– Какого лешего тут творится? Ты кто, на хрен, такая?

И резкая, оглушительная, точно удар колокола, боль вдруг повалила его на колени. Он рухнул на землю, закрываясь руками.

– Мои дети уходили, но оставались со мной. А я навечно оставалась с детьми…

Голос кружил вокруг, рассыпаясь на осколки, он шуршал в пепле, утопал в дыму и шипел, вздымаясь в небо вместе с искрами тлевших яблонь.