Путь дракона - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 12

Края Разлома соединял Серебряный мост, перекинутый от Кингшпиля к аристократическому кварталу на самом верху западного склона. Древние камни опирались на слой драконьего нефрита не толще пяди – вечного, как солнце и океан. Не желая перенимать недавнюю моду и передвигаться в носилках на плечах рабов, Доусон ехал в небольшой одноконной карете, от стука колес которой вспархивали по пути стаи голубей. Высунувшись из окна, он окинул взглядом стены Разлома – пласты камня, перемежающиеся слоями руин. Говорили, что остатки старинных зданий, погребенные сейчас под отбросами в нижних толщах расселины, древнее самих драконов. Кемниполь, вечный город. Его, Доусона, город – средоточие чаяний всего народа и целой расы. Город, любовь к которому соперничала в душе барона лишь с любовью к семье.

За мостом возница свернул на небольшую уединенную площадь, и перед глазами вырос особняк Доусона – стройные плавные линии выгодно отличали его от вычурных нагромождений, какими украшали свои дома выскочки вроде Фелдина Мааса, Алана Клинна и Куртина Иссандриана. Строгий классический дом, отделенный Разломом от Кингшпиля и широкой равнины за ним. Благороднейшая семья в городе – исключая разве что лорда Банниена с его эстинфордским поместьем.

Слуги опустили подножку и подставили руки, чтобы помочь барону сойти, однако Доусон по обыкновению спустился сам – он предпочитал соблюдать установленный им же самим порядок. Раб-привратник, старый тралгут с бледно-коричневой кожей и светлыми волосками на кончиках ушей, стоял у входа, прикованный серебряной цепочкой к колонне черного мрамора.

– С возвращением, мой господин. Ваш сын прислал письмо.

– Который?

– Джорей, мой господин.

У Доусона заныло сердце. Послания от других детей сулили бы чистейшую радость, однако письмо Джорея было сводкой новостей с ненавистной ванайской кампании. Он с тревогой протянул руку, но раб-привратник повел головой в сторону двери.

– Письмо у вашей супруги, господин.

В доме, среди темных гобеленов и сверкающего хрусталя, его встретил возбужденный лай: пять волкодавов летели к хозяину вниз по лестнице. Доусон потрепал их за уши, погладил лоснящиеся серые бока и прошел в оранжерею – к жене.

Стеклянный зал он соорудил исключительно ей в отраду: оранжерея нарушила пропорции северного крыла, зато Клара теперь разводила здесь троецветки и фиалки. Цветы с горных склонов Остерлинга напоминали ей о доме и скрашивали жизнь во время приездов в Кемниполь: фиалками в особняке пахло всю зиму.

Жена сидела в глубоком кресле у письменного столика, окруженная корзинками темных благоухающих цветов, как солдатами на параде. При звуке его шагов она с улыбкой вскинула голову.

Клара всегда была безупречна. Пусть годы согнали румянец со щек и посеребрили нити в черных волосах – Доусон по-прежнему видел в ней все ту же юную девушку. Времена, когда отец Доусона выбирал мать для своих будущих внуков, славились и более яркими красавицами, и более тонкой поэзией, однако отец остановил выбор на Кларе – и Доусон в тот же миг признал мудрость такого решения. У нее было доброе сердце – без этого прочие достоинства обращаются в прах.

Доусон нагнулся и поцеловал жену в губы, как всегда, – исполняя ритуал так же, как при выходе из кареты или при встрече с собаками. Ритуалы придавали его жизни дополнительный смысл.

– Джорей прислал письмо? – спросил он.

– Да. Весел, радуется кампании. Командир у него – сын Адрии Клинна, Алан. Джорей говорит, прекрасно ладят.

Тревога лишь усилилась. Скрестив руки, Доусон облокотился на столик с цветами. Клинн. Еще один приспешник Фелдина Мааса. Когда король определил к нему Джорея, известие встало Доусону поперек горла, злость не прошла и поныне.

– Да, а еще написал, что с ним служит Гедер Паллиако – но разве такое возможно? Тот забавный толстячок с вечной страстью к географическим картам и шуточным куплетам?

– Ты путаешь его с Лерером Паллиако. Гедер его сын.

– Ах вот как! – Клара с облегчением повела рукой. – Тогда ясно. А то я все недоумевала: в таком возрасте – и на войну. Не для нашего поколения забава. А еще Джорей чуть не целую страницу расписывает коней и груши – опять ваши штучки, я так ничего и не поняла.

Она порылась в складках платья и вынула сложенные листы.

– А как твоя дуэль? Успешно?

– Да.

– Этот наглец извинился?

– Лучше. Он проиграл.

Почерк Джорея, бегущий по страницам, напоминал равномерные следы птичьих коготков – ровные и одновременно небрежные. Доусон мельком просмотрел начало: бравада по поводу тягот походной жизни, язвительный выпад в адрес Алана Клинна (Клара его то ли не заметила, то ли предпочла не понять), строка-другая о юнце Паллиако, над которым потешается вся честная компания. А вот и главное! Доусон внимательнее вчитался в текст, тщательно просеивая каждую фразу в поисках условных знаков – главные персонажи и основные действия обозначались у них с сыном особыми словами. «В нынешнем году груши сами в руки не падают» – значит, сэр Алан Клинн не ставленник лорда Тернигана и подчиняется ему как командующему войском, политические союзы ни при чем. Что ж, надо учесть. «Мой жеребец, кажется, начинает припадать на правую ногу». Жеребец, а не конь. Припадать, а не хромать. Правая нога, не левая. Стало быть, отряд Клинна планируют оставить в завоеванных Ванайях, а самого Клинна прочат во временные правители. Терниган не намерен брать себе власть. Значит, тем нужнее сейчас задержка в войне.

Только задержка. Главное, чтобы не поражение – тогда закулисные переговоры Доусона с Маччией станут государственной изменой. А вот если войско Тернигана завоюет Ванайи не сейчас, а в весеннюю кампанию, то Доусон успеет добиться, чтобы Клинна призвали ко двору, а на его место поставили Джорея. Правитель Ванайев – недурная должность для начала карьеры, да и Маасу с Клинном такой ход поубавит спеси.

Переговоры Доусон вел самыми тайными путями – его письма адресовались в Столлборн, откуда надежные люди пересылали их купцам из Биранкура, торгующим с Маччией, а те передавали по назначению. Главное было соблюсти тайну, и Доусон своего добился. Вольный город Ванайи получит подкрепление в шестьсот солдат. Весной, когда отпадет надобность, подкрепление отправят обратно, Ванайи падут, а к лету Доусон будет попивать вино с королем Симеоном и со смехом рассказывать о собственной ловкости.

– Милорд…

На пороге оранжереи с почтительным поклоном застыл слуга. Доусон свернул письмо и отдал Кларе.

– Что такое?

– К вам пришли, милорд. Барон Маас с супругой.

Доусон только хмыкнул. Клара, поднявшись с кресла, оправила рукава и приняла почти безмятежный вид.

– Ну же, любовь моя, – улыбнулась она. – Вы поиграли в войну, дай нам поиграть в мир и согласие.

Доусон хотел было возразить, что дуэль не игра, а дело чести, что получить шрам – для Мааса позор, что нынешняя встреча не более чем дань этикету… Клара, подняв бровь, склонила голову набок, и вся ярость куда-то улетучилась. Доусон рассмеялся.

– Любовь моя, ты учишь меня хорошим манерам.

– Вот уж нет, – улыбнулась Клара. – А теперь пойдем. Скажи гостям что-нибудь приятное.

Гостиная, уставленная лучшей в доме мебелью, тонула в гобеленах, через широкое окно с цветной мозаикой, изображающей грифона с секирой – герб Каллиамов, – падал свет на вытканные картины Последней битвы, где драконьи крыла были выведены серебряной нитью, а Дракки Грозовран – золотой. Фелдин Маас стоял в дверях, вытянувшись как по команде. Его темноволосая жена, дрогнув худеньким личиком при виде Доусона и Клары, кинулась к ним через всю комнату.

– Кузина! – воскликнула она, беря Клару за руки. – Я так рада встрече!

– Я тоже, Фелия, – ответила та. – Что поделать, у нас с тобой поводы для визитов – только ссоры мужей.

– Остерлинг, – проронил Фелдин Маас, выбрав титул поофициальнее.

– Эббингбау, – кивнул Доусон.

Фелдин поклонился в ответ легка напряженно – свежая рана давала о себе знать.