Всадники - Шульц Гектор - Страница 5

– Вот опять! Только то, что ты хочешь!

– Эдуард, я требую, чтобы ты говорил со мной нормальным тоном! Я этого заслужила, я твоя девушка.

– Фя тфая дефуфка, – он передразнил ее зло.

– Очень взросло.

– Знаешь, в чем проблема? Ты вызываешь во мне такие эмоции!

– Как интересно! А как же «отредактировала твою жизнь»?

– А как же «автор твоих главных строк»? Что, автору-то хоть раз нормально дать не можешь?

Она уронила голову в руки и зарыдала.

– Не верю! Не верю, что ты так со мной можешь говорить. Все твои рассказы про любовь…

– А твои? Эгоистка!

– Ты эгоист! Ты!

Ему захотелось обнять и успокоить ее, но он продолжил:

– И вообще, тебя как послушать – я все время неправильный! Неправильно пью, курю, читаю и смотрю кино, не то слушаю, неправильно тебя хочу. Что же ты со мной до сих пор, Оля?

Она подняла заплаканные глаза.

– И что ты хочешь сказать?

– Мы не подходим друг другу. Я ухожу от тебя.

Он все-таки сказал это.

– Нет… нет… – она бросилась к нему. – Ну ты же мой любимый!

Он отцепил ее руки.

– Оля, мы расстаемся. Я так решил. Я люблю другую.

Повисла тишина, а потом в ней громко прозвенела пощечина. Оля быстро выбежала из кухни и стала молча ходить по квартире, сгребая свои немногочисленные вещи в сумку. Эдуард не мешал.

Вскоре дверь в прихожей хлопнула, и Оля ушла. Ушла в последний раз. Только крикнула напоследок:

– Все сделаю, чтобы ты теперь ни одной книжки не напечатал!

Эдуард тупо посмотрел ей вслед и захотел побежать за ней, остановить, но сдержался. На подкашивающихся ногах он прошел в спальню, окинул взглядом пустую полку, где раньше Оля оставляла иногда свои вещи, вроде кремов, книг или пижам, уткнулся лицом в подушку и ревел, пока не уснул.

На следующее утро стало хуже. Сначала, открыв глаза, он пару мгновений не помнил, что произошло, но потом реальность ударила с размаху куда-то в область грудной клетки, так что ему стало тяжело дышать. Желтухин уже не вспоминал все те споры, ругань и эмоциональные качели, сопровождавшие их отношения, картинка Оли в голове начала сглаживаться и приобретать элементы святости. Он то смотрел на пустое кресло, куда Оля любила забираться с ногами, то пялился, пуская скупую слезу, на осиротевшую полку, то слонялся бессильно по квартире и однажды проревел десять минут над найденной в ванной забытой помадой.

То и дело он хватался за телефон, порываясь написать возлюбленной, но одергивал себя. Нельзя. Нельзя!

Разрыв дался очень тяжело. Сердце кровоточило, жизнь не радовала, все вокруг окрасилось в темные краски. Эдуард впал в депрессию, почти не ел, зато запил, закурил, сначала сказался заболевшим, а потом и вовсе уволился с работы. Около недели он провел в полузабытьи, намеренно сокращая ненавистные часы бодрствования, а еще много боролся с эросом и танатосом, без конца мастурбируя и снимая постоянно копящееся эмоциональное напряжение.

Через две недели похудевший на семь килограммов Желтухин помылся, надел свежую одежду, сменил белье на кровати, приготовил яичницу, выпил на завтрак кофе, а не портвейн, и открыл заросший пылью ноутбук.

Нужная эмоциональная кондиция была достигнута.

Он пару минут смотрел в пустой монитор, а потом напечатал: «После смерти». И текст полился в Word.

Эдуард писал вдохновенно, бешено, отрываясь лишь на редкие приемы пищи и поход в магазин за продуктами. И даже в очереди в кассу в его голове с невероятной четкостью проносились переплетающиеся сюжетные линии и рождались диалоги, а дома негативные эмоции от расставания выплескивались и захлестывали бумагу, обретая форму в яростном и выстраданном тексте, бушующем страстями. За две недели черновик нового успешного романа, мрачного любовного триллера, был готов. «Смертью» выступил разрыв главного героя с возлюбленной, а сюжет крутился вокруг глубин отчаяния, черной злости и низменных желаний человека с разбитым сердцем.

Опыт «письма по Станиславскому» оказался успешен. Так Эдуард открыл черную магию литераторства.

5. Как в кантоне Ури

«У меня хламидиоз. От тебя. Мудак!»

Эдуард с удивлением перечитал нежданную эсэмэску от Оли, пожал плечами и удалил ее. Этого не могло быть. Он не спал с другими девушками с момента приезда в Москву. Да и до приезда почти этого не делал. Честно говоря, ему уже было все равно на ее проблемы. И ее злость, и распускаемые ею слухи. Он находился посреди нового писательского эксперимента, и мысли его были поглощены им. В рамках своей станиславской концепции он вживался в роль Вильгельма Телля. И сына Вильгельма Телля.

Конечно, все было не так драматично, как в этой истории швейцарского национального героя, которого ненавистный ставленник Габсбургов заставил стрелять из лука в яблоко на голове собственного сына. Но для новой книги Желтухин собирался побыть и в роли стреляющего, и в роли человека с яблоком на голове.

В этот момент яблоко находилось как раз на его макушке.

– Что там такое важное в телефоне?

– Убираю.

– Ты хорошо подумал? Не, я-то могу, но от несчастных случаев никто не застрахован.

– Я тебе же написал расписку. Бумажку подписал. Стреляй давай.

– Не дергайся тогда.

Лучник пошел к позиции и вдруг согнулся в приступе горлового кашля. На этом конвенте вообще было как-то много больных, Эдуард заметил это день на третий своего приезда, когда сморкающихся, чихающих, кашляющих и кхекающих вокруг стало намного выше нормы. И эти туда же, не хватало ему вечно больной Оли, которая теперь еще и схватила хламидиоз. Впрочем, наверное, участники фестиваля заболевали оттого, что много потели, будучи одеты не по погоде.

Эдуард наблюдал, как лучник выбирает стрелу, как становится на исходную позицию, как кладет стрелу на указательный палец и натягивает тетиву… По спине, прижатой к неровному дереву, пробежала струйка пота, сердце застучало от адреналина, появилась предательская слабость в ногах от страха. А если насмерть? А если попадет в глаз – останусь дурачком или пиратом? Что только не сделаешь для искусства. Зато потом какой приступ вдохновения будет!

Свист разрезал воздух.

Новый роман Желтухина был про борьбу Древней Руси с монголами. Написанный по следам расставания с Олей «После смерти» стал хитом продаж и привлек к начинающему автору еще больше внимания, какая-то кинокомпания даже заказала сценарий. После этого редактор заявил Эдуарду, что пора бы и что-то серьезное написать, монументальное, чтобы можно было податься на большую столичную литературную премию.

– Сначала лонг-лист, примелькаешься, потом через годик шорт-лист, а там, гляди, через два-три года будет у тебя и призовое место, – поучал редактор. – Мы тебя выдвинем, ты, главное, напиши. Хочешь, негра тебе дадим в помощь.

Эдуард осуждающе мотал головой.

– А что такое? Многие пользуются. Но как хочешь. Я что думаю, монгольская тема перспективная. Противостояние с чужаками есть, патриотизма можно ввернуть. Древние времена есть – можешь поругать за отсталость государственного строя и бесправие женщин. И нашим и вашим, ну ты понимаешь… Азиатская экзотика, опять же. Можешь немного фэнтези добавить… Ты, главное, их татаро-монголами не называй. В Казани обидятся.

– А как называть? В школе всегда учили про татаро-монгольское иго…

– Неполиткорректно сейчас. Просто монгольское. Да, Грозного не трогай. Вообще, уйди подальше от Поволжья или придумай вымышленные названия.

– Но я ж никогда историческую литературу не писал…

– Все в первый раз бывает. Аванс тебе дадим, сиди пиши, источники изучай.

И вот Эдуард обложился историческими романами, энциклопедиями и исследованиями, чтобы погрузиться в контекст эпохи, а текст снова не шел. Впрочем, теперь ему была доступна та самая открытая им черная магия. Но как тут воспользоваться методом Станиславского, не проживая давно закончившееся иго без татар?

Желтухин ломал голову, как писать «Мамая», ведь выданный гонорар потихоньку проедался, а рукопись насчитывала страниц десять и не имела даже сформулированного сюжета, синопсиса, структуры и действующих лиц. Чтобы почувствовать себя в бою с ордынцами, Желтухин даже специально спровоцировал драку: нарваться вечером на бухих в метро проблемой не было, но эта стычка дала ему лишь фингал под глазом, выбитый зуб – и никаких фактуры и вдохновения. Пришлось возвращаться за книги.