Благословенный 3 (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 25

Ещё одной просьбой Суворова было позвать в Петербург польского короля. Последний уже два года проживал в Гродно в качестве пленника, что крайне смущало генерал-фельдмаршала, обещавшего в своё время Понятовскому милость императрицы. Учитывая возраст экс-монарха и его совершенную безобидность, я немедленно выполнил просьбу тестя. Заодно Понятовский получил и приглашение на московскую коронацию. Гулять так гулять!

Глава 11

Возня с ирландскими инсургентами заняла у меня немало времени. Надо было обеспечить тренировки будущих террористов диверсантов, спланировать операции, обеспечить их материальными средствами и прочее, и прочее. Между тем, нам предстояла поездка в Москву, на «священную коронацию». Готовились мы к ней сильно заранее: надо было потренироваться в исполнении всех этих ритуалов (шутка ли, последний раз это мероприятие проводилось, 34 года назад), а главное, доделать документы к моему манифесту об освобождении крестьян. Увы, всего я сделать не успел, так что пришлось дописывать их буквально в карете, по пути в Москву.

Между прочим, февраль 1797 года был ознаменован приездом бывшего польского короля. Одним из первых моих действий по восшествии на престол стало возвращение свободы всем заключенным полякам, находившимся в Петербурге после последнего раздела Польши, если в их действиях не содержалось признаков уголовного преступления. Станислав-Август Понятовский, когда-то король Польши, находившийся в Гродно на положении пленника, по ходатайству графа Суворова был вызван в Петербург, милостиво принят и приглашён следовать со двором в Москву, для присутствия на коронации.

Двор выехал первого марта, планируя остановиться на несколько дней в Царском селе. Помня об обещании Наташе осмотреть с нею все императорские резиденции и выбрать для себя ту, что больше всего нам понравится, я предложил по дороге в Москву посмотреть как пригородные петербургские резиденции, так и подмосковные дворцы.

Прежде всего, по дороге в Царское Село мы посетили Чесменский дворец, стоявший в семи верстах от Санкт-Петербургской заставы. Это странное, сравнительно небольшое, треугольное в плане здание, выполненное в псевдоготическом стиле, считалось одним из «путевых дворцов» — местом отдыха по дороге из Петербурга в Москву. Осмотрев его, мы с супругой довольно скоро пришли к решению, что Чесменский дворец, конечно же, под резиденцию не годился. Однако и оставлять его в неизменном виде казалось неразумным.

— Должно быть, следует его продать — решил я, — а уж если не получится сбыть его за пристойную цену — тогда передать его какому-нибудь ведомству для использования по другому назначению.

Далее перед нами лежало Царское село и, совсем рядом — Павловск. В Екатерининском (царскосельском) дворце Наташа, конечно, уже бывала, и он ей очень нравился. Пока мы жили в Царском Селе, у нас с супругой как раз нашлось время осмотреть остальные потенциальные резиденции, имевшиеся по соседству — Павловск, Гатчину, Александрийский, Баболовский дворец,Пеллу.

Пока было понятно, что себе я оставлю Зимний дворец, как официальное место размещения правительства, и ещё один, как семейную резиденцию. Со временем Зимний дворец станет чисто правительственным зданием, а мы останемся жить в одном месте. Выбор, какой именно из дворцов будет нашим семейным, я предоставил супруге: мне всё равно, а ей приятно. Самому мне было совершенно безразлично, в каком именно из дворцов мне предстоит засыпать после тяжёлого дня в Правительстве или Адмиралтействе, а женщины в этом отношении много более щепетильны. Пришлось потратить некоторое время на осмотр тех резиденций, где Наташа ещё не бывала. И, как только мы вернулись из Москвы, с нашей скандальной коронации, дабы отвлечься от неприятных впечатлений, немедленно занялись поиском «семейного гнёздышка».

Царскосельский дворец был признан слишком «барочным» — я не люблю этот вычурный, перегруженный деталями стиль. Тем более, что Царскосельский парк навевал на меня воспоминания о совсем другой женщине…

Ладно, ничего, это пройдёт.

Недостроенный Александрийской дворец был категорически нами отвергнут. Государыня Екатерина начала строить его два года назад для меня и моей будущей супруги «королевских» кровей. Как я не просил её не делать этого, считая, что дворцов у царского семейства уже более чем достаточно, но императрица была непреклонна. Видимо, ей очень хотелось всегда видеть меня и мой двор по соседству.

По состоянию на начало девяносто седьмого года огромное двухэтажное здание с подвалом было полностью готово; оставалось лишь выполнить отделку и достроить так называемый «кухонный корпус» (во всех своих резиденциях бабушка всегда страдала от запахов кухни, проникавших из дворцовых подвалов, и в моём дворце решила устроить её отдельно).

Дворец был очень неплох. Это было первое здание, где сразу, ещё на этапе стройки, запланированы были вентиляция бальных залов, канализация и водопровод. Но сумму требуемых вложений была чудовищной: по самым скромным подсчётам, на отделку его ушло бы не менее четырёхсот тысяч, при том, что казна ещё не полностью расплатилась с подрядчиком за постройку самого здания!

На Наташу вид недостроенного дворца, в залах которого гулял ветер, нанёсший через неостеклённые окна целые сугробы снега, произвёл гнетущее впечатление.

— Право же, зачем нам этот дворец, когда рядом есть Царскосельский? — зябко поёжившись, задумчиво спросила она.

— Ты совершенно права, дорогая! При наличии такого количества полностью готовых к заселению резиденций достройка ещё одного кажется страшной расточительностью. Раз уж этот корпус возведён, мы его, конечно, доделаем… но уж, точно, не как дворец!

И, болтая доро́гой о судьбе Александрийского дворца, мы покинули его холодные стены.

Ораниенбаум и Петергоф были исключены нами из рассмотрения даже без поездки на место. Усадьбы эти уже будто подёрнуты патиной времени: на каждом шагу натыкаешься на следы то Петра Великого, то Елизаветы Петровны, то бабушки Екатерины… И вроде бы уже и тронуть ничего нельзя: все эти статуи, аллеи и фонтаны — уже история! Нам же хотелось устроить всё по своему собственному вкусу.

Вечер мы провели, осматриваю помещения Царскосельского дворца. Надо сказать, всё здесь выполнено было со вкусом, красиво, изящно и очень по-екатеринински.

— Давай оставим этот дворец себе, Саша! Тут так здорово! — почти в каждом помещении восклицала Наталья Александровна.

— Я не против, любовь моя, только надобно понимать, что мы здесь решительно ничего не сможем переделать. Тут навсегда всё останется, как при бабушке Екатерине! И, кроме того, для меня здесь далековато от Петербурга; разве что перенести сюда здание коллегий!

На следующий день мы поехали в Павловск и Гатчину. Павловский дворец, мертворождённое детище моего отца, несмотря на гигантские размеры, показался нам крайне плохо приспособлен к размещению даже такого сильно урезанного двора, как наш. Огромный, в шестьсот десятин, парк, посреди которого возвышалось просторное здание с очень эклектичным фасадом. Похоже, заказчик, а с ним и архитектор, в пожеланиях своих метался между псевдоготикой и палладианством, да так ничего и не выбрал. Находясь здесь, я постоянно ловил себя на мысли — как же мне всё тут не нравится! Наталья Александровна испытывала схожие чувства.

— Право, не знаю, что мы тут делаем, Саша. Если уж Царскосельский дворец кажется тебе слишком отдалённым от Петербурга, то зачем мы смотрим Павловск и Гатчину?

— Ну, давай же осмотрим всё, раз начали! Можно же что-то придумать: например, Сенат и коллегии перевести в Павловск, и жить в Царском Селе, — предложил я, и мы поехали в Гатчину.

Здесь нас встретил звонкий лай собак. На тот момент Гатчинский дворец пустовал, а размещалась здесь лишь Обер-егермейстерская контора и остатки зверинца графа Григория Орлова.

— Бедные зверюшки! — умилилась супруга. — Надо бы о них позаботиться!

Мне розовая Гатчина не понравилась категорически. До того я бывал здесь ровно 2 раза: сначала ещё детьми нас с Константином привозили сюда в разгар зимы, когда Екатерина ездила в Крым (помню, что большая часть Гатчины стояла нетопленой), а потом год назад мы приезжали сюда на охоту. Однако, я ни разу не осматривал дворца полностью, лишь теперь исправив это упущение.